Мысли вслух на10 Мая 2024

Именно этого нам следует опасаться и внимательно наблюдать за собой: не отступаем ли мы, не отрекаемся от Христа, отказываясь бороться за Него? В чем бы ни проявлялась эта борьба, как часто проще всего умыть руки и посчитать при этом, что от меня больше ничего не зависит. Насколько трудно открыто заявить, что собеседник неправ — гораздо легче согласится, что возможны варианты. Насколько трудно открыто сказать: «Да, Он умер и воскрес, и я в это верю». Насколько трудно открыто сказать «да, Он умер и воскрес и я в это верю». Все эти утверждения подразумевают, что собеседник ошибается в чем-то очень важном и подобное противопоставление может его оскорбить до глубины души. Но, тем не менее, есть вещи, в которых мы не имеем возможности отступить, согласиться на собственное бездействие, потому что Господь сказал нам: «...кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным» (Мф 10:33).

Проповедь Иисуса удивляла многих учёных раввинов и учителей Торы. Дело в том, что в евангельские времена в иудаизме существовало уже множество школ, которые иногда называют богословскими, но которые были в первую очередь школами комментаторов Торы.

В каждой такой школе существовала обычно собственная традиция, школ было множество, и знание всего этого множества традиций было непременным элементом иудейской образованности тех времён. Иисус же, проповедуя, предлагает собственную интерпретацию, которая была одновременно вполне оригинальной и очень глубокой. У слушавших его учёных раввинов и учителей Торы возникал резонный вопрос: что это за новый учитель, где он учился и какую школу представляет?

Иисус говорит прямо, что ни в каких школах Он не учился, Он лишь свидетельствует о Том, Кто Его послал, и толкует Тору так, как Пославший Ему её открыл. В те времена в иудаизме было широко распространено представление о живой Торе. Так называли обычно человека, который до конца прошёл путь внутренней Торы — а этот путь связывался в первую очередь с осознанием заповедей как внутреннего, Богом данного духовно-нравственного императива, которому надо следовать неукоснительно.

Живой Торой и называли того, кто жил, руководясь только внутренней Торой, и ничем другим. Такому человеку текст Торы открывался изнутри, в непосредственном опыте, и он поэтому уже не нуждался в обучении у учителей или в традиционных приёмах его исследования. При этом, однако, надо заметить, что примеров живой Торы история иудаизма практически не знает: ведь, чтобы говорить о такой полноте духовной жизни всерьёз, надо было полностью избавиться от греха, а такое избавление считалось невозможным, по крайней мере, в мире сем, в царстве нынешнего века.

Иисус же как раз и свидетельствует о Себе, что Он знает и понимает текст так, как должен его знать и понимать человек, ставший живой Торой. Ничего удивительного в таком самосвидетельстве нет: Спаситель ведь и в других местах говорит о Себе словами, которые позволяют думать о Нём именно как о живой Торе. Так Его воспринимали и первые два поколения христиан, отразив своё понимание в новозаветных книгах.

Действительно, как полны радость и ликование, пришедшие после печали! Господь говорит Своим ученикам: «Печаль ваша в радость будет» (Ин. 16:20). Да, здесь речь идет о печали из-за смерти Учителя и о радости Воскресения. И радость приходит потому, что Господь воскресает и вновь являет Себя ищущим Его. Но что мешает нам применить этот отрывок к будничным нашим печалям? Кто-то нас обидел, обделил, расстроил, и некуда деваться от разъедающей душу обиды… Но где в это время Господь? Неужели сердце наше помнит о Его Воскресении и о том, что Он нас никогда не оставит? Тогда почему не радуется? И не верю, что мелкие грусти и даже, может быть, большие — больше радости Его Воскресения! Есть святые или просто счастливые люди, которые всегда помнят об этом, и нет у них таких моментов, когда грустно и нужно бороться со своей гордыней и самовлюбленностью. Но, с другой стороны, нам есть куда расти, и есть эта удивительная возможность: переживать Воскресение нашего Господа каждый раз, когда, преодолев обиду и горечь, мы вновь приходим в Его присутствие.

Сегодняшнее чтение представляет собой хорошо известную многим притчу, называемую обычно притчей о работниках одиннадцатого часа. Перед нами, несомненно, притча о Царстве, что в данном случае видно и из текста (виноградник в большинстве библейских притч символизирует Царство Божие или мессианское Царство, эта символика корнями уходит в пророческую традицию), и из контекста (ст. 16; Мф 19:30). И темой её оказывается, как ни парадоксально, несправедливость воздаяния, которое получают в Царстве те, кто искал его и ему служил.

В самом деле, по-человечески едва ли кто-нибудь назвал бы справедливой одинаковую оплату за неравный по продолжительности труд, а между тем в данном случае ситуация оказывается именно такой (ст. 8–12). Впрочем, хозяин виноградника в ответ на возмущение работников справедливо указывает им, что они-то нанимались на работу за вполне определённую плату, которую и получили сполна, так что им, во всяком случае, жаловаться не на что, а всё остальное их не касается (ст. 13–15).

На первый взгляд, перед нами типичный пример уравниловки, которая никогда ещё никого не побуждала к труду. Но, с другой стороны, перед нами также типичное и характерное проявление таких черт падшей человеческой природы, как жадность и зависть. Ведь динарий в день — плата, по меркам Иудеи евангельских времён, совсем не плохая, и никто не обещал тем, кто пришёл на работу первыми, что они получат больше. Можно было бы сказать, что каждый из работавших получил за свою работу хорошие деньги, и в этом отношении никто не ушёл обиженным. Обида же и зависть появились не оттого, что кому-то из работников денег не хватило, а оттого, что некоторые вдруг решили, что они заслужили за свою работу больше других. И по земным меркам, по законам нашего, ещё не преображённого, мира они были правы.

Но в том-то и дело, что к Царству наша арифметика неприменима. В Царстве каждый получает не по заслугам, а столько, сколько ему нужно для того, чтобы жить, притом жить полной жизнью, такой, какая и возможна только в Царстве. И тогда становится неважно, кто сколько успел сделать по пути в Царство. В сущности, нанятые первыми, когда их нанимали, могли думать, что им повезло: ведь они смогли найти работу и уже с утра были уверены, что не останутся без денег; тем же, кто простоял на базаре весь день в ожидании работодателя, к концу дня, наверное, стало казаться, что в тот день работы им уже не найти. То же и с Царством: тем, кто начал свой путь к нему раньше, во всяком случае, намного легче хотя бы от сознания того, что они нашли свой путь и уже идут в нужном направлении, не теряя времени.

В сущности, Царство уже открыто каждому идущему, если только он сам не свернёт с дороги или не повернёт назад. Судьба же тех, кто стоит в ожидании, ещё не определена, для них Царство — лишь возможность, и, пока они стоят неподвижно, неизвестно, реализуют ли они эту возможность, или нет. Но всё это важно, лишь пока длится путь; когда же он завершится, важным будет лишь одно: Царство наступило.

Что хочет сказать нам апостол Павел? Что значит «имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся»? Как это должно выглядеть на практике? Первая реакция — упростить. Можно сказать, что поскольку «время коротко», Павел рекомендует оставить жён, перестать плакать и радоваться и отвергнуть всё, что есть у нас в мире. Однако это было бы слишком просто и слишком неправильно. Нет, Павел говорит о другом. Скорее, вопрос в том, что для нас важно. Ведь очень часто доминантой оказывается то, что сейчас кажется нам самым главным: может быть, семья, может быть, то, что даёт нам мир сей, а может, и наше настроение — наша боль или радость. Апостол Павел предлагает поменять точку зрения. Да, я плачу — но не это главное в моей жизни. Главное — Господь. Да, я радуюсь своей удаче — но главное — Господь. Вот в такой ситуации мы свободны от того, что есть у нас в этом мире, свободны для вечности. Не потому, что мы отвергаем то, что у нас есть, но потому, что мы больше не связаны этим.

Слова Иисуса о том, что пророк остаётся без признания лишь у себя дома, стали сегодня общим местом. И вспоминают Его слова далеко не одни пророки. Между тем, Сам Иисус не на что не жалуется, Он лишь констатирует вполне очевидный факт: человеку, несущему любое духовное служение, труднее всего приходится среди тех, кто считает его своим. Тут естественным образом возникает феномен своеобразного ложного узнавания: человек кажется хорошо знакомым просто потому, что здесь его знали с детства.

И мало кому приходит в голову, что человек-то может быть уже совсем другим. Ещё меньше задумываются, что, быть может, они вовсе и не знали того, кто с детства жил с ними рядом, в одном городе, на одной улице. И прилагают к старому знакомому старые клише. Те самые, которые не позволяли им увидеть этого знакомого прежде и не дают увидеть его сейчас. А чудо Иисус совершает в Галилее по просьбе одного лишь не названного по имени «царедворца».

Скорее всего, речь идёт о ком-то из приближённых Ирода Тетрарха, правившего тогда в Галилее — внука того Ирода Великого (он же Ирод Строитель), который в Евангелии известен как Ирод, избивший Вифлеемских младенцев. Этот человек едва ли мог слышать об Иисусе в пору Его детства, которое прошло, как известно, в Назарете: Назарет был слишком малоизвестным местом, чтобы придворный Ирода стал бы интересоваться его жизнью.

Для него Иисус был таинственным незнакомцем, о котором по Галилее шли слухи как о чудотворце. И он решился довериться Ему. И тогда чудо совершилось. А вот жители Назарета доверять Ему не собирались: они Его «слишком хорошо знали». Вот только знание их было внешним и не помогало, а скорее мешало увидеть им того Иисуса, Который теперь пришёл в Назарет. Надо было выбирать между своим знанием и той реальностью, которая оказалась совсем иной. И, как бывает, увы, слишком часто, жители Назарета выбрали своё знание. Так, конечно, проще и привычнее. Но ни Мессию, ни Царство так не увидеть.