Мысли вслух на23 Сентября 2021

Книга Ионы в своём роде уникальна. Уникальна не потому, что, как предполагают некоторые библеисты, была написана тогда, когда Ниневия уже лежала в руинах: анахронизмы встречаются и в других библейских книгах. Упоминание Ниневии, как средоточия мирового зла, свидетельствует если не прямо, то косвенно о допленном происхождении книги: именно в те времена Ниневия была символом противостояния человека Богу. Потом таким символом станет Вавилон.

Уникальность книги в другом: это не сборник пророческих проповедей, какими являются остальные пророческие книги, а книга о пророке, о том, как непросто следовать воле Божьей даже тому, кто, казалось бы, уже сделал свой выбор. Иона прекрасно знает, чего от него хочет Бог: Его голос он слышал совершенно ясно. Дело не в духовной глухоте, а в нежелании отправляться туда, где, как уверен Иона, ничего хорошего его не ждёт.

Иона сам предлагает выбросить себя за борт в критический момент и это лишь доказывает, что он прекрасно понимает: происходящее не случайно, это рука Божья, от которой не убежишь. Ему же так не хочется в Ниневию, что он до последнего испытывает твёрдость Его руки. Он говорит: бросьте меня в море.

Оказаться в бушующем море, пусть даже на доске или на плоту, — верная гибель. Спастись в такой ситуации можно, только если Бог прямо вмешается в ситуацию. Иона как бы провоцирует Бога на такое вмешательство. Он показывает Ему: если ты не хочешь освободить меня от порученного дела, то вот, я бросаюсь в море, и, если я Тебе нужен, Ты не дашь мне утонуть и доставишь меня туда, куда Сам захочешь.

Сразу и не скажешь, чего тут больше: вызова, доверия или и того, и другого одновременно. Ясно лишь одно: такой поступок предполагает прочные и достаточно доверительные отношения с Богом, которые, при всей доверительности, могут порой быть весьма неоднозначными. Как и между близкими людьми, бывает всякое: размолвки, упрямство, недопонимание. Но, как и между людьми, все это не отменяет факта близости и доверительности.

В конце концов Бог всё-таки доставляет Своего служителя на место. Правда, способом весьма необычным и даже баснословным: в брюхе гигантского морского животного ( в переводе его иногда называют китом, иногда рыбой, а в оригинале речь идёт о морском чудовище). Пророку всё-таки приходится сделать то, что Бог ему поручает.

Слова Павла об «ином благовествовании» могут на первый взгляд показаться чрезмерно резкими и жёсткими, особенно в контексте упоминания им «ангела с неба». Если даже вестнику Божьему лучше не доверять, когда он несёт какую-то иную благую весть, то кому же тогда вообще можно доверять? Между тем, тут Павел иллюстрирует (вольно или невольно) на примере конкретной ситуации в Галатийской церкви один чрезвычайно важный закон духовной жизни, который можно было бы назвать законом духовной самотождественности. Причём закон этот работает и тогда, когда дело касается отдельного человека, и тогда, когда речь идёт о целой общине, большой или малой. Закон духовной самотождественности связывает полноту и достоверность полученного откровения с духовной цельностью человеческой личности.

Проблема наблюдателя, как известно, существует в самых разных сферах человеческой активности и проявляет себя по-разному в зависимости от того, чем занят конкретный человек. Но особенно остро она стоит именно в духовной жизни. Тут каждый может увидеть ровно столько, сколько может воспринять. Конечно, порой случается так, что кому-то открывается больше, чем может вместить видящий. Но тогда человек обычно или забывает впоследствии то, что ему было показано, или реинтепретирует увиденное, подгоняя его под собственный уровень восприятия. Достоверное становится недостоверным — не потому, что откровение было неполным или ограниченным, а потому, что сам человек не соответствует тому, что ему открылось.

Ведь достоверность откровения связана не только с Тем, Кто открывает, но и с тем, кто принимает. Чтобы открытая истина воспринималась как не подлежащая ревизии, сам человек должен быть внутренне тождествен себе и соответствен полученному откровению. А если соответствия нет, человек, получив откровение, нередко вскоре затем начинает искать ещё чего-то, что позволило бы «адаптировать» открытое Богом к привычному и знакомому человеческому уровню.

Так и появляются «иные благовествования», казалось бы, лишь дополняющие то, которое было услышано изначально, а на самом деле его искажающие или ограничивающие. И тут даже весть от Божьего вестника уже не будет воспринята адекватно: ведь она нужна не сама по себе, а как средство «адаптации» услышанного раньше. Вот об этой очень серьёзной духовной опасности и предупреждает Павел христиан Галатии, отсюда и резкость его выражений: слишком серьёзной была ситуация, чтобы говорить о ней мягко и обтекаемо.

Возвратившимся из вавилонского плена израильтянам, старающимся наладить новую жизнь на вновь заселенной земле, Бог через пророка Аггея указывает, что они не с того начинают. Похоже, что люди впали в совершенно понятное искушение: сначала обеспечить жилье себе, а потом — Богу. Сначала позаботиться о теле, а потом о душе. Помните еще совсем недавний «философский» лозунг «бытие определяет сознание»? Теперь, кажется, марксизм отброшен, но по-прежнему силен «ползучий» материализм, вещизм, потребительство. «Новое поколение выбирает «Пепси»!» Бог еще две с половиной тысячи лет назад объясняет, к чему это приводит (ст. 6), и предлагает правильный порядок действий (ст. 7-8), вытекающий из правильной системы приоритетов: дух выше плоти!

Образ гибнущего Вавилона в конце эпохи плена был весьма актуален. В самом деле: падение Вавилонии и её столицы было неожиданным и очень впечатляющим. Оно было тем более неожиданным, что Вавилон был первоклассной крепостью, подготовленной к долговременной осаде. Историки до сих пор спорят о причинах столь быстрого конца этого города, предполагая измену в рядах его защитников. Но в послепленный период Вавилон стал символом богоборчества, и именно в таком смысле он появляется как в пророчествах Исайи Вавилонского, так и в новозаветных книгах, в частности, в Книге Откровения.

Конечно, такому переосмыслению образа Вавилона немало поспособствовал Вавилонский плен. Но дело не только в нём. Дело в том имперском духе, который пронизывал жизнь Нововавилонского Царства. И в духе современной цивилизации как таковой. Конечно, вавилонскую цивилизацию нам сегодня трудно считать современной, для нас это древность. Но она уже несла в себе тот дух самоутверждения, который одинаково свойствен всем цивилизациям, и древним, и новым. И дело тут даже не в осознании технической мощи и не в чувстве защищённости, а в ощущении самодостаточности. Человек, пропитанный духом цивилизации, убеждён, что он защищён от неожиданностей и владеет ситуацией.

Конечно, любые технологии во все времена могут дать сбой, но этот сбой воспринимается как аномалия, как чрезвычайная ситуация, которую можно и нужно ликвидировать, устранить и впредь по возможности не допускать. У человека цивилизации обычно не бывает переживания собственной зависимости от высших сил. А если оно появляется, значит, человек перестал быть носителем её духа. Именно поэтому, а не из-за порочности или злокозненности технологий самих по себе, и обречены все великие цивилизации. Бог не оставляет человека, и раньше или позже неизбежно наступает момент, когда человек этот от цивилизации устаёт.

Историки уже довольно давно заметили феномен своего рода усталости цивилизаций, усталости психологической и социальной, которая накапливается в них с течением времени, примерно так же, как может со временем накапливаться усталость в металлических конструкциях. Но практически никто из них не рассматривал духовные причины этой усталости цивилизаций. А духовная усталость между тем и оказывается главной причиной их падения: сопротивление Богу, попытки отгородиться от Него никогда не кончаются ничем хорошим. Это всегда путь в никуда. В историческое небытие.

В эпилоге автор книги еще раз подчеркивает, что доверие и открытость Иова несравненно угоднее Богу, чем немощные попытки его друзей оправдать Бога. Бог не нуждается в добровольцах, преграждающих другим доступ к Лицу Его. Поэтому в эпилоге говорится о том, что друзья говорили о Боге не так верно, как Иов. Обратим внимание на это, ведь суть речей друзей Иова заключалась в том, что Бог насылает страдания, чтобы наказать и воспитать человека. Именно эту точку зрения, оправдывающую сам факт существования страдания и смерти, находящую им некоторое место в мироздании, отвергает Господь. Смерти не должно быть места в мире, и именно она – «последний враг» (1 Кор. 15:26), против которого ополчается Бог.

Богословская позиция автора книги Иова была бы неполной, если бы он не включил в эпилог последний раздел, в котором Иов обретает вдвое против того, что он утратил. Конечно, это изображается весьма символически; нельзя обрести здоровья вдвое больше прежнего здоровья; тем более нельзя возместить утрату близких. Однако автор не предлагает решения проблем, о которых Сам Бог говорит пророкам вещи, которые они с трудом могут вместить. Автор лишь изображает возмещение того, что можно возместить. В первую очередь этим говорится о том, что земное и тварное благополучие – непостоянно и зыбко; в этом автор книги солидарен с Экклезиастом. Но, кроме того, дети и друзья, имущество и здоровье – все это символы жизни, которая основывается только на доверии к Богу и устремленности к Нему.

Мессианские представления евангельских времён предполагали, что Мессия должен был возглавить движение Своих сторонников, которое завершилось бы полной Его победой над всеми врагами и восстановлением независимого еврейского государства, которое и должно было стать основанием мессианского Царства.

Предполагалось, что Бог вмешается и поддержит Своего Избранника, если что-нибудь пойдёт не так. Конечно, речь шла о совершенно реальной, физической войне, во время которой Мессия подвергался также вполне реальной опасности погибнуть, но предполагалось, что Бог этого не допустит. Конечно, Мессия мог как-то пострадать во время мессианской войны, но погибнуть Он не мог: ведь тогда Его миссия осталась бы неисполненной. Эти представления разделяли и ученики Иисуса — они ведь были людьми своего времени.

Не случайно в ответ на слова Спасителя о Своей смерти Пётр начинает с Ним спорить: он был уверен, что смерть Учителя означает конец, провал, крах не только их собственных ожиданий, но и Божьего плана, что было уже совершенно невозможно. Только что ведь Иисус Сам подтвердил, что Он Мессия, стало быть, Он не мог погибнуть, этого просто не могло быть. Он же говорит о Своей гибели как о чём-то не только возможном, но и прямо неизбежном.

Как можно было всё это понять и соотнести? Иисус, разумеется, прекрасно знает, что все те истины о Его смерти и воскресении, которые нам сегодня кажутся само собой разумеющимися, в сознание падшего человека на самом деле совершенно не вмещаются — а нам сегодня кажутся само собой разумеющимися лишь в силу их общепризнанности и потому привычности. Поэтому-то Он и начинает разговор о том, что такое настоящая жизнь и какова она. Без понимания этих основополагающих вещей, без их осознания разговор о смерти и воскресении — не только Мессии, но и всякого человека вообще — становится вполне бессмысленным.

Иисус напоминает Своим ученикам, что жизнь («душа») — не принадлежность отдельного человека, не его собственность. Жизнь дана человеку Богом как тот поток, в который человек погружён и в котором пребывает, а поток этот одновременно таинственным образом пребывает в человеке. Тело — лишь внешняя и преходящая оболочка потока жизни, но падшему человеку кажется, будто это он сохраняет жизнь в собственном теле, как в сосуде, и если сосуд разбить, жизнь исчезнет, выльется и уйдёт, как вода в песок.

На самом же деле смерть и разрушение тела — лишь трансформация, если, конечно, человек действительно не пытается удержать поток жизни, остановить его и закупорить внутри собственного физического тела. В таком случае, пытаясь сохранить жизнь («душу»), человек действительно теряет всё. Если же он отказывается от таких попыток, он может обрести жизнь Царства во всей доступной для себя полноте, как ту неисчерпаемую реку живой воды, о которой говорили пророки.