Мысли вслух на6 Марта 2015

Эти слова, написанные апостолом Павлом по конкретному поводу (в связи со спором об идоложертвенной пище), оказываются, тем не менее, пригодными для руководства и в других случаях. Апостол решительно выводит наши размышления из сферы законничества («можно — нельзя») в сферу смысла («зачем», «нужно или не нужно», «целесообразно или нецелесообразно»). Такой подход соответствует христианской свободе человека, открывает ему пути творчества, при этом не отрицая его ответственности перед Богом. Кроме того, этот подход плодотворен: в самом деле, невозможно же расписать на уровне «можно — нельзя» все потенциальные ситуации человеческой жизни. А подход апостола Павла может «сработать» в любой ситуации, потому что мы всегда можем задуматься, приблизит ли меня то, что я собираюсь сделать, к данной мне Богом цели или нет. Не станет ли это тем, чему я «сделался подвластен» (таков буквальный смысл греческого слова, переведенного как «обладать»), — ведь власть над собой человек может отдать только Богу.

«Сын мой! храни заповедь отца твоего и не отвергай наставления матери твоей…» Когда мы были маленькими, мы порой думали, вот вырасту, и не надо будет слушаться маму и папу, буду взрослый, буду делать, что хочу и съем целую гору конфет за раз. А потом мы вырастаем, и нам уже не хочется горы конфет, одной-то и той не хочется, зато хочется чего-то другого. И опять оказывается, что нельзя. Так, где же она хваленая свобода?.. Вот что пишет известный протестантский мыслитель середины прошлого века Карл Барт: «свободу можно определить как независимость человека от любого внутреннего принуждения». На самом деле оказывается наоборот: не то, что отрезает нас от предмета нашего хотения лишает нас свободы, а само это хотение, внутри нас зарождающееся, является причиной нашего страдания и лишает нас благословенной свободы быть самими собой. Это все ставит на места. Но все-таки как быть с этими бесконечными внешними ограничениями вплоть до ограничения самого срока нашей жизни? Окуджава как-то замечательно сказал: «Весь мир устроен из ограничений, / Чтобы от счастья не сойти с ума». Иронично, смешно? На самом деле, очень глубоко. Вот что пишет Барт: «То, что нам даны пределы, не свидетельствует о несовершенстве мира; пределы – это не оковы злой судьбы. Нам дана свобода узнать то, что нам позволено знать, совершить то, что нам позволено совершить. В этой свободе – воля Божья, благословение Божье Своему творению». Но почему воля Божья была в том, чтобы мы мучились нереализованностью своих хотений? Чтоб мы от счастья не сходили с ума. Еще древние римляне говорили: «кого Юпитер хочет погубить, того лишает разума». А Бог, Он совсем не хочет нас погубить.
«От юности моея мнози борют мя страсти,
но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой»
(Ант., гл.4)

У любви в падшем мире есть удивительное и на первый взгляд совершенно необъяснимое свойство: вызывать ненависть. Ненависть эта может быть ответом на любовь, а может быть и следствием зависти, как в случае с Иосифом и его братьями. Но, как бы там ни было, такая реакция на любовь в любом случае вызывает недоумение: ведь в любви самой по себе нет ничего плохого, она никогда и никому не приносит вреда, если только, конечно, речь идёт именно о любви, а не о её духовных подменах, носящих иногда то же самое имя любви.

Любовь же настоящая — всегда если не свет, то отблеск Царства, она не бывает ни разрушительной, ни навязчивой. Но даже такая любовь в падшем мире может вызвать ненависть и к тому, кто любит, и к тому, кого любят. Иногда ненавидящему кажется, что он ненавидит того, кого любят за то, что тот не имеет права на любовь, которую получает, что она даётся ему незаслуженно. При этом ненавидящий обычно не понимает, что заслуженной любви в нашем испорченном грехопадением мире быть не может: никто из грешных людей любви не заслуживает по определению.

Дело тут, скорее всего, в том, что любовь и ненависть просто существуют в разных мирах, живущих по разным законам. Ненависть возможна лишь в нашем ветхом мире, а настоящая любовь — только в Царстве. Отсюда и нестыковки восприятия: живущий в непреображённом мире человек не может понять, как можно что бы то ни было получить незаслуженно. Он знает, что в мире, который ему известен и который для него является единственным, никто ничего не получает просто так, за всё приходится платить, и даже подарки потом приходится «отдаривать». Ему непонятно, как может кто-то получить что-то, совершенно этого не заслужив, просто потому, что его любят.

Оно и неудивительно: ведь в падшем мире даже то, что называется любовью, таковой, по сути, не является: по законам этого падшего мира она должна быть «взаимной», вернее, взаимовыгодной.

Появление в падшем мире настоящей любви обессмысливает всю его арифметику и обесценивает все достижения. Неудивительно, что первой реакцией со стороны тех, кто чего-то в нём достиг, оказывается именно ненависть, тем большая, чем больше достижения. Чтобы от этой ненависти избавиться, нужно принять законы Царства и научиться жить по ним, а не по законам «мира сего». Или… попробовать избавиться от тех, кто любит, и от тех, кого любят. Таков выбор каждого, сталкивающегося с настоящей любовью. Так же, как и со всяким другим проявлением Царства.

Встреча и примирение Иосифа с братьями — центральный момент всей этой истории. Но внутри этого эпизода раскрывается еще более глубокий смысл происходящего. Пройдя через все испытания, братья становятся способными увидеть за своими приключениями действие Бога — ведь это Он привел Иосифа в Египет и тем самым спас его семью от голода. Если раньше их жизнь была полна страха, неуверенности, отчаяния, то после отчаяния потери Вениамина и радости встречи с Иосифом они могут услышать его слова: «Не вы стояли за этими событиями. Это был Бог!». Писание открывает своему читателю самую важную тайну человеческой судьбы: человек может увидеть смысл своего пути, увидеть смысл, стоящий за испытаниями, страданием, радостью, страхом, надеждой. Но — не раньше, чем пройдет этот путь, не раньше, чем осознает свою неправоту и не сделает отчаянный шаг навстречу Тому, кто ведет его по этому непростому пути.

Повеление Артаксеркса, разосланное во все уголки его огромной державы, выглядит сегодня немного наивно. Но для той эпохи, не признававшей за женщиной никаких прав, оно звучало довольно сурово. Советники царя, беспокоясь за свой авторитет и власть в собственных семьях, уговорили его законодательно запретить женщинам иметь свое мнение. Важно отметить, что царица, так рассердившая Артаксеркса, отказалась сделать то, что в то время считалось бы весьма неприличным. Именно собственное мнение женщин в такого рода вопросах, осознание ими собственного достоинства — вот что так напугало царедворцев. И далее в книге Есфирь, да и во всей Библии, мы увидим, насколько такая позиция расходится с тем, как видит сотворенных им людей Бог.

Продолжая разговор о духовной жизни, Павел выделяет и связывает между собой некоторые ключевые понятия раввинистической традиции своего времени, корнями уходящие в писания мудрецов ещё допленной эпохи. Прежде всего он упоминает праведность Божью, которая открывается при переходе, как называет это апостол, «из веры в веру» (ст. 17). Праведность тут описана как состояние, в котором человек может пребывать при условии глубоких и устойчивых отношений с Богом. Она — именно состояние, связанное с динамикой этих отношений, а не набор неких действий, норм или правил. Все поступки человека, все нормы и правила, которыми он руководствуется в жизни, нужны лишь для того, чтобы сохранить устойчивые отношения с Богом и дать в своей жизни место Божьему присутствию. Оно и понятно: ведь без Его присутствия ни о какой праведности говорить не приходится, что бы человек ни делал и какими бы правилами жизни он ни руководствовался.

Причём апостол уверен, что, если речь идёт о язычниках (а среди римских христиан было немало недавних язычников), Бога можно познать и через созерцание сотворённого Им мира, «через рассматривание творений», и если человек ничего такого не видит, то лишь потому, что видеть не хочет (ст. 18 – 20). Но возможность увидеть — ещё не всё, важно принять Его и «прославить», сделав Его присутствие центром собственной жизни. Тут апостол, подобно мудрецам древности, противопоставляет подлинное знание, знание как богопознание, тому, что он называет «рассуждениями» (ст. 21, в Синодальном переводе рассуждения названы «умствованиями»). В данном случае Павел обыгрывает традиционное для письменности мудрых противопоставление мудрости как богопознания и праведности многословию глупцов, которое к Богу отнюдь не приближает и даже, наоборот, отдаляет от Него любителей многословия.

В раввинистической традиции это противопоставление получило дальнейшее развитие: здесь на первый план вышел вопрос осмысления и осознания собственных слов, мыслей и интенций, связанных с духовной жизнью, и прежде всего своих отношений с Богом. Павел называет такое осмысление и осознание «разумным богопознанием» (ст. 28, Синодальный перевод предлагает вариант «иметь Бога в разуме»), под «разумом» понимая не интеллект собственно, а то греческое слово, которое ещё античными философами использовалось для обозначения духовного центра личности, на языке Библии называемого сердцем.

Без осмысленного и осознанного богопознания этот «ум» извращается, а вместе с ним извращается и вся жизнь человека — в том же смысле, в котором древние мудрецы говорили об извращённом сердце и о развратной жизни глупца, не знающего Бога и не обладающего мудростью (ст. 21 – 24, 28). Причём для Павла, как и для древних мудрецов, характерным признаком такого извращения являются извращения половые, систематическое и сознательное нарушение седьмой заповеди (ст. 25 – 27). Здесь апостол остаётся пока ещё в границах старой, хорошо ему известной раввинистической традиции, корнями уходящей в писания мудрецов древности.