Мысли вслух на Рим 7:7-12

Продолжая свои рассуждения о Торе и о её власти над живыми и мёртвыми, Павел задаётся вопросом: если Тора открывает человеку его грехи, означает ли это, что именно она и оказывается причиной греха (ст. 7)? На заданный вопрос апостол отвечает отрицательно, ведь Тора не порождает греха, она лишь указывает на него тому, кто стремится соблюдать заповедь. Он обращает внимание на парадоксальность пути праведника: для того, чтобы прийти в Царство и обрести полноту жизни, ему приходится идти через смерть. Тора для Павла не столько пища, сколько лекарство, притом лекарство радикальное. Она способна убить человека, живущего грехом (ст. 9 – 11). Но ведь грех так или иначе всё равно убивает человека, ту меру жизни, которую он оставляет падшему человеку, жизнью можно назвать лишь отчасти.

И речь идёт не только о жизни духовной, об отношениях человека с Богом, но и о жизни физической, которая неумолимо приближается к концу именно из-за своей повреждённости грехом. Апостол снова возвращается к теме смерти, которая может быть как уходом в шеол, так и переходом в Царство. Но если смерть как уход в шеол — процесс естественный и от человека мало зависящий, то смерть, ведущая в Царство, человеку открыта: надо лишь следовать Торе, позволив Богу, действуя этим инструментом, исцелить себя от греха.

Казалось бы, такое лекарство способно скорее убить, чем исцелить, но, если нож оказывается в руке Божией, он перестаёт быть орудием смерти и становится скальпелем в руке хирурга, несущим уже не смерть, а исцеление. Так Тора становится исцеляющим человека орудием в руке Божией, которого, конечно, можно избежать, но тогда придётся отказаться и от Царства. Как видно, падшему человеку не может помочь даже та жизнь, которую Бог даёт ему в руки, она лишь убивает его. А в руках Божиих даже смерть, которой Он посредством Своей Торы отсекает грех, становится животворной, открывая исцелённому дорогу в Царство. Потому и апостол называет Тору и заповедь священной и благой для человека: они хороши так же, как всякое орудие, помогающее человеку обрести полноту жизни, и освящены, как всё, чего касается Бог.

Павел обращает внимание на то парадоксальное положение, в котором оказывается всякий хотящий следовать Закону. Грех, оказывается, только и проявляется, «оживает» тогда, когда в жизни человека появляется Закон. Речь идёт, конечно, не только и не столько о внешнем Законе, сколько о Законе внутреннем.

Осознавая Закон как внутренний духовно-нравственный императив, добросовестный и честный перед собой человек естественно пытается ей следовать. Тут-то его собственная греховность и выявляется во всей полноте. Пока речь идёт о внешнем, о юридическом или даже моральном кодексе, следующий ему сталкивается лишь с конкретными грехами, от которых надеется со временем избавиться и научиться соблюдать заповеди, представляющиеся ему всего лишь правилами праведной жизни.

Когда же Закон осознаётся именно как внутренний императив, духовный и нравственный, как нечто такое, что должно определить жизнь человека полностью, каждую его минуту и каждый шаг, оказывается, что речь идёт не об отдельных грехах, от которых можно избавиться так же, как избавляются от недостатков собственного характера, а о фундаментальной повреждённости самой человеческой природы.

И теперь эта повреждённость перестаёт быть богословской абстракцией и становится совершенно конкретным внутренним препятствием. Чем больше человек стремится слиться с ощущаемым всем существом внутренним стержнем, тем сильнее проявляется тот хаос, который отделяет его от цели. Столь, казалось бы, близкая праведность оказывается недостижимой, и чем ближе к ней подходишь, тем непреодолимее преграда.

Хаос греховного существования лишь усиливается на фоне внутренней Закона, как многократно усиливает какофонию эхо в горной пещере. Чем ближе человек к внутренней Закону, тем смертоноснее оказывается грех. Заповедь как бы становится тем инструментом, которым грех пользуется для того, чтобы духовно умертвить человека, разрушить всю его жизнь («взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею», как передаёт Синодальный перевод соответствующие слова апостола). Но дело, разумеется, не в во внешнем или внутреннем, а в испорченности человеческой природы, в которой ни Бог, ни данная Им Закон уж точно не виноваты.

Когда родители внушают детям — «помоги бабушке, подмети пол» или «нельзя играть, пока не сделал уроки» — вряд ли они ставят перед собой цель превратить подметание пола или делание уроков в ежедневное и главное времяпрепровождение. Вовсе не в этом состоит их цель. Потому что главное, что они хотят передать детям — систему приоритетов, представление о том, что менее, а что более важно. В частности — что подмести пол это один из способов помочь бабушке. А также что учиться — важнее, чем веселиться, потому что образование поможет им в будущем кормить своих собственных детей. В идеале мы надеемся, что наши выросшие дети, усвоив ту систему ценностей, которую они получают из наших запретов и поощрений, научатся сами определять — каким образом сейчас лучше всего помочь тому, кто нуждается в нашей помощи. Даже не потому что когда-то нас не будет рядом с ними, а просто потому, что мы хотим, чтоб их личность выросла в полноте свободы и ответственности.

А теперь представим такую ситуацию — подросший внук приходит к бабушке, которая с нетерпением ждет его. Но вместо того, чтобы сесть и поговорить с ней, послушать ее жалобы на здоровье и рассказать ей о своей жизни — начинает мыть посуду, убираться и т.д.. Нельзя сказать, что это неправильно. Как будто бы он помогает ей, хотя на самом деле важность и ценность его прихода для нее вовсе не в этом, она ждала от него чего-то совершенно другого — участия и поддержки. И что же в итоге — расстроенная бабушка и обиженный ее неблагодарностью внук.

И тут мы видим, как важное и правильное установление, предназначенное для того, чтобы строить связь между детьми и стариками — стало между ними стеной. В каком-то смысле это и имеет в виду Апостол, говоря, что «грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею». Что по сути не отменяет святости самой заповеди, но показывает нам, как можно, исказив ее суть, превратить святое в грешное.

Интересная, однако, у Павла логика. Его, видите ли, ко греху закон сподвиг. Смело, не правда ли? И все же, давайте разбираться, что же имеет в виду Павел. Во-первых, надо начать с того, что эти слова - личный опыт человека, рассказ о том, что происходило с ним перед его встречей со Христом по дороге в Дамаск. Возможно, это итог его размышлений над тем, как он дошел «до жизни такой», причем не просто размышлений, но и молитвы — просьб у Бога показать причины его грехов, дабы понятнее было, где проводить работу по искоренению. Во-вторых, это действительно не настолько уж безумная логика. Мы можем представить себе ребенка, который совершает какой-то поступок, еще не будучи научен, что это «плохо». И в этом его вины нет — возможно, все дело в его любознательности. Но как только ребенку сообщили о том, что так делать нельзя, то на него ложится некая ответственность. Он теперь знает, что этого делать не следует, поэтому, если все равно делает, то в этом уже есть его вина. И в этом начинается грех — сознательно делать то, про что знаешь, что лучше бы воздержаться, сознательно выбираешь запретный плод. Учитывая то, что минимальные основы нравственности закладываются воспитанием практически в каждого человека, можно, в результате, получить неутешительный факт: извинений нам нет. Закон обнажает наши поступки, он свят, праведен и добр. Но он накладывается на нас извне, и сил (да и желания) делать все по-правильному, по-установленному — нет. И только Господь может снять с нас это «неудобоносимое» бремя. Только Он — Тот, Кто Сам установил закон, — может сказать: «иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:30). Он исполняет — делает исполненным и совершенным — закон и ведет нас за Собой. Закон становится для нас не причиной его нарушения, но основой наших отношений с Богом — отношений в любви: «Вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом», — говорит Господь (Иер. 31:33).

Современное европейское сознание очень любит употреблять категории «законность», «справедливость». Мы унаследовали (как от иудеев, так и от римлян) четкое представление о том, что жизнью человека должны руководить некие установления, законы. Жизнь должна быть устроена так, чтобы наши действия не нарушали границу, установленную законом — это то, что мы так любим называть «правовым сознанием». Корни этого глубоки, более того, нельзя сказать, что это совсем так уж неправильно. Ведь Закон, тот, о котором говорит Павел — дан иудеям, а с ними и через них всему человечеству, Богом. Потому что изначально все то множество заповедей, которые так хорошо знали и выполняли фарисеи — основаны на самых важных 10 заповедях Моисеевой скрижали. И роль их была велика — они помогали избранному народу держаться вместе, не отпасть от Бога и дождаться Христа. Но — и это неизбежно для человечества — их значение свелось к ритуалам, к буквалистскому воспроизведению без осознания. И именно такое отношение Павел называет служением в «ветхой букве».

Приход Христа, Его смерть и Воскресение приносят человечеству освобождение от «неудобоносимого бремени» многих человеческих установлений — обновление Закона через Благодать. Умер не Закон, потому что он — от Бога. Умерли мы для Закона, потому что поверх него пришел Новый Закон, Закон Благодати.

Это одновременно радостно и очень страшно, потому что возлагает на нас огромную ответственность. Мы уже не можем утешаться тем, что аккуратно соблюли все ритуальные предосторожности, посты и прочли все молитвословия. Потому что именно в прямом общении человека и Бога, в нашей способности хотя бы отчасти участвовать в любви Бога к остальному миру лежит наше спасение. И это то, о чем говорит Господь в притче о Страшном Суде (Мф 25:31-46), на котором мы будем судимы не по тому, сколько раз в день мы молились, а по тому, накормили ли голодного, напоили ли страждущего и приняли ли странника.