Историко-культурный контекст Ветхого Завета

Иудея во время ассирийских войн

Ассирийские войны стали одним из важнейших событий в древней истории. Для ближневосточного региона по значимости они были вполне сопоставимы с такими событиями, какими были для древнего мира в целом походы Александра Македонского или пунические войны. В них оказались вовлечены такие великие державы древности, как Египет и Вавилония, и они полностью изменили политическое и культурное лицо Ближнего Востока. Для нас же особенно интересной является библейская оценка как самой Ассирии, так и связанных с ассирийскими войнами событий. И первое, что бросается в глаза при чтении ветхозаветных текстов, посвящённых Ассирии, это отношение к ней как к средоточию и олицетворению не просто мирового, а прямо-таки космического зла. Так, в Книге Ионы, написанной, возможно, ещё до Вавилонского плена, ассирийская столица Ниневия становится символом всего худшего, что есть в мире, включая богоборчество, и раскаяние жителей Ниневии в таком контексте рассматривается автором книги как чудо, которого никто (включая самого пророка) не мог ожидать. Можно было бы сказать, что в допленный период образ Ассирии и её столицы был для библейских авторов тем же, чем позднее, во время появления апокалиптических текстов, стал Вавилон: символом мирового зла, бросающего вызов Богу.

Чем же так отличалась в худшую сторону Ассирия от других великих держав древности? На первый взгляд, ничего особенно зловещего в её истории обнаружить не удаётся. Правители Ассирии вели многочисленные войны, и им удалось превратить небольшое государство, находившееся на окраине цивилизованного мира своего времени, в великую империю, в пору своего расцвета включавшую территорию от Месопотамии до Египта. Но и другие правители в те времена воевали не меньше; война в древности была явлением весьма обычным, и Персидская империя размерами не уступала Ассирии, притом, что символом средоточия мирового зла она для библейских авторов никогда не становилась. Что касается Вавилонии, то в формировании её образа немалое значение имело, конечно, такое событие еврейской истории, как Вавилонский плен. Ассирия также принесла еврейскому народу немало страданий, но то же самое можно было бы сказать и о Египте, и о государстве филистимлян, и об эллинистической Сирии, правители которой начали настоящее организованное гонение на евреев и на яхвизм; а между тем, ни одна из этих стран не стала, подобно Ассирии, олицетворением мирового зла.

История возвышения и падения Ассирийской империи была для древности весьма необычной. Вся она была, по меркам этой эпохи, довольно короткой: она продолжалась не более двух с половиной столетий. Однако в конце XI века, когда в древних источниках появляются первые упоминания об ассирийских правителях, Ассирия была ещё совсем небольшой страной на северо-востоке Месопотамии, на той границе семитского мира, где он соприкасается с миром арийским и которая позже станет колыбелью ещё одной великой империи, уже не семитской, а арийской — империи персов. История же собственно империи занимает немногим более столетия, и расцвет её приходится на VIII век, когда ассирийцам удалось нанести решительное поражение вначале вавилонской, а затем и египетской армии, подчинив себе (впрочем, ненадолго) обе этих страны. Но уже в начале VII века Ассирия начинает слабеть: дворцовые перевороты и последовавшие за ними военные поражения истощили страну, сделав её падение лишь вопросом времени, и времени недолгого. Конец наступил на исходе того же VII столетия, когда оправившаяся от поражения, а затем и от полного разгрома Вавилония отомстила своему врагу, нанеся полное поражение Ассирии и сравняв с землёй её столицу Ниневию.

Все эти события не могли не затронуть и еврейский народ. Палестина всеми завоевателями во все времена рассматривалась как ключ к Ближнему Востоку, и ассирийцы не были исключением. Интерес к Палестине и к палестинским делам проявлял уже Салманасар III , вассалом которого и стал правитель Северного Царства Ииуй, имя которого присутствует в списке покорённых правителей на одной из стел Салманасара. Однако всерьёз обратил внимание на Палестину преемник Салманасара III Тиглатпаласар III , нанесший полное поражение вначале Вавилонии, а затем Сирии, которые были главными соперниками Ассирии в Палестине. При Тиглатпаласаре III Северное Царство окончательно попадает под власть Ассирии, и на правившего тогда в Самарии Менаима ассирийцы накладывают тяжёлую дань (4 Цар 15:19–20). Вассальные отношения сохранялись также между преемником Тиглатпаласара III Салманасаром V и правившим в это время в Северном Царстве Осией, которого, однако ассирийцы заподозрили в измене (по-видимому, не напрасно). Дело окончилось восстанием против ассирийцев и последовавшей со стороны последних карательной экспедицией, положившей конец существованию Самарии как независимого государства и приведшей к депортации еврейского населения (4 Цар 17:1–6).

Разумеется, Иудея не могла остаться в стороне от этих событий. Прежде всего, правители Иудеи рассматривали Ассирию как естественного союзника в борьбе с Сирией и с Самарийским Царством, и Ахаз, например, вступает не просто в союз, а в вассальные отношения с Ассирией, посылая дань её правителю Тиглатпаласару III и взывая о помощи против сирийцев и против Самарии (4 Цар 16:5–9). Но такие отношения, как показал опыт правителей Северного Царства, не могли быть прочными: территория Палестины была слишком важна для ассирийцев, чтобы оставить её под контролем чужих правителей, хотя бы и вассальных. В значительной мере это было связано с тем, что на Палестину ассирийские правители смотрели прежде всего как на плацдарм для предстоявшей им войны с Египтом. По-видимому, понимая всё это, преемник Ахаза Езекия переориентировался на союз с Египтом (4 Цар 18:7). Впрочем, покорение Египта выпало на долю не Тиглатпаласара III и не его ближайших преемников, а Асархаддона, который и завершил историю ассирийских завоеваний: именно во время его правления Ассирийская империя достигла своего наибольшего могущества и размеров.

Езекия был одним из сравнительно немногочисленных среди правителей Иудеи ревностных приверженцев яхвизма. Он провёл религиозную реформу, ликвидировав в стране все общественные языческие святилища, и сделав яхвизм, таким образом, единственной государственной религией Иудеи (4 Цар 18:3–6). Такая реформа стала возможна в Иудее в значительной мере потому, что на её территории во времена Езекии практически не осталось нееврейского населения, и в такой мононациональной стране проблема языческих святилищ вполне могла быть решена простым запретом всех нееврейских культов. Переориентация во внешней политике с Ассирии на Египет была отчасти вызвана также и соображениями религиозной политики: ассирийские власти, вероятно, принуждали вассальных правителей вводить на своих землях культы богов, так или иначе связанных с Ассирией, что и сделал, в частности, Ахаз (4 Цар 16:10–16). Ничего подобного, разумеется, нельзя было ожидать от равноправного союза с Египтом.

Проегипетская политика, разумеется, не могла не вызвать ответной реакции со стороны Ассирии. Возможно, именно непоследовательная политика правителей вначале Самарии, а затем и Иудеи привела ассирийцев к пониманию необходимости установления в Палестине прямого ассирийского правления и ликвидации мелких местных государств. В начале VII века в Ассирии воцарился Синахериб, начавший непосредственную подготовку к завоеванию Египта, осуществить которое ему, однако, не пришлось. Перед лицом ассирийской угрозы начала складываться антиассирийская коалиция, в которую вошли Египет, Вавилония и Иудея, впервые в истории объединившиеся между собой против общего врага. Следствием участия Езекии в этой коалиции и стал первый поход Синахериба в Иудею, во время которого страна оказалась разорена, но Езекии удалось откупиться от Ассирии, заверив Синахериба в своей лояльности (4 Цар 18:13–16). Но дело этим не кончилось: Синахериб, очевидно, более не доверял Езекии, и несколько лет спустя, после разгрома Вавилонии, ассирийский экспедиционный корпус под командованием Равсака вновь появился под стенами Иерусалима (4 Цар 18:17).

Собственно, во время описываемой здесь второй осады и проявился наиболее ярко характер не одного лишь ассирийского государства, но и ассирийского общества в целом. Проявился он в речи, обращённой Равсаком к осаждённым (4 Цар 18:18–36). Смысл её предельно прост и понятен: осаждающим нечего рассчитывать на Бога, не потому, что Он не истинный Бог, а потому, что вообще никакие боги никому помочь не могут. Для войны, по мнению Равсака, нужны «совет и сила» (4 Цар 18:20), то есть сильная армия и эффективное командование; всё остальное ассирийский командующий, очевидно, всерьёз не принимает. В таком контексте слова о том, что и он пришёл под стены Иерусалима не без воли Божией (4 Цар 18:25), звучат вполне демагогически. Для Равсака, в сущности, нет никакой разницы между Яхве, Который покровительствует Иудее, и богами-покровителями многочисленных государств, уже завоёванных Ассирией (4 Цар 18:34–35). И свои собственные победы он, очевидно, отнюдь не склонен приписывать воле богов: для него вопросы победы одних и поражения других решаются исключительно исходя из превосходства «совета и силы». Единственной реакцией всякого религиозного и благочестивого человека на такие заявления могло быть разрывание одежд — знак того, что произносимые вслух богохульства невозможно слушать и произносящий их заслуживает смерти (4 Цар 18:37).

В этой речи как в зеркале отразился характер ассирийского общества, который и позволил библейским авторам говорить об Ассирии как о средоточии мирового зла. Собственно, Ассирия дала миру первый образчик не языческого, а безрелигиозного общества. Такого нельзя сказать ни о Египте, ни о Вавилонии. Те общества были хотя и по-язычески, но всё же вполне религиозны: в массе своей их население верило в своих богов (по крайней мере, до описываемой нами эпохи). Здесь же перед нами религиозный скепсис и весьма пренебрежительное отношение ко всем богам, в том числе, по-видимому, и к своим собственным, и ко всякой религиозности. Конечно, своих богов ассирийцы чтили, но скорее так, как чтят национальные символы: они были для них видимым выражением и воплощением могущества созданной ими империи. Такое отношение к национальной религии впоследствии было распространено довольно широко, и в поздней Римской империи, где к государственным римским богам относились приблизительно так же, как и в Ассирии, но Ассирия дала первый в мировой истории пример подобного отношения. В эпоху ассирийских войн такое отношение к религии было чем-то совершенно беспрецедентным.

Между тем, иудейское общество переживало во время правления Езекии религиозный подъём. Проведённые им реформы, конечно, способствовали росту популярности яхвизма в обществе. К тому же, ситуация нависшей над страной угрозы, а тем более осады, не могла не вызвать волны религиозного энтузиазма. Символом религиозного возрождения времён Езекии стал пророк Исайя Иерусалимский, призвание которого, описанное в гл. 6 Книги Исайи, произошло незадолго до воцарения Езекии. Неудивительно, что именно к Исайе обращается Езекия, услышав всё сказанное Равсаком об Иудее и о Боге Израиля (4 Цар 19:1–4), и получает от него успокоительный ответ, свидетельствующий о том, что Бог не отдаст Иерусалим ассирийцам (4 Цар 19:5–7, 20–34). Так и случилось: в лагере осаждающих произошло нечто, вызвавшее массовую гибель солдат (4 Цар 19:35); судя по археологическим данным, речь должна идти о вспыхнувшей среди них эпидемии чумы, заставившей ассирийское командование снять осаду. Впоследствии Синахерибу уже не пришлось обратиться вновь к иудейским делам: вскоре после описываемых событий он был убит в результате заговора, в котором оказались замешанными его собственные сыновья (4 Цар 19:36–37).

Описанная выше ситуация оказалась кульминационным моментом пророческого служения Исайи Иерусалимского. Главной же темой его проповеди стала бедность. На первый взгляд, такая тематика для Исайи была парадоксальной: он был аристократом по рождению, принадлежа к одному из знатнейших родов Иерусалима, который находился в родстве с родом самого Давида. Конечно, пренебрежительное отношение сильных мира сего к беднякам и обездоленным всеми пророками рассматривалось как грех против Торы, и Исайя здесь не исключение (Ис 10:1–2). Но для него с образом бедности и бедняка связывается, прежде всего, близость к Богу, о Котором нередко забывают люди богатые и высокопоставленные (Ис 25:4). Конечно, здесь очень верно подмечена проблема всякого человека, у которого, как ему кажется, есть на что опереться в жизни помимо Бога: такой человек нередко склонен забывать Бога и вспоминать о Нём лишь тогда, когда он лишается этой опоры. В ситуации войны и осады опоры лишались уже не отдельные люди, а целый народ, и правота Исайи в таком положении стала, по-видимому, понятна очень многим. Но Исайя, очевидно, понимал и другое: верными Богу во все времена оставалось лишь меньшинство из тех, кто считал себя народом Божиим, и это меньшинство он называл остатком — евр. שאר шеар (Ис 10:20–23).

Именно с остатком, состоящим из бедняков, то есть из людей, которым не на кого и не на что полагаться, кроме Бога, связывалось у Исайи представление о Мессии и о мессианской эпохе. Собственно, и сама мессианская традиция в яхвизме начинается проповедью Исайи. Конечно, Мессия для него прежде всего правитель, который выше всего ставит не силу, а правду Божию, и время его правления становится временем торжества этой правды (Ис 11:1–5). На первый взгляд, здесь ещё немало от традиционного раннепророческого теократического идеала. Однако акценты в проповеди Исайи расставлены всё же несколько иначе: не человек утверждает своей силой правду Божию, а Бог проявляет Своё присутствие и Свою силу, действуя через человека. Не случайно полнота присутствия Божия становится у Исайи важнейшим элементом в описаниях мессианской эпохи (Ис 4:5; «облако и дым днём и сияющий огонь ночью» здесь напоминают присутствие Божие, как оно открывалось евреям, идущим из Египта к Синаю). Но переход к новой, мессианской эпохе неизбежно сопровождается катаклизмом, в ходе которого рушится устоявшийся порядок вещей, а такую катастрофу легче пережить бедному, который не привязан к этому порядку и в нём не заинтересован, так как ему нечего терять во время катастрофы (Ис 10:1–3).

Встаёт естественный вопрос: кого же имел в виду Исайя, говоря о бедняках? Имел ли он в виду одних лишь нищих и обездоленных? Конечно, вряд ли следует полностью игнорировать содержащийся в проповеди Исайи социальный элемент: ни один из пророков Израиля не был принципиальным эскапистом, игнорирующим реальные проблемы своего времени, в том числе и проблемы социальные. Однако ни один из них не был и социальным реформатором в современном смысле слова: ведь для пророка на первый план всегда выходило свидетельство о Боге и о правде Божией, которое, конечно же, было неотделимо от реальной повседневной жизни, в том числе и в её социальном измерении. Но в таком случае, очевидно, не всякий нищий был бедняком в том смысле, в каком говорит о бедности Исайя. Для Исайи бедняк оказывается, прежде всего, тем, кого сегодня мы назвали бы богоискателем. Конечно, люди, вполне удовлетворённые своим материальным и социальным положением и ничего другого не ищущие к таковым не относились; но и не всякий неимущий является богоискателем. Вряд ли к этой категории можно было бы отнести и тех, кого вполне устраивали традиционные формы религиозной жизни того времени.

Очевидно, в данном случае под «бедняками» подразумевались, прежде всего, люди, всецело полагавшиеся на Бога и искавшие новых форм богообщения, которые, к тому же, вероятнее всего, должны были быть мессианистами в том смысле, в котором говорил о Мессии Исайя. Вполне возможно, что у него был определённый круг последователей, на которых он и возлагал надежды, как на остаток, который во всяком случае останется верным Богу, несмотря на изменяющуюся ситуацию. Косвенно о наличии такого круга людей свидетельствует отражённый в Псалтири гимнографический тип, противопоставляющий благочестивого бедняка, полагающегося только на Бога, нечестивому богачу, Бога не знающему и нередко оказывающемуся гонителем бедных (Пс 10, 36, 139). Возможно, такого рода гимнография была связана с упомянутым выше кругом богоискателей-мессианистов, причём наличие гимнографии позволяет предположить, что речь идёт о более-менее организованном движении, возможно, в форме богослужебных собраний.

К сожалению, никаких прямых свидетельств о таких собраниях не сохранилось ни в Библии, ни во внебиблейской литературе. Однако гимны определённого типа предполагают и соответствующую религиозную среду, где они могли бы создаваться и использоваться. Упомянутый выше гимнографический тип явно не связан с Храмом и с храмовым богослужением. В таком случае приходится предположить, что эти гимны должны были использоваться в богослужебных собраниях другого типа, отражавших к тому же более или менее устоявшуюся традицию (вне такой традиции формирование специфического богослужебного гимнографического типа невозможно). В таком случае речь, очевидно, должна идти о людях, которых не вполне удовлетворяла традиционная яхвистская религиозность. Наиболее естественным дополнением к храмовому богослужению для таких людей должны были быть собрания единомышленников, где была возможна совместная молитва (а, следовательно, и специфическая гимнография, так как молитвенное собрание без молитвенного пения в древности едва ли представимо) и обсуждение религиозных вопросов, наиболее важных для участвующих в собраниях. Для последователей Исайи такими вопросами должны были, очевидно, быть вопросы об остатке, о Мессии, о грядущих испытаниях и вообще обо всём, о чём говорили пророки их эпохи.

Учитывая всё сказанное выше, можно предположить, что уже при жизни Исайи, вероятно, сформировалось яхвистское общинное мессианское движение, которое можно было бы назвать движением бедняков Господних. Оно состояло из людей, искавших более регулярной и интенсивной религиозной жизни по сравнению с той, которая была характерна для яхвистской среды времён Исайи и более поздней эпохи, вплоть до Вавилонского плена (а возможно, и для периода Первого Храма в целом). Не отрицая Храма и храмового богослужения и участвуя в нём, бедняки Господни дополняли его регулярными собраниями, где, вероятно, практиковалось совместное чтение текстов религиозного характера, а также общая молитва и молитвенное пение. Вполне возможно, что именно в этой среде сохранялись изначальные записи проповедей поздних пророков, которые впоследствии были соединены в сборники, известные нам сегодня как ветхозаветные пророческие книги. Появление такого движения было чрезвычайно важным событием в духовной жизни яхвистской общины, так как поздние пророки были преимущественно проповедниками-одиночками, не склонными объединятся в общины, и организованное движение их последователей в известном смысле пришло на смену раннепророческим общинам. Можно было бы сказать, что движение бедняков Господних было допленным прообразом Синагоги. Однако вскоре после окончания ассирийских войн и после смерти Езекии этим людям предстояло пережить серьёзное испытание — первое, но, возможно, не последнее в их истории.