Мысли вслух на27 Июля 2016

Ассирия, против которой направлено это пророчество Исайи, была крайне непривлекательной страной. Это первое в истории военно-фашистское государство, в массовых масштабах практиковавшее геноцид и насильственное переселение народов. Грабежи и истребление беззащитных стали основой политики этой донельзя милитаризованной державы. «Бич Божий» — так называли в древности не только саранчу, но и полчища ассирийцев. Когда в конце 7 века до Р.Х. Ассирия пала под ударами Вавилона, пророк Наум сказал: «Все, услышавшие весть о тебе, будут рукоплескать о тебе, ибо на кого не простиралась беспрестанно злоба твоя?».

И вот на слова ассирийского царя «забрал я всю землю и никто... и не пискнул», пророк Исайя возвещает слово Божие. «Величается ли секира перед тем, кто рубит ею?», — говорит Господь. Эта высокомерная и гордая держава, думавшая, что ей покорился весь мир, оказывается, только орудие в руках истинного Владыки. И Господь говорит о том, что для жестокости и насилия, для грабителя и убийцы Свет Израиля, Святый его становится огнем, становится пламенем, которое пожрет все высокое и превознесенное. Это очень важный образ — Свет Божий, который становится пламенем для всякого греха.

Интуитивно мы ожидаем от Бога двух действий: спасения хороших (нас) и покарания плохих (ассирийцев, чеченцев, евреев, буржуев, католиков, велосипедистов, пешеходов...). Но Бог в Своей бесконечной Премудрости совершает только одно действие: Он приходит. И все дальнейшее зависит от самих людей. Станет для тебя Свет Израиля светом, открывающим путь к жизни, или огнем поядающим, зависит от твоей воли и твоего нравственного облика.

«Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его». Этот чудесный образ, который предлагает нам сегодня Господь, возможно, был навеян евангелисту словами пророка Иезекииля: «На высокой горе Израилевой посажу его, и пустит ветви, и принесет плод, и сделается величественным кедром, и будут обитать под ним всякие птицы, всякие пернатые будут обитать в тени ветвей его» (Иез 17:23). Но чтобы понять правильно тонкую разницу, что отличает образ пророка от того образа, который дает нам Иисус, надо знать, что скорее всего здесь в переводе допущена неточность, которая это тонкое различие стирает. Обратимся к работе Жана Карминьяка, известного французского священника и ученого-гебраиста, «Рождение синоптических Евангелий»: «Мф 13:32 и Лк 13:19 говорят, что горчичное зерно «становится деревом», что является явным преувеличением, потому что это растение не превышает полутора или двух метров. <...> Всё объяснилось бы, если Марк, который, по-видимому, был вдохновлен Иез 17:23, написал NP (произносится anaph) «ветвь», как у Иез, и если переписчик, чья копия предшествовала Мф и Лк, прочитал S (произносится es) «дерево», потому что в кумранской графике буквы NP, если они соприкасаются, сходны с буквой S». И если ветвь, то сразу явным становится богословский смысл, ибо ветвь действительно указывает на то, что прочесть эти два текста надо параллельно, но вот существенная разница: могучий кедр или маленькое горчичное дерево. Сила и слабость. Сила Ветхого Завета становится слабостью в Новом, чтобы стать какой-то иной новой Силой.

Сравнение Царства Небесного с драгоценной жемчужиной совершенно понятно и уместно, ведь при всей своей огромной ценности жемчужина невелика в размерах, она так легко может быть зарыта среди не представляющего ценности хлама. Здесь мы опять можем вспомнить притчу о горчичном зерне, таком же незаметном, но безмерно ценном. Понятно и сравнение Царства Небесного с сокровищем, ради получения которого можно оставить всё, чем мы до сих пор обладали.

Но странное впечатление производит человек, скрывающий новонайденное сокровище от окружающих. В соответствии с правилами житейской мудрости он, конечно, поступает разумно, не желая трепаться о кладе, зарытом на пока ещё не купленной земле. Однако здесь речь идёт о Царстве Небесном, доступ к которому этот человек, как кажется, хочет утаить от окружающих. А ведь вестью об этом сокровище христиане призваны делиться со всеми, кто ещё не знает о нём.

Оправданием «жадности» покупателя может послужить ревность о святыне, нежелание отдавать её на осквернение кому попало. Увы, не для всех Царство Небесное — ценность, принимаемая с радостью. Но, конечно же, не для того герой притчи добывает клад, чтобы спрятать в сундук и пользоваться им в одиночку. В конечном итоге сокровище станет доступно всем, кто готов принять его.

В отличие от Матфея, Лука помещает притчу о сеятеле в контекст тех слов, которые Матфей приводит как часть других поучений Спасителя (ст. 16 – 17; Мф 5:15, 10:26–27). Сейчас уже невозможно сказать точно, приводит ли Лука эти слова, напоминая читателю о том, что Иисус говорил в другое время, или Учитель, рассказав ученикам Свою притчу, действительно напомнил Им о том, о чём когда-то Ему уже приходилось говорить. Ясно одно: Царство для евангелиста, как и для Самого Иисуса, неотделимо от свидетельства. И притчу о сеятеле можно прочитать не только как притчу о том, что мешает человеку принять Царство и войти в него, но и как притчу о том, что мешает ему свидетельствовать о Христе и о Царстве. Ведь и житейские заботы, если уделять им слишком много внимания (ст. 14), и страх гонений и преследований, если ему поддаться (ст. 13), и простое легкомыслие по отношению к тому откровению, которое получил от Бога (ст. 12) — всё это может стать помехой для верного свидетеля. И дело тут не только в том, что всё названное отвлечёт человека от некой деятельности, обратив его сердце (а значит, и внимание) на что-то другое.

Дело ещё и в том, что полноценное свидетельство — не просто рассказ, а наглядная демонстрация того, что такое жизнь со Христом в Его Царстве. А всё перечисленное в притче о сеятеле разрушает ту духовную цельность человека, которая делает эту демонстрацию возможной. Не случайно комментаторы, толкующие ст. 16–17, до сих пор спорят о том, что имеет в виду Иисус под тайнами, которые рано или поздно обнаружатся: одни уверены, что речь идёт о тщательно скрываемых злых делах или о слабостях, о которых не принято и неудобно говорить вслух, другие же утверждают, что Он говорил о Царстве, которое, оставаясь до известного времени скрытым, раньше или позже раскроется во всей полноте и тогда станет видимо всем.

Между тем, разрешить спор может помочь ст. 18, призывающий слушающих к особого рода духовному вниманию. Ситуация, когда слушающие не слышат, в Евангелиях упоминается нередко. И речь идёт не о том, что слушающие просто пропускают сказанное мимо ушей: еврейская культура — культура диалога, притом не только диалога между людьми, но и диалога человека с Богом. Речь о том, что иногда человеку мешает услышать собеседника и о чём говорится в притче о сеятеле. Сам слушающий не отслеживает ситуации, ведь в фокусе его внимания находится не говорящий и не его слова, а нечто иное, но, если духовной цельности нет, человек может этого и не заметить: ведь у него нет ни привычки, ни навыка следить за тем, на что обращено его внимание.

Такое безотчётное состояние для падшего человека, увы, является нормой. Но для Царства подобного рода духовная расслабленность не годится, ведь для Царства важнее всего отношения, а здесь внимание и осознание того, на что внимание обращено, оказывается самым важным. И если такой духовной собранности у человека нет, то он не обретёт Царства, которое надеется получить. Это не экзамен ради экзамена, просто у человека духовно расслабленного нет того органа, который нужен для жизни в Царстве. Или есть, но он настолько слаб, что, даже войдя в Царство, человек не может в нём удержаться: не хватает духовных сил на то, чтобы держать в фокусе своего внимания Бога и ближних, без которых Царства нет. И тогда соприкосновение с Царством становится моментом истины: то, что раньше было скрыто (быть может, даже и от самого ищущего, ведь падшему человеку свойственно заблуждаться на собственный счёт), становится явным для всех и известным. И тогда становится видно, готов ли человек к тому, чтобы войти в Царство.

Бог Израилев принимает вызов Рабсака (гл. 36) и отвечает на него. Ответ вполне убедителен: в стане ассирийцев начинается мор (историки добавляют, что и в самой Ассирии возникают проблемы — нападение новых врагов), и Рабсак вынужден снять осаду и покинуть Иудею. Но ассирийскому царю это не помогает, он погибает от рук заговорщиков. Отметим для себя, что все это Бог совершает не в качестве мести за богохульство, а — по молитве царя Езекии и «чтобы спасти [город сей] ради Себя и ради Давида, раба Моего».

Судя по тем законам, которые предлагает нам Книга Второзакония, общественным идеалом для её автора является иерократия. Тут явная уступка, отказ от столь милой сердцу ранних пророков теократии — а ведь Книга Второзакония появилась в среде ранних пророков, в раннепророческих общинах Северного Царства.

Ранним пророкам всегда была ближе теократия, власть Богом поставленного харизматического лидера, который вёл народ за собой именем Бога и во имя Божье. Иерократия же означала власть священства, священнической общины, общины Иерусалимского Храма, которая как раз во время написания Книги Второзакония приобретала свой первый опыт участия в политической жизни — не на Севере, разумеется, а на Юге, в Иудейском Царстве.

Логика автора книги была понятна: ему важно было сохранить чистоту Торы в том числе и как государственного закона, а для этого надо было найти людей, которые, обладая властью и авторитетом, были бы в то же время верны Торе. Автор Книги Второзакония нашёл таких людей в лице членов храмовой общины: священство Иерусалима обладало в своей стране и властью, и духовным авторитетом, и священники, естественно, не мыслили себя вне Торы.

Если кто и мог содействовать принятию и распространению Торы во всей её полноте и чистоте как государственного закона, то это было именно священство Иерусалима. Дело, правда, осложнялось тем, что отношения между двумя еврейскими государствами были во время написания книги, мягко говоря, весьма напряжёнными, но священнописателя они волновали мало: ведь он и сам был очевидным противником светской власти в том виде, в котором она существовала на Севере.

Иудея, однако, тоже была царством, и автор книги понимает: чистый яхвизм может сочетаться с царской властью — но при одном условии: царь строго следует Торе, не отступая от неё ни направо, ни налево. Вот это требование к земной власти следовать Божьему закону можно считать вполне универсальным, оно дано на все времена. Формы правления и общественного устройства могут меняться, но основной принцип остаётся неизменным: в глазах Божьих право на существование имеет лишь власть, чьи представители следуют Торе, как минимум не нарушая данных Богом заповедей.