Мысли вслух на4 Июля 2015

Обычно говорят: христианство — дело добровольное. Тут всё решает свободный выбор человека: принять или не принять, пойти или не пойти. И вдруг, при встрече с Воскресшим, звучит: против рожна не попрёшь! А как же свобода выбора, добрая воля, осознанное принятие и прочее, без чего христианства быть не может? Или для Савла (будущего апостола Павла) Спаситель делает исключение? Может быть, и так. В конце концов, Савл проявил в своём противостоянии Церкви столько энтузиазма, сколько кроме него не проявил никто. Это он готов был преследовать христиан везде и всюду. Христиан гнали во все времена, и во все времена большинством гонителей двигала не жажда отстоять истину, а расчёт, интерес, чаще личный, значительно реже общественный или государственный, как они его понимали. А Савл начал свой поход против Церкви в защиту Бога от тех, кого считал Его врагами. Такой поход не остановить никакими человеческими силами, хотя бы потому, что совершающий его действует во имя Божие. Он не обманывает ни себя, ни других, он действительно ошибается, не лукавя и не пытаясь бежать от истины. И тогда Бог Сам выходит ему навстречу, выходит в лице Того, Кого Савл готов был считать лжецом, безумцем, кем угодно, но только не Тем, Кто Он есть на самом деле. И поход против Церкви сразу же становится походом во имя Церкви, гонитель становится верным свидетелем и миссионером. Ничего удивительного здесь нет: Савл, ставший Павлом, действительно видел то, о чём говорил. Он не изменил ни себе, ни Богу, он лишь понял, куда надо идти. А когда понял, пошёл без колебаний. По дороге, ведущей в Царство.

Слова Господа: Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию, не должны быть понимаемы таким образом, что Христос пришел не ко всем, и что есть этот несчастный исчезающий вид праведников, к которым Он не пришел. Нет, именно эти слова в первую очередь говорят о том, что Господь пришел к каждому человеку, ибо «несть человек иже жив будет и не согрешит». Но при этом Господь явно противопоставляет каких-то людей, которые могут назваться праведными, грешникам, вроде Матфея сборщика податей. Как же разрешить эти внешне противоречивые мысли? Я пришел призвать не праведников… Значит, праведность как-то отделяет от Него, как-то лишает общения с Ним? Но смысл этой фразы совсем другой. Доколе ты воспринимаешь себя праведником, Христос пришел не к тебе, вот что она значит. Только через покаяние можно прийти к Нему. Ты можешь быть вполне праведен перед людьми и Законом, но отделяет тебя от Бога не это, а осознание этого. Здесь есть нечто совершенно особое. Будь праведен, но не видь своей праведности. Это парадоксально и невозможно, но это то, что отличает истинно верующего человека, он видит то, что невидимо и не видит того, что видимо. Можно назвать это сумасшествием, как это делают светские люди, но здесь именно святое помешательство. И есть еще одно. Закон в общем-то выполним и праведность перед людьми, особенно в нашем падшем мире не есть какое-то чудо. Но Христос приносит что-то, что больше Закона, и оно уже не выполнимо без благодати, ибо заповеди Христовы никто не в силах выполнить, как только одни святые, которые избираются Богом для явления на них благодати. И они понимают, что сами они грешные, но просто Господь захотел их возвысить. И вот это понимание, что праведность это не свойство человека, а нечто, что рождается в союзе человека и Бога на самом деле и заложено в этой фразе. И чтобы сделать ее более понятной, и тем самым, сузив ее смысловой спектр, скажем, Господь пришел сказать праведникам, что без Него они грешники и сказать грешникам, что с Ним они праведники.

Нам эти слова, быть может, трудно понять, разве отнят у нас Жених? «И се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф 28:20). И, казалось бы, та светлая радость, которою наполнено все христианство, никак не сочетается со словами «скорбеть» (как в переводе еп. Кассиана) или «печалиться» (как в синодальном и других). «Христос воскресе, радость моя!», встречал всех преподобный Серафим Саровский, уже после того, как вышел из затвора, кто бы когда бы к нему ни приходил. Значит, есть какое-то противоречие в словах Спасителя? Конечно, нет. Но попытаемся понять. Слова «когда отнимется» не должны быть нами поняты слишком буквально. Это атеист ощущает уход ближнего как невосполнимую потерю. Но совершенно иной подход формируется постепенно в библейской традиции. Можно привести такой пример (2 Цар 12). Смерть сына Давида и Вирсавии, бывшей за Урией. Давид постился пока неизвестно было умрет мальчик или нет, но перестал поститься, чем вызвал удивление приближенных, после его смерти. Пока маятник качается между жизнью и смертью... Почему перестает поститься Давид, хотя так положено во время скорби? Не потому что он не любит мальчика и не переживает, отнюдь. Он принимает с глубоким смирением волю Божию, прекрасно осознавая, что согрешил. Невинный младенец умирает за грех Давида. Невинный Христос умирает за наши грехи. Но умирает, чтобы воскреснуть, ибо Он – Бог. Давид постится, но мальчик умирает, чтобы умереть. А Христос умирает, чтобы жить и мы постимся. Тут словно бы отраженные в зеркале ситуации. Пост-смерть, Смерть-пост. Но этой инверсии соответствует еще одна инверсия: Давид молится, когда маятник качается между жизнью и смертью мальчика. А мы молимся, ибо маятник качается между нашей жизнью и смертью.

Сегодняшнее чтение предлагает нам притчу Иезекииля, смысл которой связан с непростыми отношениями, складывавшимися между Иудеей, бывшей в вассальной зависимости от Вавилонии, и Египтом (ст. 11–15). В то время, когда прозвучала приведённая здесь проповедь, пророк жил уже в Вавилоне, хотя Иерусалим ещё не был разрушен, как это случилось позже.

Иезекииль оказался в Вавилоне вместе с первой партией депортированных жителей Иерусалима в 589 г. до н.э. Тогда город был взят вавилонянами, но не был полностью разрушен; в нём был оставлен вавилонский гарнизон и местная администрация, лояльная новым властям. Однако два года спустя, в 587 г. до н.э., в городе вспыхнуло восстание, организованное при поддержке Египта, который находился в это время в состоянии войны с Вавилонией. Однако Египет, как и предупреждал Иезекииль (ст. 17), не смог оказать существенной помощи восставшим, восстание было подавлено, а город и Храм были разрушены до основания, как поступали обычно в те времена с мятежными городами.

Иезекииль, как и другой пророк, Иеремия, бывший непосредственным свидетелем и невольным участником этих событий (Иер. гл. 52), не раз предупреждал о том, что планам восставших не суждено осуществиться, что восстание закончится поражением и большой кровью (ст. 18–21). Такая позиция, вероятно, многим должна была казаться коллаборационистской и недостойной патриота.

Иезекииль понимал то, чего не понимали многие другие, включая вождей антивавилонского восстания. Он понимал, что историю невозможно повернуть вспять. Ведь успех восстания мог означать лишь одно: возвращение в прошлое, к тому состоянию народа и страны, которое, собственно, и привело к катастрофе. Но Богу не нужна была реставрация, Он не хотел, чтобы Его народ возвращался в прошлое. Ему нужно было вести народ вперёд, через раскаяние и обращение к духовному обновлению, без которого возвращение на землю отцов, восстановление города и Храма не имело бы никакого духовного смысла. Но понять это было нелегко, ведь массовое религиозное сознание предпленной эпохи отнюдь не было склонно ни к раскаянию, ни к рефлексии вообще. Наоборот, в городе незадолго до взятия его вавилонянами в 589 г. до н.э. преобладали настроения самодовольства и самоуспокоенности, густо замешанные на своеобразном религиозно окрашенном национализме, многими принимаемым за яхвизм. И Бог, конечно, не мог позволить Своему народу вернуться в такое состояние; Он был намерен вести его вперёд, к духовному обновлению, даже вопреки тем, кто хотел бы повернуть назад.

Вы знаете, что происходит с человеком, попавшим в трясину? Он медленно погружается в жидкую грязь, и чем энергичнее он пытается выбраться, тем быстрее его засасывает болото. Это очень похоже на существование грешного человека: медленное умирание и полная невозможность справиться с ситуацией, предельная несвобода. Для апостола Павла очевидно, что человечество находится в рабстве у греха и нуждается в освобождении, которое может дать только Бог и которое приносит в этот мир Христос. Уже принес, а тем, кто уверовал в Него, уже дал! Началась новая жизнь, не в болоте, и движения не затруднены и не приближают к погибели. И вот с горечью Павел видит, как люди опять начинают связывать себя по рукам и ногам, только бы не сделать лишнего движения, «как бы чего не вышло», за что потом придется отвечать. Опять люди воздвигают заповедь на заповедь, опять предания старцев ставят выше Слова Божьего. О, несмысленные галаты! Помните, был такой фильм «Это сладкое слово: свобода»? Сладкое? Может быть... Трудное — да, но иначе — недостойно человека, сотворенного по образу и подобию Божьему.

Говоря об обрезании как о пути назад в рабство, Павел, очевидно, имеет в виду ту духовную динамику, которая связана с действием Торы в человеке. Он прямо говорит сторонникам обязательного обрезания: если вы обрезываетесь, то вы должны исполнить Тору во всей полноте. И дело тут не только в том, чтобы исполнять все религиозные предписания иудаизма, а в том, чтобы пройти весь обозначенный в Торе духовный путь, от чисто внешнего, морального и религиозного, её понимания до той духовной работы, которую предполагает понятие внутренней Торы.

Иначе, понятая только религиозно, Тора вообще теряет всякий духовный смысл, а обрезание становится своего рода религиозной игрой, которая сама по себе никуда человека не ведёт, лишь отвлекая его от подлинного духовного пути. Апостол не выступает против Торы, он лишь не хочет, чтобы следование Торе превращалось в род религиозного развлечения, которым многие ещё и успокаивали себя в том смысле, что теперь-то они делают для Бога и для Христа всё, что нужно. Наверное, многие, обрезываясь, ощущали себя «правильными» христианами, а в христианстве они начинали видеть не духовный путь и не жизнь Царства, а «правильную» религию.

Вообще в таком случае религиозная жизнь незаметно подменяла жизнь духовную, и как раз от этой подмены и предостерегает Павел галатийских христиан. Он говорит им: вы всерьёз хотите стать иудеями, пройти весь духовный путь, которым шли лучшие представители Синагоги? В таком случае следуйте Торе во всей её полноте. От внешней Торы переходите к Торе внутренней, попробуйте сами стать живой Торой, на собственном опыте узнайте, как это бывает и что выходит из таких попыток. Апостол знал, о чём говорил: в другом своём послании, в Послании к римлянам, он сам описал свои попытки осуществить в жизни идеал живой Торы.

Полный провал, духовный кризис, наконец, встреча с Воскресшим на Дамасской дороге — всё это путь самого Павла, которым, однако, никто из обрезывавшихся галатийских христиан идти не собирался. Путь Торы им был неинтересен, им просто хотелось немного религии для разнообразия жизни и для душевного спокойствия. Неудивительно, что у апостола такая позиция не могла вызвать ничего, кроме возмущения: он ведь совершенно серьёзно относился и к Торе, и ко Христу, и к Царству, и к собственному духовному пути. И, видя, как некие «учителя» профанируют всё то, что было ему абсолютно важно, он не мог оставаться спокойным.