Мысли вслух на Рим 2:14-29

Еще две тысячи лет назад и Господь, и апостол Павел предупреждали нас: всегда и во все времена, начиная с грехопадения, человек находится в разладе с самим собой. То ум с сердцем не в ладу, то душа с телом, то убеждения с поступками, то совесть с жизнью… Большинству людей катастрофически не хватает цельности жизни — такой, чтобы в человеке все было на своем месте, чтобы, как все-таки иногда бывает, посмотришь на человека — и понимаешь, что есть у него внутри что-то такое, за что стоило бы отдать очень многое (см. Рим. 2:29). Есть внутри стержень, не мимолетный, не преходящий, а настоящая основа, которую ничто не в состоянии поколебать (см. Мф. 7:24-27). Причем не то, что кажется незыблемым, а то, что таким останется и на Страшном Суде. Именно для цельного человека «да» — это «да», а «нет» — это «нет» (см. Мф. 5:37). Такой человек, если и учит, то тому, что и сам соблюдает. Его поступки не порочат его веру и убеждения (см. Рим. 2:21, 24). Конечно, можно сказать, что по-хорошему, картина получается идеальная и практически недостижимая. Но в том-то и загвоздка, что это не так. И идеальность не может для нас служить оправданием перед Богом, потому что Бог знает, что это не так. Он был Человеком, и Он знает изнутри, что цельным быть возможно. И именно потому что Христос открыл для нас дорогу к такой жизни, Он «будет судить тайные дела человеков через Иисуса Христа» — мерило нашей святости.

В каждом человеке, по мысли ап. Павла, звучит голос совести — это написанный в его сердце природный нравственный закон, происходящий от Бога, сотворившего человека. Конечно, Закон, данный Израилю через Моисея, звучит громче, но важно, что ни один человек не далек от слова Божьего. Проблема не в том, что мы не знаем, как правильно, а в том, что не следуем этим правильным путем! Почему? Потому что все время ищем своего, а не Божьего, отсюда и те лживость и жестокосердие, о которых говорит Спаситель.

Как понимать слова Павла об имени Божьем, которое пребывает в поношении среди язычников из-за недостойного поведения тех, кто считают себя верующими? Самый простой и понятный ответ известен каждому и в комментариях не нуждается. Понятно, что, глядя на поведение верующих и соотнося его с декларациями тех же верующих, окружающие делают соответствующие выводы. Конечно, умные люди в таком случае понимают обычно, что в каждой религиозной общине могут оказаться самые разные люди и судить надо по лучшим, а не по худшим образцам.

Но каждый плохой пример всё равно становится своего рода антирекламой той религии и той общине, к которым принадлежит его являющий. И если бы христианство было просто ещё одной новой религией, больше сказать на эту тему было бы, наверное, нечего. Но христианство — не новая религия, а новая жизнь.

Она требует от человека перемены. Изменения качества жизни. И вопрос о священных именах приобретает в этом контексте новый смысл. В самом деле: ещё в дохристианские времена со священными именами связывалась особая молитвенная практика, практика непрерывного внутреннего призывания Бога. Молясь таким образом, человек актуализировал в себе то внутреннее Божье присутствие, без которого полноценное богообщение невозможно. Он искал более близких и глубоких отношений с Богом. Но такие отношения накладывали на ищущего определённую ответственность.

И прежде всего в том, что касается соблюдения заповедей. А с приходом Христа ситуация стала ещё более напряжённой. Теперь человеку открылась жизнь Царства, к которой он может приобщиться через Христа. Теперь в сердце христианина может пребывать дыхание Царства. Это намного больше того, что мог получить человек от Бога в дохристианские времена. Но и ответственность тоже оказывается более серьёзной. Вопрос ведь теперь идёт о чистоте Царства.

Не случайно Иисус в Нагорной проповеди настаивает на безусловной обязательности не только внешнего соблюдения заповедей, но и хранения сердца от тех мыслей и интенций, которые могут привести к их нарушению. Мысли и интенции становятся теперь так же важны, как и вытекающие из них поступки. Иначе, оставаясь христианином, человек может привнести в жизнь Царства то, чего там быть не может и не должно. И потерять таким образом и Царство, и самого себя.

Поначалу в размышлениях Павла о подлинном и неподлинном обрезании видится полемика с иудеями, не принявшими Христа и противодействовавшими евангельской проповеди. Действительно, приход Христа и разделение между теми, кто Его принял и отверг, обострили вопрос о том, кого же следует считать подлинным иудеем: того ли, кто формально признаёт заповеди закона или же тех, кто его исполняет. С ещё большей остротой этот вопрос встал после пополнения христианских общин бывшими язычниками, не прошедшими присоединения к иудейскому народу. Но вслед за этим вопрос встаёт по другому: не относятся ли рассуждения апостола и к нам, не превращаем ли мы, подобно обличаемым Павлом иудеям, в ритуальную формальность наше крещение, не становимся ли мы, знающие заповеди Нового Завета, но не живущие ими, такими же, какими были почитатели ветхозаветных законов, о которых здесь идёт речь?

Но как даже отступление подобных иудеев от сути закона не лишает их великого преимущества во всех отношениях, состоящего в том, что Слово Божие им возвещено, так и формальные христиане не могут отменить правду Евангелия.

Упоминает Павел и приписываемое христианам учение о том, что надо делать зло, чтобы вышло добро. Легкомысленная трактовка поговорки «что Бог ни сделает, всё к лучшему» и сегодня в ходу. Да, всё то, что делает Он, и в самом деле к лучшему, но мы-то не имеем права выдавать свои поступки за Его дела. Не имеем мы и права безответственно делать зло в надежде, что Господь исправит его последствия. Он исправит, но и с нас спросит за зло. Милость Господа безгранична, но злоупотреблять ей мы не вправе.

Наверное, вся жизнь христианина заключается в осознании собственной несравнимости с Богом (ни по мудрости, ни по справедливости, ни по милости) и в благодарности Богу за Его отличие от нас и за все то, что Он ради нас сделал... И что интересно, Бог эти различия не сглаживает. Он не гладит нас по головке, приговаривая: «Ах вы Мои бедные! Ну ничего, ничего, вы все равно хорошие...» Нет, наш Бог не таков. Он не скрывает от нас, что мы больны, больны, в общем-то, смертельно. Он впрямую говорит, что мы «злы» (см. Мф. 7:11). Как скажет потом апостол Павел, вторя царю-псалмопевцу Давиду: «Никто не ищет Бога; все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного» (Рим. 3:11-12, см. Пс. 13, 54). Причем Павел четко осознает, что и он точно такой же (см. Рим. 3:9, 1 Тим. 1:15). Господь же видит нас гораздо лучше нас самих. Именно поэтому Он может говорить о том, что в нас есть хорошего, несмотря на общий печальный фон (см. Мф. 7:11). И только Он — знающий о нас даже то, какими мы можем быть, — предлагает нам все равно обращаться к Нему, прося, прежде всего Его Самого и Его царства. И Он не преминет ответить на нашу просьбу — придет и сделает из каждого из нас нового человека (см.Рим. 6:10-11).

Апостол говорит нам о разнице между Законом как реалией собственно духовной и той религией, которую он порождает. Иудаизм как религия действительно немыслим без Торы. Но сама Тора больше иудаизма.

Более того: соблюдение религиозных предписаний иудаизма ещё не гарантирует того, что в той же иудейской традиции называется «хранением Торы»: можно быть религиозным человеком и вместе с тем нарушителем Торы, и тогда религиозность сама по себе теряет всякий смысл. А можно не быть религиозным вовсе, подобно язычникам, но следовать «естественной» Торе, и следующие такой «естественной» Торе могут оказаться ближе к Богу, чем евреи, уверенные в своём религиозном благочестии.

Конечно, говоря о язычниках, Павел имеет в виду не поклонников каких-то языческих культов, а скорее тех, кого мы сегодня назвали бы светскими людьми: ведь большинство тех, кого называли язычниками, были во времена Павла религиозно индифферентны. Были, конечно, и настоящие, религиозные язычники, но они едва ли оказались бы в числе слушателей апостола и уж точно не стали бы христианами.

Павлу важно прежде всего следование внутренней Торе, а не внешние формы иудейской религии. Он, конечно, прекрасно понимает, что именно попытка следовать внутренней Торе выявит человеческую греховность скорее, чем что-нибудь другое, и сам этот процесс становится для человека судом. Но отсюда вовсе не следует ни то, что Тора сама по себе дурна, ни то, что нужно специально грешить, чтобы раскрыть до конца собственную греховность.

Внутренняя Тора и без того достаточно её раскрывает, а грешить сознательно означает лишь увеличивать меру греховности своей жизни. Нужно лишь не отказываться от того пути, который предполагает следование внутренней Торе, даже если такой путь становится для человека судом. И в этом смысле у евреев как у народа Божия преимущество перед всяким другим народом: ведь именно евреям как народу Божьему Тора была дана для осмысления, осознания и осознанного следования.

Не будь еврейского народа, не было бы не только иудаизма как религии, но и того пути Торы, без которого невозможно полноценное богопознание. А что не все евреи идут этим путём, так ведь путь Торы — дело личного, добровольного выбора человека. Можно заставить человека исполнять религиозные нормы и предписания, но нельзя принудить его к духовному пути, к той духовной работе, без которой этого пути нет. И даже если множество единоверцев Павла оказывается всего лишь религиозными формалистами, их формализм никоим образом не обесценивает ни Тору, ни тот духовный путь, который она предполагает.

Говоря о Торе (Законе), Павел, как видно, не делает исключения для язычников. Здесь апостол развивает в контексте нового, христианского откровения те представления о языческой праведности, которые были свойственны раввинистической традиции его времени. Эти представления основывались на интерпретации описанного в Книге Бытия союза-завета, заключённого Богом с Ноем.

Ной как раз и был образом праведника, не принадлежащего к народу Божию (а язычниками, с точки зрения евреев, считались все, не принадлежащие к еврейскому народу). Предполагалось, что Ной был первым таким праведником-неевреем, но отнюдь не единственным: союз Бога с Ноем открывал возможность праведной жизни всякому, кто пойдёт по его стопам. Павел идёт несколько дальше. Традиционно считалось, что Тора язычникам не дана, они к ней отношения не имеют, и соблюдение заповедей для язычника — дело исключительно добровольное.

Если язычник хочет праведной жизни, он их соблюдает, как это делал и Ной (впрочем, не в полном объёме: вторая, третья и четвёртая заповеди для язычников обязательными не были); если нет, он может жить по собственному разумению, как ему заблагорассудится. Апостол же уверен: Тора присутствует в сердце каждого человека.

Возможно, на эту мысль его навело общение со стоиками, которых он мог видеть на родине ещё до приезда в Иерусалим: стоики как раз были уверены в существовании внутреннего нравственного императива, присущего каждому, которому надлежало следовать без изъятий, не ожидая притом никаких наград за такое следование ни при жизни, ни после смерти. Конечно, язычник-стоик мог ничего не знать, и часто действительно ничего не знал, о происхождении того внутреннего императива, которому следовал.

Павел же был уверен, что тут проявляет себя нечто вроде «естественной Торы», того минимума Божьего присутствия в человеческой жизни, который у человека верующего раскрывается, давая ему возможность полноценной духовной жизни, включая и следование внутренней Торе, без которого говорить всерьёз о духовной жизни во времена Павла не приходилось. Конечно, ответственность за Тору лежит именно на евреях как на народе Божьем: ведь именно им Тора была дана явным образом и ими она была осознана как таковая.

От язычников ничего подобного нельзя было ни требовать, ни ожидать. Но зато с евреев, как с народа Божия, и спрос особый: они должны быть исполнителями Торы («делателями Закона»), должны осуществить её в своей жизни. Речь идёт, конечно, в первую очередь о внутренней Торе: Тору внешнюю соблюдал в те времена каждый еврей. Если же знающий Тору отказывается от этого, он и будет судим в соответствии с той Торой, которую знал, но не исполнял. А язычник, для которого знание Торы ограничивалось её «естественным», полуосознанным вариантом, лишится жизни, если не будет следовать своему внутреннему духовно-нравственному императиву, как о том догадывались стоики. Каждому своё, и спрос соответствует мере понимания.

Развивая свою мысль о «естественной Торе», Павел противопоставляет евреев язычникам не по религиозному критерию, а только исходя из отношения тех и других к Торе. Конечно, говоря о Торе, апостол рассматривает её не только как законодательство, но и как путь, предполагающий следование заповедям и тем законам, которые на них основаны. Тора для него — объективная реальность, её законы действуют независимо от того, знают ли о них люди или нет. Но это всё же духовные законы, и действие их на человека, в отличие от законов природы, в известной степени зависит от отношений между человеком и Богом. Язычник может ничего не знать о Торе, но он всё же догадывается о ней по оказываемому ею действию на свою душу и своё сердце. Павел в этом случае употребляет выражение «дело Торы» (ст. 15), фактически уравнивая перед Богом язычников, исполняющих Тору, написанную в их сердцах, с евреями, которым она известна во всей полноте (ст. 14).

«Естественная Тора» ничуть не хуже писаной, если она позволяет язычнику найти дорогу в Царство. А доказательством того, что она существует и многими язычниками воспринимается как несомненная реальность их жизни, апостол считает ту нравственную борьбу, которая язычникам знакома не хуже, чем евреям, искренне стремящимся следовать Торе (ст. 15). Различия между евреями и язычниками становятся актуальными не в Царстве и даже не на пути к нему, а тогда, когда дело касается нарушения Торы.

Объективно грех во всяком случае остаётся грехом, и потому согрешающим язычникам, не знающим Торы, грозит гибель, а евреям, нарушающим Тору, — суд (ст. 12). Различие же, как видно, заключается в том, что тех, кто принял Тору осознанно, Бог судит в соответствии с тем, что ими было принято, остальных же — в соответствии с тем, что им могло и должно было быть известно о грехе и праведности. Тора не гарантия спасения и не привилегия, она всего лишь инструмент, помогающий на пути в Царство. И тот, кому он был дан, несёт ответственность за то, что получил в свои руки, тем более, что дар этот всегда принимается добровольно.

Оправдывает не наличие закона, не формальная приверженность ему, но его исполнение, дела находящихся под властью закона по закону же и будут судимы. Но почему вне закона должны погибнуть те, которые не и м е я закона согрешили? Соответствует ли высшему милосердию юридический принцип «незнание закона не освобождает от ответственности»?

Павел даёт ответ и на этот, и на другой постоянно задаваемый вопрос: что будет с теми людьми, которые совершали добрые дела, не зная заповедей? Разумом, действительно, не знали, но в их сердце жил закон совести, внятный каждому, кто не заглушил его в себе. И на деле такие люди могут быть большими исполнителями неписаного закона, чем иные знатоки писаного. О таких людях не сказано, что они не пойдут на суд, на суд не идут уверовавшие (Ин. 3:18), но на суде они смогут представить добрые дела, совершаемые по зову совести. Каким будет приговор в каждом конкретном случае, мы не знаем, но мы верим, что приговор Того, Кто нелицеприятен, не может не быть справедливым.