Слова апостола об утешении в страданиях могут, на первый взгляд, показаться странными: ведь радоваться страданиям может, наверное, только мазохист. Конечно, история (и не только христианская) знает немало примеров того, как люди, верные своей идее, оставались ей верны, несмотря на все гонения и испытания, и гордились тем, что не изменили своим принципам, несмотря ни на что.
Но радость тут если и бывает, то, конечно, не от самих страданий и, чаще всего, не во время страдания, а тогда, когда всё уже позади и можно, подводя итог, констатировать собственную стойкость в испытаниях за веру или за идею. Апостол же, судя по его словам, говорит о другом: об утешении именно в самый момент страдания, которое тем больше, чем страдание сильнее. Объяснить это с точки зрения законов непреображённого мира невозможно. А вот с точки зрения Царства и его жизни всё встаёт на свои места. Конечно, страдание остаётся страданием, и никакой радости само по себе оно, разумеется, не приносит. Но страдание — часть непреображённого мира, лежащего во зле, оно само и есть проявление этого зла, и в Царстве ему места нет.
А ведь апостол говорит не просто о страданиях, а о гонениях за Христа, за свидетельство о Царстве. За свидетельство, которое возможно лишь постольку, поскольку свидетель сам приобщился к жизни того самого Царства, о котором свидетельствует. И гонят его именно за то, что он в непреображённом мире смеет жить по законам Царства и призывать к тому же других. Неудивительно, что, чем более глубокой оказывается укоренённость свидетеля в жизни Царства, тем сильнее отторгает его мир, тем интенсивнее гонения и больше страдания.
Но и жизнь Царства переживается тем глубже и реальнее, чем глубже укоренён в ней свидетель! Вот эту-то жизнь Царства он и переживает, как утешение. В самом деле, христианское исповедничество ведь, так же, как и мученичество, лишь внешне напоминает те страдания и гонения за идею, которых история непреображённого мира знает немало.
Мученик за идею страдает или даже отдаёт собственную жизнь лишь в обмен на уверенность в собственной правоте и на право считать себя бескомпромиссным выразителем и носителем своей идеи. Конечно, порой и этого бывает достаточно: ведь некоторые идеи и принципы недалеки от Царства.
Но христианский исповедник страдает, а мученик отдаёт свою земную жизнь на за идею Царства, а за ту полноту жизни Царства, которую он потеряет, если попытается ценой компромисса (а фактически — отказа от Царства) сохранить её жалкое земное подобие. И Павел, как видно, свидетельствует об этой, как сказал бы современный философ, экзистенциальной диалектике, исходя из собственного опыта христианского свидетеля, исповедника и мученика.
