Мысли вслух на31 Августа 2016

Михей связывает готовность Бога прощать грехи Своему народу (вернее, его остатку) с присущим Богу милосердием. Такая связь, конечно же, не случайна, и объяснить её проще всего исходя из того понимания милосердия, которое было уже у Осии, а впоследствии стало частью пророческой традиции в целом. С точки зрения Осии милосердие Божие было, в сущности, единственной надеждой для народа, который, неоднократно нарушая Тору, давно потерял права на то, на что он их когда-то имел в соответствии с союзом-заветом, заключённым на Синае.

Оставалось лишь надеяться, что Бог всё же не оставит Свой народ и сделает для него то, чего ни по каким законам и ни по каким договорам делать не обязан. Однако такая возможность могла бы открыться народу лишь после раскаяния в совершённых грехах и нового обращения, которое восстановило бы прежние отношения. Но здесь была одна существенная трудность: дело в том, что многие из совершённых народом грехов были совершены вполне сознательно и добровольно.

Конечно, раскаяться можно было и в таком грехе тоже, но вот очиститься от его последствий до прихода в мир Христа было невозможно: тут не помогали никакие очистительные ритуалы и жертвоприношения. Собственно, вся допленная история еврейского народа, завершившаяся Вавилонским пленом, является зримым доказательством этой истины. Конечно, с приходом Христа всё изменилось, но Михей проповедовал, естественно, ещё в дохристианском мире.

И всё же Бог явил Своему народу милосердие. Избавить его полностью от последствий совершённых на протяжении допленного периода грехов было невозможно, плен был неизбежен, чтобы его избежать, мир пришлось бы пересоздавать заново. Но вот вырастить новый, по сути, народ из того остатка верных, которые свою верность хранили даже тогда, когда в ней, казалось бы, не было никакого смысла, потому, что всё было кончено, было возможно.

Бог действует именно так, являя тем самым самое настоящее милосердие: ведь Он, по сути, даёт Своему народу ещё одну историческую жизнь взамен той, которая закончилась после разгрома Иерусалима вавилонской армией. По всем законам истории, еврейский народ после вавилонского разгрома должен был исчезнуть так же, как исчезли в вавилонском котле многие другие народы, населявшие Палестину. И то, что он существует до сих пор, можно объяснить лишь милосердием Божиим.

Сказанные Иисусом слова оставляют впечатление грядущего на Иерусалим Суда и расплаты за всё зло, которое творилось на его улицах на протяжении столетий. Конечно, можно было бы сказать, что приход Мессии и знаменует начало Суда, и это было бы верно. Но есть здесь нечто, не укладывающееся в рамки традиционных для тех времён мессианских представлений. И прежде всего бросается в глаза то, что Иисус связывает осуждение города, прежде всего, с отвержением Его Самого как Мессии. Тут уже не Бог наказывает Иерусалим, а сам Иерусалим наказывает себя, отвергая собственное спасение. А связано это отвержение, как видно, всё с той же религиозностью, которая мешала столь многим фарисеям увидеть в Иисусе Мессию и войти в Царство. А она, похоже, не меняется на протяжении столетий, прекрасно при том приспосабливаясь к новым реалиям и включая в свою традицию даже то, на что не имеет никакого морального права. Символом такого приспособленчества становятся для Иисуса надгробные памятники пророкам: когда-то их убили предшественники («отцы») тех, кто теперь ставит им памятники и чтит их гробницы. Конечно, история знает немало подобных примеров: современники нечасто оценивают великих людей сообразно их величию, особенно, когда дело касается духовной жизни. Но дело, как видно, не в позднем признании как таковом, а в его причинах. Причины же на протяжении столетий не меняются, оставаясь теми же самыми: формальная, законническая или обрядовая религиозность, которой враждебно любое откровение, хоть как-то грозящее нарушить целостность её религиозной системы. И Иисус, разумеется, прекрасно понимает, что нынешние фарисеи, отвергающие Его, точно так же отвергли бы и пророков, которым ставят памятники, если бы те появились перед ними вживую. Так же, как, разумеется, понимает Он и то, что путь, ведущий Его на крест, проложен для Него теми же силами, которые привели к гибели пророков, в своё время свидетельствовавших о том самом Царстве, которое Он теперь принёс в мир.

Как видно, бесы, оказываясь лицом к лицу с Иисусом, обычно лучше людей понимают, с Кем имеют дело. Хорошо ли это для нас? Однозначно ответить сложно. Конечно, лучше быть человеком, даже падшим, чем падшим духом. Но вот ясностью духовного видения, свойственной духам, сохраняющим эту ясность даже после падения, человек не обладает.

Быть может, это связано с различиями между падшими ангелами, которые и после падения остаются существами чисто духовными, и людьми, с самого начала задуманными и сотворёнными двуедиными, духовно-природными созданиями. И у человека, похоже, основной удар на себя принимает именно природная составляющая.

Конечно, само грехопадение — феномен духовный, оно связано с духовным выбором человека, с теми решениями, который принимает человек в известный момент своей истории. Но последствия этого неверного решения, судя по всему, что мы знаем сегодня о падшем человеке, гораздо сильнее исказили его природу (имея в виду, разумеется, не только и не столько физиологию, сколько, прежде всего, психику), чем его духовную жизнь.

Нам сегодня это может показаться досадным и раздражающим, но, возможно, наша собственная природа, приняв на себя основной удар, значительно ослабила влияние духовного зла на нашу духовную жизнь. В известном смысле можно было бы сказать, что наша собственная природа (физическая в меньшей степени, психическая в большей) стала для нас своего рода подушкой безопасности, смягчившей удар сил зла по тому духовному ядру нашей личности, без которого нас, как людей, просто не было бы.

Ценой такого смягчения, вероятно, стала среди прочего и та неясность, неотчётливость духовного зрения, которой отличается падший человек. Преодолевается этот дефект лишь на духовном пути, на пути углубления отношений с Богом. Потому-то многие не узнают в Иисусе Мессию. А вот падшие духи, ясности духовного зрения не утратившие, видят Его совершенно отчётливо и прекрасно понимают, Кто перед ними. Вот только ближе к Богу от этого понимания они не становятся. Ведь дело не в знании самом по себе, а в том, как оно влияет на отношения с Богом. И в том, помогает ли оно на пути в Царство.

Сегодняшнее чтение подробно излагает встречу учеников с воскресшим Иисусом по дороге в Эммаус (ст. 13–35). Этому изложению предшествует упоминание о пустой гробнице, обнаруженной женщинами, а также о встрече их с ангелами, о которой они сообщили апостолам (ст. 1–12). Казалось бы, рассказ женщин должен был подготовить учеников к мысли о возможности увидеть Учителя воскресшим, тем более, что и Пётр, побывавший в гробнице, убедился, что она пуста, тем самым подтвердив их рассказ, которому апостолы вначале не поверили (ст. 11–12). И всё же шедшие по дороге в Эммаус ученики не узнают Иисуса, идущего рядом с ними (ст. 15–16). И лишь за трапезой, в момент, когда Он разломил хлеб и прочёл соответствующую иудейскую молитву, читающуюся во время хлебопреломления, апостолы узнали Его (ст. 30–31).

Ситуация, на первый взгляд, довольно странная: вначале ученики видят Иисуса совершенно явственно, но не могут понять, что это Он, а затем, узнав Его, почему-то вдруг теряют Учителя из виду. Между тем, здесь перед нами, возможно, описание реальности Царства, как она открывается человеку, пребывающему на границе между ним и ещё не преображённым миром. После пришествия Христа Царство уже не отделено от нас преградой, как это было раньше, и теперь каждый, живущий духовной жизнью, может иногда видеть пребывающих в Царстве, как апостолы видели воскресшего Иисуса.

Но увидеть и узнать — не одно и то же. Для узнавания необходимо не просто увидеть Царство извне, нужно войти в него, и с апостолами это происходит в момент хлебопреломления: так же, как когда-то на Тайной Вечери, они оказываются в Царстве, и тогда узнают Иисуса, преломляющего и благословляющего хлеб. Если бы они смогли удержать открывшуюся им полноту Царства, они, быть может, не потеряли бы из виду Учителя; но они ведь и до воскресения нередко видели Его не духовным, а одним лишь физическим зрением. Так и теперь: духовное зрение, столь необходимое для жизни в Царстве, прорезалось у них лишь на мгновение и вновь погасло, и тогда, продолжая пребывать в Царстве физически, они оказались в нём как бы слепыми: доступным для их восприятия осталось лишь то, в чём оставалось ещё непреображённое естество.

Если бы в Иисусе оставалась ещё прежняя, непреображённая человечность, они, возможно, не потеряли бы Его из виду. Но после воскресения её в Иисусе уже не было, и потому ученики уже не могли больше Его видеть. Казалось бы, после воскресения Иисуса всё в жизни апостолов должно было измениться. Но, чтобы такие изменения произошли, мало было одних лишь встреч с Воскресшим, апостолам нужно было ещё перемениться самим, а для этого требовалось время и особое действие духа Божия, которое было ещё впереди.

Сегодня Господь говорит о ветхозаветном пророчестве: Все рассказы, пророчества, обетования о Царстве Божьем были до Иоанна, теперь же начинается время их осуществления. Теперь Царство реально во Христе, доступно для каждого верующего в Него и следующего за Ним. Его удивленные ученики привыкли говорить о Царстве, как о чем-то ожидаемом, о чем-то, чего еще нет. Как ни странно, мы тоже часто говорим о Царстве Небесном, о жизни с Богом, как о некой посмертной реальности, или о том, что должно открыться в будущем веке, после Второго пришествия. А Христос говорит, что Царство уже открыто — и те, кто готов применить некоторые усилия, может войти в него.

Нежелание признавать очевидное порой вызывает к жизни самые причудливые теории и предположения. Так было и с фарисеями: некоторые из них, не желая видеть в Мессии Мессию, попытались объяснить совершаемые Иисусом чудеса тем, что Он прибегает к помощи тёмных сил.

Такое предположение всякому непредвзятому человеку должно было показаться, как минимум, странным: ведь Иисус неоднократно изгонял бесов из людей, освобождая их из-под власти тех самых тёмных сил, помощью которых Он, если следовать логике обвинявших Его фарисеев, должен был пользоваться. На это противоречие и указывает Иисус, отвергая выдвинутое против Него обвинение: не станет же, говорит Он, дьявол воевать сам с собой. Вместе с тем Иисус предупреждает о самом страшном грехе, который не прощается: о грехе хулы на Святого Духа. На первый взгляд всё просто и понятно: Он изгоняет бесов именно Святым Духом, а обвиняющие Его люди этот Дух считают и называют тёмным, бесовским, тем самым хуля Бога.

Между тем тут есть ещё и второй смысл, менее очевидный, но при ближайшем рассмотрении совершенно ясный. Речь идёт о той лжи, к которой нередко прибегает человек с тем, чтобы оправдать собственный взгляд на мир, своё отношение к тем или иным людям и событиям. Фактически, поступая так, человек обманывает сам себя, пытаясь вместе с тем обмануть и других людей, а нередко даже Бога — при всей бессмысленности этого. Вот такой самообман и оказывается в конечном счёте хулой на Духа.

В самом деле: если человек и может видеть истину хоть в какой-то мере, то лишь постольку, поскольку её ему показывает Бог. Речь идёт вообще о всякой истине, о самой возможности увидеть что-то реально существующее. Это ведь Божий мир, и только Божья воля, Божье действие, Божье определение делает его реальным и истинным. Для человека мир открывается как нечто реальное и истинное постольку, поскольку Бог показывает его человеку таким.

Отказ видеть мир таким, каким показывает его человеку Бог, и есть начало и корень лжи как способа восприятия реальности. Самообман же наподобие того, к которому нередко прибегают люди, и к которому прибегли, в частности, обвинители Иисуса, как раз и означает сознательный отказ воспринимать реальность такой, какой её показывает человеку Бог. Этот отказ становится хулой на Духа и не прощается — не потому, что Бог беспощаден, а потому, что, пока человек не откажется от самообмана, он не сможет ни увидеть по-настоящему Божий мир, ни встретиться с Тем, Кто его сотворил.