Мысли вслух на Рим 1:28-32

Очень полезно иногда вдумываться в каждое слово, которое встречаешь в Писании. Искать смысл, думать, почему сказано именно так, а не иначе, вникать в логику хода мыслей. Ведь, если читать текст просто так, стараясь ухватить только общий смысл, не вчитываясь в детали, то какой-то очень важный смысл можно упустить. И все то, что могло бы проступить и сделать этот текст объемным, ускользает. В сегодняшнем отрывке апостол Павел продолжает перечислять всевозможные злодеяния, в которые пускается человек, не заботящийся «иметь Бога в разуме» (Рим. 1:28). И уже этого списка довольно, чтобы каждый мог найти в себе что-то, с чем стоит пойти на исповедь. Взять хотя бы «нелюбовны» — ну кто может с чистой совестью сказать, что он умеет любить и преисполнен любви? Да нет таких, любить из людей по-настоящему и всегда умел только Один. Даже у самых святых людей всегда было всегда чувство собственной греховности — им ли с их любовью к Богу не видеть в себе все, что Ему «противно»? Так что нам и сам список уже дает почву к размышлениям. Но! Этого мало. Дальше Павел настойчиво напоминает, что этот список — не мерило для проверки других людей на греховность. Это лично к каждому. И вот та самая деталь, которая может ускользнуть при беглом чтении: Павел приравнивает к наказанию за сам грех наказание за осуждение совершающего такой грех. Если задуматься, то может получиться, что за каждым из нас тянется очень длинный список грехов - список всего того, за что мы осуждали других. И в этом мы становимся абсолютно такими же грешниками — нелюбовны, злоречивы, горды и немилостивы...

В раввинистической традиции путь богопознания и праведности в первую очередь был связан с вопросом осмысления и осознания собственных слов, мыслей и интенций, связанных с духовной жизнью, и прежде всего своих отношений с Богом. Павел называет такое осмысление и осознание разумным богопознанием или как в Синодальный переводе «иметь Бога в разуме», под «разумом» понимая не интеллект собственно, а то греческое слово, которое ещё античными философами использовалось для обозначения духовного центра личности, на языке Библии называемого сердцем.

Без осмысленного и осознанного богопознания этот «ум» извращается, а вместе с ним извращается и вся жизнь человека — в том же смысле, в котором древние мудрецы говорили об извращённом сердце и о развратной жизни глупца, не знающего Бога и не обладающего мудростью.

Перечень «превратностей ума» в Послании к Римлянам впечатляет. Может быть, не все мы обнаруживаем в себе, но что-то — наверняка. Апостол Павел говорит, что голос совести осуждает всех людей, независимо от «вероисповедания». При этом речь идет не столько о делах, сколько о внутренней настроенности на грех, об этом же говорит и Иисус в Нагорной проповеди. И еще Иисус подчеркивает, что важно сохранять верность в наших существующих отношениях, а не искать новых связей. Все наши непотребства и неверности улетучиваются, когда нами движет истинная любовь.

Очень полезно иногда вдумываться в каждое слово, которое встречаешь в Писании. Искать смысл, думать, почему сказано именно так, а не иначе, вникать в логику хода мыслей. Ведь, если читать текст просто так, стараясь ухватить только общий смысл, не вчитываясь в детали, то какой-то очень важный смысл можно упустить. И все то, что могло бы проступить и сделать этот текст объемным, ускользает. В сегодняшнем отрывке апостол Павел продолжает перечислять всевозможные злодеяния, в которые пускается человек, не заботящийся «иметь Бога в разуме» (Рим. 1:28). И уже этого списка довольно, чтобы каждый мог найти в себе что-то, с чем стоит пойти на исповедь. Взять хотя бы «нелюбовны» — ну кто может с чистой совестью сказать, что он умеет любить и преисполнен любви? Да нет таких, любить из людей по-настоящему и всегда умел только Один. Даже у самых святых людей всегда было всегда чувство собственной греховности — им ли с их любовью к Богу не видеть в себе все, что Ему «противно»? Так что нам и сам список уже дает почву к размышлениям. Но! Этого мало. Дальше Павел настойчиво напоминает, что этот список — не мерило для проверки других людей на греховность. Это лично к каждому. И вот та самая деталь, которая может ускользнуть при беглом чтении: Павел приравнивает к наказанию за сам грех наказание за осуждение совершающего такой грех. Если задуматься, то может получиться, что за каждым из нас тянется очень длинный список грехов - список всего того, за что мы осуждали других. И в этом мы становимся абсолютно такими же грешниками — нелюбовны, злоречивы, горды и немилостивы...

Обличая грехи, Павел указывая на опасность для самого обличителя: он рискует погрузиться в те же самые грехи, которые обличает в окружающих. И уж тем более не следует судить о чужих грехах людям, совершающим те же самые дела, которые они взялись обличать. Впрочем, человеку часто свойственно обвинять окружающих именно в тех грехах, склонность к которым он имеет сам.

Многие люди на это могли бы возразить, что они потому и осуждают, что сами не таковы. Но вспомним, как легко Петр совершил падение, о способности к которому не предполагал. Упорство в грехах, о котором пишет Павел, может проявляться, помимо прочего, и в нежелании видеть свои собственные грехи.

Одним из способов сопротивления собственной греховности может стать постоянство в добрых делах, и Павел не просто призывает делать их время от времени, а пишет именно о постоянном делании. Возможно ли это для людей? Вообще-то говоря, невозможно. Но «невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18:27).

Слова Павла о том, что человеку, судящему другого, нечем защититься (именно так буквально можно перевести то греческое слово, которое в Синодальном переводе передано как «неизвинителен»), напоминают слова Спасителя о суде, которым каждый будет судим так же, как он судит ближнего. Но апостол выделяет здесь один конкретный аспект проблемы, связанный с тем, что моральное право судить других имеет лишь тот, кто сам не делает того, в чём обвиняет подсудимого.

На первый взгляд, тут нет ничего такого, что мешало бы суду и осуждению. В самом деле, ведь не все люди на земле воры, убийцы, развратники или богохульники. Но Павел, как видно, придерживается иного, христианского взгляда на праведность, который требует от человека, претендующего на Царство (а на него по определению претендует всякий христианин), полной свободы от греха. Конечно, применительно к непреображённому миру подобного рода требование теряет всякий смысл. На практике оно просто вылилось бы в безнаказанность, оправдываемую принципом, вложенным Достоевским в уста одного из своих героев, сказавшего, что «каждый перед каждым во всём виноват». Звучит красиво, но на деле «каждый перед каждым во всём» означает обычно «никто ни перед кем ни в чём».

Непреображённый мир допускает оценку не человека, а лишь его конкретного поступка, и требует именно такой оценки, оценки конкретного совершённого человеком греха или преступления. Но Тора всё же предполагает, что такую оценку даёт праведник. А для Павла праведность — это именно свобода от греха, ведь он говорит о Царстве, а не о непреображённом мире. А такой свободой из ищущих Царства не может похвастаться никто, ведь ищут его падшие люди.

И если оценивать человека и его дела с точки зрения Царства, с точки зрения того, кто и в какой мере готов туда войти, достойных просто не останется. Кроме, конечно, Самого Христа, Который, однако, пришёл не судить, а спасать. Потому и говорит апостол, что не стоит судить другого тому, кто сам делает то же, что и осуждаемый им грешник. В Царстве судить может лишь не имеющий греха. Остальным же лучше быть поскромнее. И думать не о чужих грехах, а о собственном спасении.

Рассуждая о суде и об осуждении, Павел исходит из того же, из чего и Сам Спаситель, призывавший Своих последователей воздерживаться от суда и от осуждения ближних. И дело тут не в том, что мы неспособны увидеть грех другого человека. Дело в том, что никто из нас, людей, не в состоянии оценить жизнь другого человека во всей её полноте. Один из великих учителей Торы, живший за два примерно столетия до прихода Спасителя, Гиллель, говорил: не суди ближнего до тех пор, пока сам не побываешь в его положении. Он говорил всего лишь об оценке конкретных поступков, но даже тут был очень осторожен и понимал, что для адекватной оценки ситуацию нужно знать во всей полноте и притом изнутри. А ведь христианство — это жизнь Царства и жизнь в Царстве.

И суд, о котором говорит Павел, так же, как и тот, о котором говорит Сам Иисус, — это суд в Царстве над жителем Царства. Суд абсолютный. Которого не может быть помимо Самого Христа, да и то лишь в конце времён. Потому, что увидеть всю жизнь человека во всей её полноте может только Он один, и не раньше того момента, когда сам человек поставит в ней последнюю точку, а последняя точка в любом случае будет поставлена не раньше дня последнего Суда.

Вот и выходит, что всякая иная оценка конкретного поступка человека в той или иной ситуации может быть лишь оценкой, но не судом. Квалификацией преступления, если речь идёт действительно о преступлении, но не приговором. Ещё, между прочим, и потому, что принцип «побывать в шкуре своего ближнего прежде, чем судить» остаётся в силе и для христиан. Но в данном случае это означает не только побывать в его положении применительно к конкретной жизненной ситуации, но и побывать в полноте жизни Царства с тем, чтобы всё оценить адекватно: ведь речь-то идёт об оценке человека, живущего в двух мирах, в мире ещё не преображённом и в Царстве одновременно. С миром непреображённым у нас обычно проблем нет, а вот с полнотой Царства они вполне могут возникнуть.

Тут принцип прост: пусть судит тот, кто без греха. А иначе самого судящего будут судить исходя из логики падшего мира, а не из логики Царства. Того самого мира, где прощения за сознательно совершённый грех нет, а есть лишь вечное за него наказание. И дело тут не в какой-то мстительности Бога, а в том, что, выбирая ту или иную точку зрения, тот или иной взгляд на человека и его жизнь, мы тем самым выбираем и меру полноты собственного существования. Или, точнее, выбрав ту или иную меру полноты собственного существования, мы решаемся так или иначе оценить поступки тех, кто рядом. А ведь именно этот выбор становится выбором гибели или спасения. Именно он определяет, оказываемся ли мы в конечном счёте в Царстве или во «внешней тьме».

Это — одна из самых частых человеческих иллюзий, что осуждение греха в других людях делает нас самих праведниками. Мы ведь противостоим греху, даже боремся с ним. И в Писании сказано: «Обличайте» (Еф. 5:11).

Так удобно «проглядеть», что сначала там написано: «Не участвуйте в делах тьмы». Так легко забыть все, что сказано Спасителем, оставившим право суда только Себе Самому (Мф. 7:1-5, Ин. 8:7). Занятость нашей души искоренением чужих грехов «предохраняет» нас от труда собственного покаяния и дает ощущение причастности к благому, Божиему делу — спасению человечества.

Павел впервые провозглашает, что правда Божия открывается от веры в веру, а не через выполнение правил и даже не через соблюдение заповедей. Эта мысль будет им развита далее, пока же он упоминает об этом почти мимоходом. Впрочем, важные вещи очень часто говорятся мимоходом.

Сила Божия благовествуется сперва иудею, а потом и эллину, то есть всякому человеку языческого происхождения, не обязательно урождённому греку. (Здесь также намечается одна из тем послания, которая будет чуть позже развита подробнее). Пока же Павел говорит о проблемах бывших язычников, оставивших прежний образ жизни, но не забывших его и живущих в окружении тех, кто продолжает его вести.

Выведение извращений из идолопоклонства многим в наше время может показаться сомнительным преувеличением, тем более, что извращения не исчезли вместе с идолами. Тем не менее, Павел указывает на реальность взаимосвязи между отпадением от Бога и отходом от нравственных норм, соответствующих человеческой природе. Отход от Бога означал обращение к рукотворным идолам, соответственно, отказ от закономерностей сотворённого Им природного мира приводил к попыткам создания сомнительных моделей поведения. Да, человек волен творить новые формы поведения. Беда только в том, что во многих случаях подобные эксперименты означают отход в сторону от единственной тропинки, по которой можно пройти через болото.

Для Павла жизнь в Царстве неотделима от следования Торе, и потому в своих посланиях он, подобно ветхозаветным авторам, нередко противопоставляет два пути: путь праведности и путь нечестия (ст. 16 – 18). Конечно, свидетельство Павла было обращено не только к евреям, но и к тем, кто ещё недавно был язычником, оно предполагало известный универсализм, и потому апостол должен был ответить самому себе и другим на вопрос о том, в какой мере Тора распространяется на тех, кто, вполне возможно, мог ничего о ней не знать. Разумеется, для первого поколения христиан, представители которого все были в той или иной степени связаны с Синагогой, знание Торы предполагалось само собой, но ведь апостол обращался к каждому, кто был готов услышать его свидетельство, а в таком случае вопрос о тех, кто ничего не знал о Торе и о заповедях, переставал быть вопросом чисто умозрительным.

В самом деле, если без знания Торы невозможно идти за Христом и войти в Царство, как же быть тем, кто по объективным причинам мог, подобно многим язычникам, ничего не знать о Торе и даже не слышать о ней? Отвечая на этот вопрос, Павел обращается к образу внутренней Торы, интерпретируя её применительно к язычникам как то, что, по аналогии с естественным богопознанием, можно было бы назвать «естественной Торой». Он говорит о том, что не знающим откровения Бог открывался через Своё творение, так, что им не приходится оправдываться незнанием (ст. 19 – 20). Казалось бы, в таком утверждении апостола нет ничего, что выходило бы за рамки представления о естественном богопознании. Но Павел рассматривает его отнюдь не с чисто природной, психологической точки зрения. Говоря о пределах естественного богопознания, апостол связывает его отнюдь не с ограничениями, свойственными человеческому разуму. Он отмечает прежде всего тот выбор, которые делали познающие в момент, когда за красотой и величием творения им открывалось присутствие Творца. Вместо священного трепета и благодарности ответом на такое естественное откровение нередко оказывались теории и концепции, порождённые не столько стремлением познать истину, сколько жаждой самоутверждения (ст. 21 – 22).

Именно этим и объясняет Павел появление язычества как религии и как мироощущения, которое неотделимо для него от нарушения Торы, в данном случае — второй заповеди (ст. 23 – 25). Тора — объективная реальность, она существует столько же, сколько существуют отношения Бога с человеком, а значит, столько же, сколько существует и сам человек. И нарушение Торы — не просто преступление данного Богом нравственного закона, но и разрушение самих отношений, связывающих Бога с человеком. Неудивительно, что следствием такого разрушения становится духовная и моральная деградация, о которой говорит апостол (ст. 26 – 32).

Возвращаясь к образу двух путей — пути праведности и пути нечестия, апостол развивает далее тему универсализма, начатую им рассуждениями о естественном богопознании и о «естественной Торе». Он говорит о вещах, казалось бы, самоочевидных, напоминая, что не стоит осуждать других за грехи, от которых не свободен сам (ст. 1 – 2). В послании, как видно, речь идёт о людях, испытывающих долготерпение Божие именно таким образом (ст. 3 – 8). А из контекста становится понятно, что осуждение это имело под собой формально-религиозные основания: осуждавшие, вероятно, противопоставляли себя другим по признаку принадлежности или к еврейскому народу, или к Церкви (первое, судя по уравниванию апостолом в праведности «иудеев» и «эллинов» (ст. 9 – 11) , т.е. евреев и язычников, более вероятно). Конечно, такая религиозная гордыня отнюдь не оправдывала перед Богом тех, кто ей предавался, она лишь прибавляла к совершаемым ими грехам ещё один.

Но дело было не только в лицемерии и тщетной надежде на то, что принадлежность к еврейскому народу сама по себе окажется своего рода индульгенцией. Дело было в самом понимании праведности теми, кто стоял на такой позиции. Для них, очевидно, праведность была неотделима от принадлежности к определённой национальной и религиозной общине, так что принадлежащие к ней по определению должны были быть судимы Богом по каким-то особым, быть может, щадящим законам. А Павел с самого начала видит праведность исключительно в контексте отношений человека с Богом. Тора же для него универсальна, она дана каждому независимо от национальной или религиозной принадлежности и не является исключительной собственностью какой бы то ни было религиозной общины.

Язычник может следовать Торе, и тогда он найдёт Христа и войдёт в Царство, хотя, конечно, еврею это сделать проще, ведь он изучает Тору с детства. Но, если еврей нарушает Тору, спрос с него будет не меньше, а больше, чем с язычника, хотя и язычник, имевший опыт естественного откровения, ответит за совершённые им злые дела, о которых он знал, что они плохи. Павел не сомневается в том, что принесённое в мир Христом Царство одно на всех. Но тогда и праведность должна быть одна на всех. И Тора тоже.

Оправдывает не наличие закона, не формальная приверженность ему, но его исполнение, дела находящихся под властью закона по закону же и будут судимы. Но почему вне закона должны погибнуть те, которые не и м е я закона согрешили? Соответствует ли высшему милосердию юридический принцип «незнание закона не освобождает от ответственности»?

Павел даёт ответ и на этот, и на другой постоянно задаваемый вопрос: что будет с теми людьми, которые совершали добрые дела, не зная заповедей? Разумом, действительно, не знали, но в их сердце жил закон совести, внятный каждому, кто не заглушил его в себе. И на деле такие люди могут быть большими исполнителями неписаного закона, чем иные знатоки писаного. О таких людях не сказано, что они не пойдут на суд, на суд не идут уверовавшие (Ин. 3:18), но на суде они смогут представить добрые дела, совершаемые по зову совести. Каким будет приговор в каждом конкретном случае, мы не знаем, но мы верим, что приговор Того, Кто нелицеприятен, не может не быть справедливым.