Мысли вслух на29 Июля 2016

На Мессию все поздние пророки, включая Исайю Иерусалимского, смотрели, как на праведного судью. Но что такое, в сущности, праведный суд? Если бы этот вопрос задали кому-нибудь из ранних пророков — духовных предшественников Исайи, любой из них ответил бы: это суд, произведённый в соответствии с Торой — данным Богом законом, по которому только и должен жить народ Божий. Но можно ли считать такой суд судом Божиим в полном смысле слова? В еврейском тексте библейских книг понятия «справедливость» и «праведность» не случайно обозначаются одним и тем же словом. Только праведник может быть справедливым судьёй. Но где же искать такого судью? Где найти безупречного праведника, неподвластного греху? Не случайно высшим Судьёй все истинные праведники и настоящие судьи всегда считали одного лишь Бога. Только Он один может судить человека; земной судья может судить лишь конкретные поступки. Но что, если человек вершит не свой суд, пускай и в полном соответствии с данным Богом законом, а суд Божий? Может ли Бог использовать человека для Своего суда? И каким должен быть такой человек? Исайе открылось это: таким Человеком может быть лишь посланный Богом Мессия, жизнь Которого будет вся, без остатка, принадлежать не Ему Самому, как Человеку, а Богу, Который посылает Его в мир. Тогда Человек видит подсудимого таким же, каким его видит Бог. И потому решение Мессии становится актом Божьего суда — справедливого суда праведного Судьи.

Сегодняшнее евангельское чтение объединяет три притчи о Царстве Небесном из целого ряда, собранных евангелистом Матфеем в 13-й главе. Две из их них очень похожи одна на другую; третья заметно отличается: они рассматривают Царство Небесное с двух разных сторон.

Притчи о сокровище на поле и о жемчужине подходят к Царству Небесному как к величайшей драгоценности, какую только может найти человек. Ради этой драгоценности можно отказаться от всего остального: ценность ее вполне оправдывает это. Для человека в этом-то и состоит суть сомнения — а вдруг то, что я оставлю ради этой жемчужины, окажется дороже и ценнее. Доподлинно знать это может только Христос, и поэтому приходится поверить Ему. А притча о неводе говорит нам о результате выбора. Поверив, что Царство Небесное — максимально возможная ценность, ты получаешь шанс не быть выброшенным вон при разборе улова.

А потом в словах Христа появляется «книжник, наученный Царству». Дело в том, что в притчах о сокровище и о жемчужине есть еще один важный аспект. Сокровище достается не просто кому-то, кому повезет, но тому, кто настойчиво ищет его — поэтому-то Господь (и евангелист вслед за Ним) не ограничивается одной только притчей о сокровище. Будь она единственной, ее можно было бы понять как притчу о везении. Купец же из второй притчи целенаправленно ищет хороших жемчужин, и больше ничего его не интересует. Именно ему подобен книжник, который не просто ждет «манны свыше», но тратит всю свою жизнь на поиски Царства Небесного.

И Бога боязно, и за державу обидно — выступления пророка вносят разделение в ряды иудейских князей. В его проповеди опять не хватает патриотизма: снова у него религиозные идеи вытесняют всякие общечеловеческие ценности, такие как любовь к родине, уважение к властям и благоговение перед святыней храма. Бог неизбежно, рано или поздно, противопоставляет Себя всем ценностям человеческой жизни, потому что они слишком часто пытаются занять Его место — и тем, кто уважает эти ценности и живет ими, приходится делать трудный выбор между любовью к чему-то важному, значимому для них и верностью Тому, от Кого берут начало все ценности неба и земли.

Вся история земного служения Спасителя — это история Царства, входящего в мир. И сегодняшнее чтение оказывается лучшим тому подтверждением. С одной стороны, воскрешение дочери Иаира (ст. 41–56); с другой — своего рода рассказ в рассказе об исцелении женщины, страдавшей от кровотечения (ст. 43–48). Интересно, как происходит исцеление этой женщины — как бы походя, Иисус даже не обращает на неё внимания, Он просто чувствует, что сила Божия, которую Он несёт в Себе, понадобилась кому-то, даже не зная точно, кому именно (ст. 45–46). Такое стало возможным, быть может, именно потому, что исцеления Иисуса не были собственно излечением, они не имели прямого отношения к медицине, Иисус просто нёс в Себе всю полноту Божию, а значит, и полноту Царства, и всякий, кто приобщался к этой полноте, исцелялся, если только у него была к Иисусу хотя бы капля доверия. А у исцелившейся женщины доверия не могло не быть: ведь кровотечение, которым она страдала, оскверняло её, и она сама могла бы осквернить всякого, к кому бы ни прикоснулась, если бы исцеления не произошло. Нужно было до конца верить в возможность исцеления и до конца доверять этому таинственному Учителю, исцеляющему всякого, кто приходит к Нему с верой. Сам Иисус подтверждает, что исцелившуюся женщину спасла её вера (ст. 48).

То же и с умершей дочерью Иаира: здесь перед нами не обычное возвращение к жизни, не подобие реанимации, как толковали это событие некоторые комментаторы Нового времени. Ведь умершую уже начали оплакивать (ст. 52), да и Иисусу нужно было ещё время, чтобы дойти до дома Иаира, когда Ему сообщили о смерти той, кого Он шёл исцелять (ст. 49). Но, по-видимому, смерть дочери Иаира всё же нельзя было назвать естественной. Естественной смерть бывает тогда, когда человек умирает, исчерпав все свои силы, физические и душевные. О таких людях Библия говорит, что они умерли, «насытившись жизнью». Здесь, очевидно, не было ничего подобного, и умирать дочери Иаира было ещё рано, её убило то зло, в котором лежит наш, ещё не преображённый, мир.

Конечно, всякая смерть есть видимое торжество зла и проявление той повреждённости мироздания вообще и человеческой природы в частности, которое связано с грехопадением, но даже в падшем мире проявления этого зла имеют свои границы. И соприкосновение умершего раньше срока с Царством может избавить его от смерти, введя проявления мирового зла в те рамки, в которые его возможно ввести, не преображая мироздание полностью. Конечно, с точки зрения конечной цели, того полного торжества Царства, о котором говорит нам Библия, всё описанное — лишь частичные и временные победы. Но они становятся прообразом той последней победы, когда зло будет изгнано из мира навсегда, и он станет частью этого Царства, в котором уже не будет места ни болезням, ни смерти.

Пророческий дар — это только один из многих Божьих даров, но он посылается многим. Бог говорит — человек слышит! Пророк Михей — современник и земляк Иерусалимского пророка Исаии. Не случайно в их пророчествах так много общего. И начинает Михей, так же как и Исаия, с обличения Израиля в грехах и с предупреждения о грозящих бедах.

Вопрос о городах убежища поднимается в Торе неоднократно: как видно, он оказывается чрезвычайно важным. Оно и неудивительно: речь ведь идёт об убийстве и о наказании за него. Тора же, и, в частности, Книга Второзакония относятся к вопросу о преступлении и наказании, о расследовании преступления чрезвычайно серьёзно. Всякое обвинение должно быть доказано, обосновано свидетельскими показаниями, а когда речь идёт о преступлении, наказанием за которое может быть смертная казнь, нужны показания как минимум двух свидетелей, а лучше — для надёжности — трёх.

Дело тут не только в том, что одного свидетеля проще подкупить или запугать, чем двоих или троих. Дело ещё и в том, что перекрёстное свидетельство всегда воссоздаёт более объективную картину происходящего — хотя бы потому, что позволяет увидеть одни и те же события глазами разных людей, а значит, с разных сторон и с разных точек зрения. Картина случившегося становится объёмной и многогранной. Особенно важно всё это было при расследовании такого преступления, как убийство. Тут в традиционном родоплеменном обществе обычно включались механизмы кровной мести, за которыми стоял мощный пласт древнейших, полумагических воззрений.

Убийство, пролитие крови считалось осквернением само по себе, независимо от того, было ли убийство нарушением закона, или нет. Даже убийство врага на войне оскверняло убийцу — оно не считалось преступлением, но всё же требовало очищения. Тем более это было так, если речь шла об убийстве невинного человека: такое убийство требовало очищения кровью, кровью убийцы. Не отомстить за пролитую кровь означало стать косвенным соучастником убийства — если, конечно, месть была возможна.

Вот от этого магизма при расследовании убийства и предписывает Книга Второзакония уйти. Традиционные представления надо было оставить и смотреть лишь на то, было ли убийство случайным или намеренным, умышленным или спонтанным. Оно и понятно: Богу важны поступки человека, но не менее важны и стоящие за ними намерения. Всё остальное для Него неважно — и Тора предписывает обращать внимание лишь на то, что важно Богу.