Мысли вслух на6 Декабря 2019

Встреча на дороге с вестником Божьим, который эту дорогу преграждает, — событие чрезвычайное. Так же, как и ослица, заговорившая человеческим голосом. Проще всего, наверное, было бы счесть этот рассказ благочестивой легендой. Если бы не одно «но»: мир куда многомерней, чем мы думаем обычно.

В нашем падшем мире говорящие животные (не считая, наверное, одних лишь попугаев) — вещь невозможная. И ангелы, ходящие по дорогам, тоже. Но Библия даёт нам примеры встречи с ангелами именно в повседневной действительности. Авраам, к примеру, встретил вестников Божьих, когда сидел у собственного шатра. Что это: мистика? Чудо?

Чудо, безусловно: если под чудом понимать прямое вмешательство Бога в ситуацию, вмешательство «поверх» существующих законов природы, тут именно чудо. И говорящее животное — тоже чудо. А вот о мистике говорить не приходится. Она была бы возможной, если бы Бог с самого начала разделил мир на не соприкасающиеся или мало соприкасающиеся друг с другом части, так, что заглянуть из одной части в другую можно было бы лишь через подобие замочной скважины. Тогда мистика и была бы тем самым подсматриванием через замочную скважину за жизнью, которая нам, людям, не предназначена.

Вот только Бог не творил разделённого мира. Он его сотворил цельным, а разделяют его другие, те, кто Богу противостоит. Если же мы вдруг видим мир таким, каким он задуман Богом, он становится для нас Царством Божиим: ведь мир един, и Царь в нём один. Однако падшему человеку увидеть эту цельность совсем не просто. Её ему даже и невозможно увидеть, если Бог не покажет. А если покажет, тогда в мире рядом с человеком могут появиться и ангелы, и говорящие животные.

Но при нынешнем состоянии мира Богу нужны особые, веские причины для того, чтобы дать падшему человеку увидеть мир таким, каким, не будь грехопадения, он видел бы его каждый день. Например, упрямство пророка Божия, которому никак нельзя в сложившейся ситуации быть упрямым, прежде всего ради собственного блага. И ради решения поставленной Богом задачи тоже.

Как и все притчи Спасителя, притча о десяти минах (как её обычно называют) — о Царстве. Иногда её интерпретируют в том смысле, что рабы — это те вожди, те духовные лидеры народа Божия, которым Бог поручал Свой народ на протяжении его долгой дохристианской истории, а Царь — пришедший спросить отчёта Мессия. Но такое «историческое» толкование, даже если и можно считать его отчасти верным, никак нельзя назвать исчерпывающим.

В притче присутствует ещё один аспект, связанный именно с Царством, и его, наверное, всё же нужно считать основным. Образ Царя, временно отлучившегося с тем, чтобы вернуться коронованным, очевидно, связан эпохой наступающего Царства, в которую мы живём. Спаситель действительно как бы оставляет нас и наш мир в день Своего вознесения с тем, чтобы однажды вернуться торжествующим Царём победившего Царства. В Его отсутствие Его служители заняты тем, что умножают доходы Его Царства.

Деньги и денежный оборот в данном случае — лишь символ. Дело не в каких-то накоплениях (пускай и «духовных»), а в самой природе Царства, в том дыхании Бога, которым оно пронизано. Дыхание — это процесс, его нельзя остановить, остановившееся дыхание исчезает, так же, как незаметно исчезают деньги, если их не пустить в оборот.

Дар Царя, плоть от плоти Его Царства, тоже исчезает, теряется, если нет доверия к Дающему и нет готовности действовать с тем, чтобы дар раскрылся, умножая полноту Царства и раздвигая его границы в нашем мире. Царство динамично, жизнь в нём — духовный процесс, который нельзя остановить. Он может остановиться, но от недоверия к Дающему дары, когда получивший дар смотрит на полученное как на обузу, которую ему навязали для того, чтобы потом подловить и наказать, а не как на возможность поучаствовать в событии уникальном и неповторимом — духовном становлении и раскрытии Царства в мире, который его одновременно ждёт и боится. Но если остановка всё же происходит, остановившийся и выпавший из жизни Царства в конце не получает ничего.

Конечно, Спаситель не такой, каким представлял Его себе хитрый раб, сделавший всё возможное, чтобы к нему нельзя было придраться. Но «твоими устами буду тебя судить», говорит ему Иисус: ты считал Меня таким, каким Я тебе казался, ты никогда не знал Меня настоящего, потому, что не хотел знать Меня; что ж, для тебя Я буду таким, каким ты ожидал Меня увидеть. Я не хотел быть тебе строгим и немилосердным судьёй. Но если ты не знаешь и не принимаешь никаких других отношений, кроме формально-юридических, если в ответ на Мою любовь ты можешь ответить лишь: «Возьми Свои деньги и оставь меня в покое, я больше Тебе ничего не должен», - то и Я не должен тебе ничего. Моё Царство не для тебя. Оно для тех, кто умеет принимать, не считая полученного, и отдавать, не считая отданного.

Такое отношение Спасителя к тем, кто возвращает Ему полученное без всяких попыток сделать для Него хоть что-нибудь, неудивительно. Ведь в Царстве действительно нечего считать и не с кем сводить счёты. Здесь получают всё, в полноте, сколько могут вместить. И отдают взамен всего себя. Целиком. Без остатка.

Когда фарисеи и книжники упрекают Христа за то, что Его ученики не соблюдают старинных обрядов (Мф. 15:1-20), Он цитирует первый стих сегодняшнего чтения из пророка Исайи: «Этот народ приближается ко Мне устами своими, и языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня». Для фарисеев, хорошо знакомых со Священным Писанием, эти слова звучат суровым обличением: они сразу вспоминают продолжение слов пророка, которое евангелисты не включили в свой рассказ. А пророк говорит: «и благоговение их предо Мною есть изучение заповедей человеческих». В этом вся суть: вместо благоговения перед Богом, мы можем переносить наше благоговейное отношение на то, что думают о Нем люди, а это далеко не одно и то же.

Поразительно, между тем, продолжение слов Господних. Важно обратить внимание не это пророчество Исайи уже потому, что это даст нам возможность лучше понять Христа. Господь говорит через пророка, что народ Его вместо поклонения сердцем, поклонения в Духе и истине, чтит Его устами и предпочитает человеческую ограниченность. Наш инстинкт ждет далее предупреждения о суровой каре, которая постигнет людей за такую подмену. Господь же говорит: «еще немного, и... глухие услышат... и прозрят глаза слепых...». Он говорит, что искупит Авраама, и потомки его будут благоговеть пред Богом Иаковлевым. В глазах Господа важно, что Он Сам исправит наши заблуждения, что мы сможем приблизиться к Нему сердцем. Поэтому все это слово — пророчество о Христе.

Говоря с фарисеями, Иисус снова и снова пытается объяснить им, кто Он такой и зачем Он пришёл в мир. Но тем было нелегко понять Его, ведь они хотели не свидетельства, а доказательств, доказательств формальных, таких, каких требуют от свидетелей в обычном, земном суде по обычным, человеческим делам. Иисус говорит им о той жизни, которую Он может дать каждому, кто готов поверить Ему (ст. 12), а в ответ слышит: где твои свидетели? А если свидетелей нет, как мы можем поверить Тебе (ст. 13)? Иисус, отвечая спрашивающим, пытается говорить с ними на их языке. Он говорит: свидетелей двое, Я и Отец (ст. 16 – 17). Но такой язык не меняет сути дела: ведь для того, чтобы поверить Иисусу, нужны не юридические доказательства, нужно просто умение видеть ситуацию духовным зрением. Нужно всего лишь понять, кто такой Иисус, откуда Он пришёл и куда идёт, но этого невозможно сделать, опираясь лишь на формальные юридические процедуры, хотя бы и основанные на нормах Торы (ст. 14). Вы, говорит Иисус фарисеям, оцениваете («судите») всех лишь по внешним, формальным критериям («по плоти»); Я же, говорит Он о Себе, не оцениваю никого (ст. 15). Тем самым Иисус даёт своим собеседникам понять, что оценивать Его служение и свидетельство по земным меркам и по формальным критериям бессмысленно, ведь Царство не вмещается ни в какие человеческие рамки. И Сам Иисус тоже, по собственным Его словам, никого не оценивает: как видно, не для этого Он пришёл в мир. Его задачей стало освобождение людей от того греха, от которого иначе им не освободиться никогда, и вопрос приятия или неприятия Иисуса становится поэтому вопросом жизни и смерти как для принимающих, так и для отвергающих (ст. 21 – 24). И, хотя, как видно, слушающие всё равно до конца не понимали Спасителя (ст. 25 – 27), среди них нашлось немало таких, кого слова Иисуса убедили и кто Ему поверил (ст. 30). Как видно, среди присутствующих произошло разделение на тех, кто готов был пренебречь мнением большинства и религиозных авторитетов ради Царства, и на тех, кто предпочёл не рисковать. Разделение на ищущих Царства и тех, кто готов жить по-прежнему, оставаясь при своей религии.

Что такое свобода? Если мы не имеем права сойти с пути, который нам не нравится, — разве мы свободны? Можно ли считать, что у нас есть такое право, если попытка его реализовать наказывается смертью? Вообще, жизнь под законом, пусть даже принятым нами добровольно, — это свобода? Разве свобода — это только следование ранее принятому пути, а не возможность выбора в каждой точке этого пути? А если этот путь — путь выхода из рабства?

Пётр говорит о христианской жизни как о пути духовного становления каждого из христиан с непосредственным участием в этом процессе Самого Христа. Апостол не случайно говорит о слове и о «словесном молоке», которое в духовном смысле для становления христиан значит столько же, сколько физическое молоко для физического развития младенца.

Говоря о слове Божьем, в те времена имели в виду прежде всего Тору — не только как текст, естественно, но и как обращённое к человеку откровение. Речь идёт о том, что называлось тогда внутренней Торой — заповедями, которые воспринимались не как юридические или моральные нормы, а как непосредственно обращённые к человеку Божьи интенции. Это было действительно слово Божье — не услышанное от людей, от учителей или проповедников, а воспринятое непосредственно от Бога теми, к кому оно было обращено.

Внутренняя Тора становилась не просто духовным и нравственным императивом для человека, ей следующего, она создавала формы и рамки непосредственного богообщения, превращаясь во внутреннюю форму, которая духовно поддерживала человека. И если внешняя религиозность напоминает в этом отношении корсет, поддерживающий тело извне, то внутренняя Тора больше похожа на скелет, поддерживающий его изнутри и не ограничивающий подвижности. А результатом должно было быть превращение человека в «духовный камень», который, по словам апостола, мог бы стать частью дома, основанием которого является Сам воскресший Христос. Не случайно в этом контексте Пётр упоминает «святое священство» и «духовные жертвы».

Суть всякого яхвистского жертвоприношения — богообщение, пребывание в Божьем присутствии, совместная трапеза Бога и людей. А на священниках лежала задача соединить два мира — освящающий мир Божьего присутствия и мир земной, этим присутствием освящаемый. И вот теперь, после прихода Христа и явления миру Царства, именно жители Царства становятся священниками — мир теперь освящается через них. И в этом смысле можно говорить о «духовных жертвах»: если жертвоприношение — богообщение и пребывание в Божьем присутствии прежде всего, тогда вся жизнь христианина должна стать «жертвоприношением» — в смысле как раз именно такого пребывания.

Но без внутренней Торы это невозможно, без неё Царство останется для человека лишь чем-то внешним, потому, что изнутри он будет совершенно не готов принять ни его силу, ни его дыхание, и ещё меньше будет готов их удержать и нести в мир. А Пётр ставит христианам именно такую задачу — нести Царство в мир, став живыми камнями духовного Храма. Не больше, не меньше.