Мысли вслух на4 Августа 2021

Господь Иисус Христос произнес эти слова в ответ на недоуменный вопрос неизвестного нам человека о числе спасающихся. Насколько можно судить, логика разговора, из которого евангелист Лука записал лишь слова Христа, такова. Господь не раз говорит о том, что спасение зависит от помыслов и поступков человека, от состояния его сердца, от его отношения к Богу. Он призывает к покаянию и к исправлению жизни, — очевидно, что в отсутствии всего этого спасение невозможно. Многие (хотя и не все) иудеи того времени полагали, что с приходом Мессии спасение автоматически будет дано всем «полноценным» участникам Ветхого завета. Отчасти такой взгляд определялся слишком примитивным пониманием слов пророков, отчасти был наследием формальной религиозности послепленной эпохи. Так или иначе, мысль о том, что спасение от греха и смерти будет дано не всем и не автоматически, у многих вызывала недоумение, а то и бурный протест. Именно в этом контексте, по-видимому, и звучит заданный Христу вопрос: «Неужели мало спасающихся?».

«Ведь если спасающихся и в самом деле мало, если не все иудеи автоматически попадают в их число, то я могу и не попасть!» — вот каков, вероятно, эмоциональный подтекст вопроса. Надо сказать, что «причисление» к спасающимся целыми категориями независимо от личного духовного облика — очень распространенная вещь, присущая отнюдь не только иудейскому, но вообще человеческому мышлению. Отвечая на это, Господь Иисус Христос переводит разговор в совершенно иную плоскость. Он не предлагает новых критериев отбора тех, кто будет или не будет спасен. Господь обращается лично к вопрошающему, говоря, что спасение зависит от воли и усилий каждого конкретного человека. Путь спасения нужно искать, и вход в Царство — тесные врата, пройти которыми можно только прилагая усилия.«Боритесь», - говорит греческий текст Евангелия; «подвизайтесь» (от слова «подвиг»), — блестяще переводит этот глагол Синодальный текст. Дело, таким образом, не в том, сколь тесны врата, а в том, каковы воля и усилия самого человека.

Попробуем подставить в диалог Христа и книжников современные реалии, чтобы лучше понять, о чем идет речь.

С одной стороны выдвигаются некоторые религиозные правила, касающиеся внешней стороны жизни и восходящие к авторитету определенных людей. Греч. πρεσβυτέρον здесь очень точно переведено как «старцы»: речь идет не только и не столько о древних, сколько о старших и авторитетных. В новозаветной Церкви это слово сразу стали использовать для обозначения священнослужителей и начальствующих, независимо от возраста. Мы тоже называем теперь старцами людей нам вполне современных. С другой стороны, Спаситель говорит том, что такие предания (лат. traditionem, традиции) не обязательно обладают божественной непогрешимостью.

Итак: «Почему ученики Твои преступают предания старцев? Ибо вычитывают перед Причастием не все молитвы, положенные в молитвослове». Он же сказал им в ответ: «зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Ибо Бог заповедал: не убивай. А вы говорите: если кто работает защитником родины, тот может и убивать. Таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим».

В качестве примеров книжники и Господь используют вещи совершенно разного уровня. Крошечная деталь повседневной обрядности и заповедь из числа Десяти. Вывод Христа звучит как приговор: «тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». Дело здесь, собственно, не в том, что обряд — второстепенная вещь, все равно без него не обойдешься. Сам Господь говорит: «сие надлежало делать и этого не оставлять» (Мф. 23:23). Однако есть главное в законе: суд, милость и вера. Погрешая против них, ты не сможешь быть человеком, даже исполняя все мельчайшие подробности обряда и обычаев.

Читая рассказ об исцелении дочери хананеянки, нельзя не удивляться тому, до какой степени Господь уважает человеческую свободу. Когда мы обращаемся к Нему с просьбами, в том числе и просьбами о чудесах, Он всегда задает вопрос о вере. Веришь ли ты, что Я могу это сделать? Израильтяне, огромными толпами стекавшиеся к Иисусу, верили в то, что Он — Христос, Сын Давидов, или, во всяком случае, думали, что Он — посланный Богом пророк и Праведник, молитву Которого услышит Всемогущий. Так или иначе, эти люди ожидали помощи и исцеления от Единого Бога, Творца неба и земли.

Хананеянка же происходила из языческого народа, не только не ожидавшего Мессию, но даже не исповедовавшего Единого Бога. Почему она обратилась к Иисусу? Потому ли только, что слух о совершаемых Им исцелениях распространился по всех стране? Или, быть может, болезнь дочери была так тягостна для нее, что она не задумывалась о религиозных аспектах этого исцеления... По-человечески естественно было бы спросить ее, во что она верит, ведь без веры исцеление вряд ли могло быть получено ею. Бог ведь не безликая сила, которую можно использовать, но Личность, к Которой можно обратиться. Как же просить что-то у Того, в Кого не веришь?

Но Господь не задает хананеянке прямого вопроса. Он предлагает Свое видение ситуации, говорит о том, что детьми в доме Отца могут быть лишь верящие в Него. В греческом тексте переведенное в Синодальном переводе как «псы» слово стоит в уменьшительной форме «щенки» и не содержит ничего обидного. Маленькие дети и щенки, бегающие (вместе) по двору, имеют много общего, но отношения первых и вторых к Хозяину дома совершенно разные. В результате у хананеянки остается свобода принять свое собственное решение, определить для себя, к чьей благодатной силе она обращается за помощью. Делая этот выбор и принимая предложенную Иисусом картину, она проявляет редкостное смирение, которое не остается без награды.

Мы все так или иначе призваны к апостольству, к проповеди Евангелия. Ясно, что не все должны быть миссионерами, проповедниками и прочими «служителями слова», однако, свидетельство о Христе — дело всей Церкви. Сегодняшний отрывок поможет нам понять, на каких принципах должно строиться такое служение. Во-первых, открытость и полное доверие Богу; во-вторых, открытость и благожелательство к людям, которым мы несем Евангелие; в-третьих, реальное действие благодати через нас — оно может выражаться не только в исцелении больных и бесноватых, но и во всяком добром деле, молитве за этих людей, «миротворчестве» или просто присутствии любящего сердца там, где не хватает любви.

Рассуждения о мудрости как о пути жизни заканчиваются отнесенным к 11-й главе призывом к щедрости. Необходимость быть щедрым обосновывается, по мысли Экклезиаста, тем, что человек не знает воли Божьей о дарованном ему благе, и эта мысль очень созвучна тому, что говорит в Евангелии Спаситель: «даром получили, даром давайте». Экклезиаст советует «давать часть» многим людям, потому что человек не знает, что ждет его впереди. Хлеб, отданный другим, возвратится к щедрому человеку, подобно тому, как возвращается испарившаяся влага из облаков. В земном и ограниченном масштабе эта мысль является, тем не менее, предвестием грядущих слов Христа «кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16:25).

Далее Экклезиаст говорит еще одну важную и удивительную вещь. Щедрость, достойная мудрого человека, не должна сдерживаться чрезмерной осмотрительностью («кто наблюдает ветер, тому не сеять»), потому что через добрые дела человека совершается дело Божие на земле. Экклезиаст описывает это как чудо и тайну, говоря, что «как ты не знаешь… как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога». В тайне, скрытно от человеческого взгляда, дело Бога все же совершается на земле – довольно неожиданная мысль в устах Экклезиаста, который не нашел в жизни ничего, кроме суеты и погони за ветром. Едва ли следует воспринимать сопоставление дела Божьего и того, «как образуются кости во чреве беременной» как пророчество о Воплощении; тем не менее, слова о том, что Бог присутствует и действует в человеческом милосердии – важное прозрение, готовящее читателя к Благой Вести Христа.

Некоторые нормы Торы и, в частности, Книги Второзакония могут показаться странными. Не жестокими, а именно странными, несуразными, бессмысленными. Какое, например, отношение имеет физическое увечье к возможности предстояния Богу? Это ведь вопрос духовный куда больше, чем физический. Конечно, левитский священник не мог быть физически абсолютно немощным — абсолютно немощный человек просто не смог бы совершить жертвоприношения, но ведь тут говорится не о таком случае, не о физической немощи. Можно, конечно, думать, что речь идёт не об обычном увечье, а о ритуальной кастрации, применявшейся в древности в некоторых языческих культах.

Возможно, однако, и иное: простое напоминание о том, что Богу всегда предлагается лучшее, а не худшее из того, что есть в распоряжении общины. Если Тора запрещает приносить в жертву искалеченных животных, почему искалеченный человек должен совершать жертвоприношение? Тут не идёт речь о пренебрежении, или об уничижении, или о том, что Богу не нужен калека. Тут вопрос в том, поручать ли священнодействие тому, кто не обладает полнотой собственного существования, собственной жизни, даже если речь идёт о полноте физической.

Вот эта полнота жизни, цельность её переживания и становится главным смыслом Торы, её соблюдения и следования ей. Тут и физическая гигиена, и гигиена духовно-нравственная. Странно видеть предписание о лопатке рядом с предписаниями о запрете ростовщичества или разврата — особенно если учесть, что и о ростовщичестве, и о разврате сказано уже немало. Здесь, однако, о них говорится как о чём-то обычном и повседневном, о том, что стало частью повседневной нечистоты.

Такие вещи обычно присутствуют в жизни человека и общества как нечто от неё неотделимое и потому обыденное, как своего рода «приемлемый грех». О таких грехах обычно говорят: плохо, конечно, но… кто же без греха? Это и есть отказ от покаяния, от противостояния греху, согласие на него и согласие с ним. Иногда такая жизнь во грехе кажется даже приемлемой, но священнописатель вполне однозначно и даже несколько натуралистично расставляет все точки над i: жить так — всё равно, что жить посреди собственных неубранных экскрементов. Со всеми вытекающими последствиями для духовного здоровья.