Мысли вслух на19 Января 2020

Из этого утверждения сразу вытекают два (по крайней мере) следствия: во-первых, пред Богом бесполезны всякие маски; а во-вторых, мы не имеем права на окончательные выводы о других людях, потому что смотрим на лицо, а не на сердце. В себе мы тоже чаще ценим больше хороший внешний вид, цвет лица, одежду. Но, даже обращая взгляд на сердце или на поступки, мы воспринимаем себя как нечто статичное и не поддающееся изменению. Тогда как сегодняшняя неспособность сделать что-то простое, но важное, или отсутствие, как нам кажется, «особых дарований», не означает, что завтра Господь, глядя нам в сердце, не призовет на борьбу с Голиафом.

Совершаемое Иоанном крещение восходит духовно к предсказанию пророка Иезекииля, в котором Господь говорит устами пророка: «И окроплю вас чистою водою, и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное. Вложу внутрь вас дух Мой и сделаю то, что вы будете ходить в заповедях Моих и уставы Мои будете соблюдать и выполнять» (Иез 36:25-27). Здесь речь идет о сквернах, об идолах, о самом низком в сознании правоверного иудея. И одновременно о том, что крещением обретаем духа, обретаем силу выполнять заповеди Божии. Господь обещает дать нам это крещение. Дать. И вдруг Он Сам его принимает. Непонятно. На первый взгляд совсем не понятно. Зачем, если это нужно, чтоб очиститься от скверн? Ведь в Нем, даже и в Его земном обличии, нет ни тени греха! Одни современные исследователи полагают, что это проявление кеносиса, снисхождения до самых глубин, а точнее низов человеческого общества. Да, это так. Как верно и другое распространенное толкование, говорящее о том, что Христос принимает крещение для того, чтобы показать нам путь, по которому мы должны пройти, путь покаяния. Но есть и еще одно толкование. Оно принадлежит епископу Кассиану (Безобразову), одному из крупнейших библеистов 20-го века. Ведь Господь говорит (мы вновь возвращаемся к цитате из пророка) о чистой воде. Чистой, разумеется, в духовном смысле. А что делает воду чистой? Вот в этом и смысл принятия Христом крещения: Он, войдя в воды Иордана, освятил их Собою, соделал воду чистой. И при каждом новом крещении мы черпаем воду из того чистого источника. Прибавим еще о том, почему праздник еще называется Богоявлением. Это потому, что здесь впервые на страницах Евангелия Господь являет Себя во всей полноте Своей Триипостасной Сущности. И, наконец, два последних замечания. Первое. В синодальном переводе мы читаем, что Дух Божий является в виде голубя, но в греческом тексте употреблено слово перистера – женского рода, в виде голубки. Об этом мы не должны забывать, ибо это вытекает из Ветхого Завета, где сказано, что Дух Божий парил над миром, словами, принятыми для обозначения того, как птица парит над гнездом (Быт 1:2). И второе. Откровение же Сыновства восходит к исполнению пророчества Исаии (42:1).

Говоря о своём пророческом служении, Исайя произносит горькие слова: я трудился напрасно, и силы свои истратил попусту. Что же так разочаровало пророка? На первый взгляд кажется, что его служение, наоборот, было вполне успешным. Он стал фактически пророком первой алии, той первой репатриации, того возвращения евреев из плена на землю отцов, которое всеми — и теми, кто отправился в Иудею, и теми, кто предпочёл остаться в Вавилоне — воспринималось, как торжество народа Божия, как начало благословенных времён, которые увенчаются скорым приходом Мессии.

Исайя заговорил о скором конце плена ещё тогда, когда Вавилонская империя казалась незыблемой, и когда то, о чём он говорил, действительно произошло, пророк стал настоящим народным героем. Но его это не радовало, и его собственные слова позволяют понять, почему. Он говорит о том, что Бог сделал его собирателем народа, тем, через кого Он хочет не только собрать, но и духовно обновить народ. Бог хочет, чтобы сам яхвизм стал другим, чтобы свидетельство о Нём прозвучало бы по всей земле, чтобы Его народ (значительная часть которого осталась в общинах к тому времени уже довольно обширной и многочисленной диаспоры) стал бы Его свидетелем для всех, ищущих истины и духовной жизни.

Народ же между тем вовсе не соответствовал поставленной задаче. Была эйфория от указа Кира Великого о возвращении, были интенсивные, почти лихорадочные мессианские ожидания, но уже проявлялась и замкнутость общины, и некоторое презрение к язычникам, и самоизоляция, объяснявшаяся требованием строгого соблюдения ритуальной чистоты. Словом, проявились уже все те черты, которые впоследствии расцветут пышным цветом, породив худшие образцы фарисейской религиозности.

Ни о каком свидетельстве язычникам при таких условиях не могло быть и речи, не потому, что не хватало миссионеров (иудейская миссия была довольно активной на протяжении последующих столетий), а потому, что миссионеры эти свидетельствовали о себе, о своём народе, о своей традиции, — словом, о чём угодно, но только не о том главном, что было необходимо для духовной жизни: о живом богообщении и о том, как его обрести.

Делалось это не со зла и не потому, что миссионеры считали тех, к кому обращались, недостойными. Они просто были абсолютно уверены, что пока те, к кому они обращаются, не станут такими же иудеями во всех отношениях, как они сами, никакое богообщение для них невозможно. Так провалилась миссия среди язычников, которую Бог хотел организовать через Свой народ, расселившийся по всему тогдашнему цивилизованному миру, ещё до прихода Христа. Её пришлось отложить до христианских времён и возложить на Церковь.