Мысли вслух на5 Ноября 2025

Что может и чего не может правитель, пусть даже абсолютный монарх, глава великой державы своего времени? Читая некоторые главы из Книги Даниила, порой кажется, что он не может почти ничего. Или, по крайней мере, не может сделать главного: принять то решение, которое ему в конкретной ситуации кажется единственно правильным. Так и Дарий: он не хочет смерти Даниила, он рад был бы изменить принятое им прежде решение и отменить изданный им же указ, но не в силах сделать этого: принятые в Персидской империи законы были неотменяемы, и даже царь не мог тут ничего поделать.

Трудно сегодня сказать с уверенностью, было ли так на самом деле, или перед нами одна из многочисленных легенд о Персидской империи и её правителях. Но в данном случае это неважно: как бы ни было, автор книги подметил одну характерную особенность положения правителя, стоящего во главе любого государства, живущего по законам непреображённого мира: он не властен ни над собой, ни над ситуациями, в которых оказывается как правитель. И дело тут не в сакральности законов или власти и не в том, что, как гласит известная поговорка, «свита делает короля».

Конечно, и о сакральности законов в известном смысле и в известные эпохи можно говорить, и влияние окружения на правителя — реальность, с которой любому правителю приходится считаться. Но и то, и другое, и ещё многое, с чем сталкивается любой властитель, в конечном счёте, представляет собой не что иное, как то, что можно было бы назвать логикой власти. Конечно, от конкретного человека зависит многое. И всё же авторы всех библейских книг единодушны: хорошей власти в падшем мире не бывает, бывает лишь плохая или очень плохая. И не потому, что все её представители непременно и изначально злонамеренны, а потому, что любое государство всегда было и остаётся машиной, механизмом, который или функционирует по присущим ему законам, или не функционирует вовсе. И чем сложнее и масштабнее механизм, тем больше проявляется в нём то зло, в котором, по слову Евангелия, лежит мир.

Для автора Книг Самуила теократия лучше монархии, даже выборной, какой она была во времена Саула и Давида, не только потому, что у власти при этом оказываются лидеры-харизматики, ведомые Богом (в тех же книгах реальная теократия описана как институт и духовно, и политически неоднозначный), но ещё и (а может быть, даже в первую очередь) потому, что он позволяет избежать формирования государственного механизма.

Хотя, конечно, в падшем мире и теократия не панацея. Тора и для пророков, и для мудрецов — лучшее законодательство из всех возможных, но и она не сделает общество идеальным, она может сделать его лишь, по выражению Платона, «вторым после наилучшего». А в обществе обычном, в великой империи правителю порой остаётся лишь мучиться угрызениями совести и невозможностью помочь тому, кого он вовсе не считает виновным. И только эти угрызения совести сможет он представить Богу в день Суда как свидетельство своих лучших неосуществлённых намерений.

Почему, если Бог нас так любит и так хочет показать нам Свою любовь, мы должны просить у Него, стучать, искать? Он Сам заповедует нам просить, Сам же говорит, что и без того знает, что нам нужно, и еще для убедительности приводит притчи.

Разгадка такого странного характера Бога кроется в этом коротком стихе. Бог дает не просто хлеб, или деньги, или духовные блага. Он дает Духа Святого. А эта встреча с Духом может быть только добровольной. Дух дается только тем кто хочет этого всем сердцем, а такое желание не может не выражаться в молитве.

Такой подход к жизни и отношениям может показаться максималистским и потому малореалистичным, но лишь на первый взгляд. На самом же деле слова апостола глубже, чем кажется вначале, и потому они как раз вполне реалистичны — если, конечно, на любовь смотреть не как на эмоции, разделив всех окружающих по принципу «нравится — не нравится», «симпатичен — антипатичен», а как на отношения, не зависящие от эмоций или симпатий. В таком случае как раз и становится понятно, что именно отношения обусловливают всё остальное, всё то, что входит в понятие внутренней Торы. В самом деле: внутренняя Тора ведь — прежде всего стремления, желания, интенции, определяющие духовную жизнь человека. Которые могут или соответствовать Божьим заповедям, переживаемым человеком как внутренний духовно-нравственный императив, или им не соответствовать.

Принято думать, что физически мы есть то, что мы едим, а психически — то, что думаем и чувствуем. Духовно же мы есть то, чего мы желаем и к чему стремимся. Сам Иисус говорит об этом кратко и просто: где сокровище, там и сердце. Но желания, стремления и, соответственно, интенции, с ними связанные, могут в нашем сердце существовать по-разному.

Они могут быть чем-то самодовлеющим, управляя нами и определяя наше отношение к окружающим и к миру вообще, не подчиняясь при том никому и ничему, включая нас самих. А могут быть частью отношений и работать на их поддержание и выстраивание. В первом случае о любви можно говорить лишь в известном смысле и до известного предела: ведь зачастую именно наши желания и разрушают наши отношения с другими людьми, если становятся самодовлеющими.

Порой отношения могут рухнуть от самых обычных и не слишком глубоких негативных эмоций, которые берут в плен нашу волю и заставляют нас желать (или, точнее, в данном случае не желать) того, что на самом деле нам важно и дорого, но не кажется таким тогда, когда эмоции берут верх над нами. Во втором же случае, когда именно отношения переживаются человеком как настоящая ценность, никакие эмоции и желания сами по себе уже не становятся для него самоценными. И вот тогда он может быть спокоен и за соблюдение заповедей: вряд ли при таком отношении к ближнему человеку придёт в голову их нарушить, по крайней мере, те из них, которые определяют его отношения с этим самым ближним.

Если любишь, уже не надо дрессировать себя на вежливые слова и вежливые улыбки, не надо сдерживать негативные эмоции по отношению к другому: их просто нет, а слова и улыбки сами рождаются на языке и на лице. Тогда и следование внутренней Торе оказывается для человека вполне естественным и органичным. Тем более, если речь идёт о той любви, которая соединяет жителей Царства: ведь тут полнота, предполагающая идеал живой Торы, к которой в евангельские времена каждый христианин стремился, как к цели своей духовной жизни, как к тому, что сделает его подобным Христу.

Эфесские ремесленники подняли бунт под лозунгом защиты языческой богини от поругания, но трудно отделаться от впечатления, что на самом деле они обеспокоены не отстаиванием религиозных принципов, а судьбой собственных доходов. За возвышенными лозунгами часто кроются вполне земные практические интересы, а вовсе не бескорыстная приверженность идеалам. Вот только не всегда люди, радеющие о своих интересах и продумывающие возможные доходы и убытки, при таком прагматичном подходе выигрывают. Ведь наступит время, когда потомки ремесленников, бунтовавших в Эфесе против прихода в их город невиданного учения, сами отвернутся от язычества, но их ремёсла от этого не зачахнут, а значит, источник доходов не иссякнет.

Кому истина важнее доходов, тот ничего не утратит, следуя ей, даже если на первых порах из-за отказа от привычных действий могут возникнуть неудобства. И даже если прежний привычный род занятий придётся оставить, взамен Господь даст нечто неизмеримо лучшее. Но тот, кому доходы важнее всего, в конце концов не получит ни плодов Духа, ни материальных благ, хотя поначалу дела могут идти вроде бы успешно и благополучно.

Одним из традиционных еврейских ритуальных запретов, известном как в яхвистской, так и в иудейской религиозной практике, является запрет на употребление в пищу мяса с кровью. Казалось бы, чего же запрещать кровь, когда животное уже убито и предназначено в пищу? Всё равно эта кровь окажется на земле — жизнь убитому животному не вернуть. Самым простым ответом могло бы стать указание на то, что употреблять в пищу мясо животных человеку было позволено после грехопадения, тогда, когда был заключён завет с Ноем.

Выливаемая на землю кровь как бы напоминает: речь идёт о чём-то экстраординарном, о чём-то таком, чего в нормальном случае, если бы не грехопадение, вообще не должно было бы быть. Есть и объяснение более глубокое. Речь идёт о крови как о символе и вместилище жизни.

«Душа», или жизнь, согласно библейскому представлению и о животном, и о падшем человеке находится в крови и связана именно с кровью. Кровь используется во время жертвоприношения для освящения человека — вместе с жертвенным мясом, конечно, но жертвенная трапеза бывает не при каждом жертвоприношении, а окропление кровью — всегда.

Приносить жертву можно лишь при Скинии, всякое другое жертвоприношение считается языческим. Оно и понятно: ведь Бог обозначил место Своего присутствия там, где обозначил, и не человеку устанавливать места встречи с Ним. Есть, однако, надо везде, а не только там, где Скиния, и Бог не запрещает человеку есть мясо там, где ему приходится жить.

Иное дело кровь: она — Божья, идёт ли речь о крови животного или человека. Она не для питания, она — для освящения и только для освящения. Употреблять её в пищу так, как употребляют в пищу мясо — покушение на святыню, на то, что принадлежит и должно принадлежать только Богу. Оттого-то и предписано в Книге Левита выливать кровь на землю — земля ведь Божья, и то, что попадает туда, возвращается Богу. Так, как должна вернуться к Нему всякая жизнь, символом и вместилищем которой в Библии стала кровь.

Пророки всегда относились к сновидениям с известной долей недоверия. Ничего удивительного в этом нет: ведь во сне человек, как правило, не в состоянии отличить откровение от картин, порождаемых его собственным подсознанием. Но бывают и исключения, когда сновидение становится источником подлинного знания так же, как и любой другой способ богообщения. Вторая часть Книги Даниила включает в себя сновидения именно такого рода, сновидения, через которые Бог говорил с визионером-апокалиптиком (имени этого человека автор книги для нас не сохранил, скрыв его за образом своего главного героя).

Как и всё, увиденное во сне, пророческое сновидение отличается обычно причудливыми, а иногда и гротескными формами, но, в отличие от обычного сна, здесь всегда присутствует известная логика и последовательность, быть может, и незаметная на первый взгляд. В случае Книги Даниила понимание смысла облегчается теми объяснениями, которые получает сновидец во время своего видения. Впрочем, суть увиденного становится понятной и без комментариев, она достаточно очевидна: на смену неким царствам, порождённым стихиями мира сего, приходит иное Царство, устанавливаемое не земными силами, а Богом и посланным Им Мессией.

В самом деле, при любой интерпретации становится достаточно очевидно, что те звери, которых герой книги видит выходящими из моря, олицетворяют силы нашего, ещё не преображённого мира, в своём нынешнем состоянии всегда так или иначе противостоящего Богу (ст. 2–8). Особенно ярким выражением этого противостояния становятся высокомерные слова, они оказываются своеобразным символом горделивого самоутверждения тех, кто в Боге не нуждается (ст. 8). А затем наступает день Суда, когда престол Божий явно для всех торжествует над теми, кто пытался поставить себя выше Бога (ст. 9–11). После Суда же миром начинает править Мессия, и на смену земным царствам приходит Царство мессианское, о наступлении которого говорили пророки (ст. 13–14).