Мысли вслух на13 Марта 2025

Закон всегда требовал от человека внимательного и бережного отношения к тем, кто особенно нуждался в защите, в частности, к вдовам и к сиротам. Конечно, во многом это было обусловлено традиционным патриархальным укладом общества, в котором действовали законы, изложенные в Книге Исхода. Большой патриархальный род в таком обществе был основой не только семейной, но и общественной, и религиозной жизни, а сироты и вдовы, нередко оказывавшиеся без традиционной родовой защиты, становились в нём особенно уязвимы. Впрочем, такая ситуация встречается далеко не только в обществе патриархальном, да и к числу особо уязвимых в нём сегодня относятся отнюдь не только сироты и вдовы.

В чём же здесь логика законодателя? Идёт ли речь в данном случае только о социальной справедливости? Конечно, и о ней тоже. Едва ли стоит вести речь о нормальной духовной жизни там, где о социальной справедливости забывают. И всё же дело, наверное, не только в ней. Ведь социальная несправедливость, прежде всего, предполагает, что на некоторых людей в обществе большинство его членов перестаёт смотреть, как на людей. Это большинство начинает видеть в них не ближних, а лишь некую человеческую массу, с которой можно делать если и не всё, что угодно, то, по крайней мере, относится к ним не так, как ко всем остальным. А это путь к духовному краху: ведь, как известно, тот, кто не любит ближнего, находящегося у него на глазах, едва ли сумеет любить Бога, Которого не видит.

Генеалогии, родословия — один из наиболее характерных для Библии жанров. В каждом случае он имеет свой смысл и своё значение, хотя сами генеалогии остаются тем, что они есть: родословными списками того или иного происхождения. В данном случае речь идёт о родословных списках, происхождение которых неизвестно, да и имена, в них упомянутые, современному историку ничего не скажут. Можно лишь отметить, что такие же генеалогии есть у разных народов древнего Ближнего Востока — они встречаются и в Египте, и в Шумере, и в Греции.

Практически всегда такие генеалогии оказываются на поверку полумифическими — но это и понятно, ведь мифология в те времена от истории ещё не отделялась, одно плавно и зачастую незаметно перетекало в другое. Остаётся лишь добавить, что миф о потопе был распространён в древности достаточно широко, и практически везде, где присутствует этот миф, есть и допотопные генеалогии — родословные списки глав племён или правителей городов и государств, живших, если верить составителям генеалогий, до потопа. Священнописатель, скорее всего, не сам составил генеалогии Книги Бытия, а воспользовался теми, которые в его времена уже существовали. Что касается их происхождения и авторства, то и о том, и о другом остаётся только догадываться.

Бросается в глаза фантастически долгая продолжительность жизни упомянутых в генеалогиях людей — но лишь в том случае, если речь действительно идёт именно о конкретных людях. Дело в том, что в древности вообще и в древних генеалогиях в частности имя могло обозначать не только конкретного человека, но и род, основателем которого этот человек был, или (если говорить о правителях) династию, основателем которой он стал.

В приведённых генеалогиях одно и то же имя, как видно, упоминается обычно дважды: один раз говорится о рождении человеком некого наследника, и тут упоминается обычно вполне нормальная, естественная для человека продолжительность жизни, а во второй раз речь идёт о рождении этим же человеком «сынов и дочерей» в количестве, о котором остаётся лишь догадываться, и тут как раз продолжительность жизни упомянутого основателя рода приводится совершенно фантастическая. Фантастическая, если думать, что речь идёт о человеке.

Если же допустить, что во втором случае родовое имя упомянуто именно как таковое, что оно обозначает тут род и продолжительность существования рода, а не отдельного человека и длину его жизни, то всё начинает выглядеть уже совсем не так фантастически: продолжительность существования рода вполне может измеряться столетиями.

Тогда и генеалогии занимают своё место в Книге Бытия и в той символической истории человечества, которую содержит Пролог книги — они описывают расселение людей по земле, описывают символически, но по сути очень точно: человечество ведь действительно расселялось по земле именно родами и племенами. Нации, государства — это всё уже потом, спустя время. Уже после потопа.

Жить, как известно, можно по-разному. И не только в том, что касается образа жизни или занятий. Одну и ту же жизнь, одни и те же события можно прожить и пережить как бы на разных уровнях осознания и осмысления. И тогда, в зависимости от уровня этого самого осознания, получаются иногда очень разные, очень непохожие одна на другую жизни. Вот, например, оказывается человек… допустим, в царском дворце. Что это означает? Благоволение судьбы? Может быть. Удачу, счастливый случай? Наверное, да. Хотя, конечно, в жизни бывает всякое, и царский дворец не всегда оказывается уютным и безопасным местом. Но что такое удача, благоволение судьбы? Что такое вообще судьба? Библия не знает такого понятия, как судьба, рок, фатум и им подобных. В мире ничто не предопределено заранее.

Но есть план Божий, и есть свобода человека следовать или не следовать этому плану. Большинство из нас, людей, живущих в падшем мире, не выбирает и половины тех ситуаций, в которых оказывается. Но в любой ситуации только от нас зависит ответ на вопрос о том, как мы поступим и какой выбор сделаем, когда придётся выбирать. А выбор наш будет зависеть от того, откуда мы смотрим на ситуацию, в которой оказались. Изнутри, оставаясь её неотъемлемой частью, так сказать, элементом ландшафта или интерьера? Или извне, там, где Бог, эту ситуацию создавший Своей волей или Своим невмешательством?

Если внутри — тогда удача, счастливый случай. Тогда — пользуйся этим случаем и не делай ничего, что может у тебя его отнять. Не будь дураком и не делай глупостей. Если извне, там, где Бог — тогда остаётся воля Божья как единственный внутренний императив. Императив абсолютный, вопреки которому не поступишь. Не потому, что нет выбора, а потому, что выбирать приходится между собой настоящим и тем, что тебя разрушит.

Мордехай и задаёт Есфири тот единственно значимый в их ситуации вопрос: какую жизнь ты выбираешь? Божью или свою? От ее ответа зависело будущее еврейской общины Вавилона. Но прежде всего — её собственное будущее. Будет ли оно связано с большим Божьим миром или с маленьким, отдельным от этого большого мира, человеческим мирком. С миром, где можно умереть физически, но нельзя погибнуть духовно, или с мирком, где теряешь даже ту жизнь, которую, как кажется, сумел сохранить.

Вся жизнь Моисея в Книге Исхода умещается в одну сравнительно короткую главу. Вся — потому, что в ней описано и детство Моисея, и его юность, и зрелость, и даже старость. Жизнь прожита — а главное между тем оказывается ещё впереди. Надо было прожить целую жизнь, чтобы подготовиться к главному. Надо было родиться евреем и вырасти египтянином. Надо было вернуться к своим и оказаться среди них чужаком. Убить человека, защищая свой народ — и бежать в пустыню от наказания за преступление, которое сам преступлением не считаешь.

Надо было, наконец, стать настоящим кочевником, жителем пустыни, чтобы, следуя за стадами, оказаться не на пастбище, а на месте встречи с Богом. Такой жизни хватило бы на целый роман — но в Книге Исхода она вся уместилась в одной главе. Зато всё, что произойдёт дальше, займёт не одну книгу. Что это — аберрация памяти? Особенности древнего эпоса, где вещи обычные описываются коротко, без подробностей? Вряд ли только это. Тем более, что говорить об обычных вещах применительно к жизни Моисея едва ли возможно. Просто Бог начинает активно действовать в жизни Моисея лишь тогда, когда ему уже перевалило за восемьдесят.

Так получилось, что подготовить Моисея к встрече с Собой Бог смог лишь к этому времени. Вот поэтому-то и описана так кратко вся бурная жизнь Моисея — вся она была лишь подготовкой к главному, и подробного описания эта подготовка не заслуживала. Вся жизнь Моисея до встречи с Богом на Синае была для него всего лишь школой. Когда человек вспоминает в старости свою жизнь, он, конечно, скажет не «всего лишь школа», а «целое детство» или что-нибудь в таком роде.

В сущности же школа и есть школа, школьное время — особое, оно считается отдельно. Особенно когда речь идёт о Божьем промысле и о Божьем пути. Когда речь идёт о духовном пути, время вообще начинает обычно отсчитываться заново с того дня, когда человек встал на путь — потому, что оно и в самом деле в известном смысле становится иным. Прежде было человеческое время, а теперь наступает время Божье. Для Моисея оно началось после встречи на Синае — а прежнее, человеческое, уместилось в одну главу, став таким, каким оно и было в глазах Божьих.

Наступает момент, когда даже ближайшее окружение фараона начинает признавать очевидное. Уже и маги («волхвы») говорят фараону: тут перст Божий, речь идёт не об обычных, естественного плана, событиях. Что это: прозрение людей? Может быть. Бывает, что человек совершенно искренне уверен в своей правоте тогда, когда на самом деле он глубоко ошибается.

Возможно, конечно, и другое: маги просто поняли, что отрицать очевидное дальше уже невозможно. Всякий человек ведь привержен своему мироощущению, своим концепциям, своему пониманию жизни. Для египетских магов признать силу какого-то пророка из варваров было далеко не просто. В самом деле: это ведь означало, что его Бог сильнее всех богов Египта, сильнее их самих и всей их магии. В принципе египтяне не сомневались в том, что Бог сильнее любого мага. Монотеизм был вообще Египту отнюдь не чужд, среди жрецов было не так уж мало верующих в Единого.

Они, однако, считали, что монотеизм — не для народа, не для масс. Даже те, кто искренне верили в Единого, были уверены: народ их не поймёт, народу нужны традиционные боги и традиционные культы, ничего более серьёзного и более глубокого он не ищет. Да и вообще народу, как думали в храмах и при дворе, серьёзная духовная жизнь в основном неинтересна, а кому интересна, тот найдёт дорогу: ведь храмы не закрыты, и при желании там всегда можно попробовать отыскать нечто большее того, чем довольствовался в те врмена среднестатический египтянин. Вряд ли придворные маги были исключением: они, скорее всего, не сомневались, что над всеми богами стоит Единый.

Другое дело признать какого-то неизвестного варвара пророком этого Единого. Для такого признания в сознании египетского жреца или мага должен был произойти самый настоящий переворот: ведь ни те, ни другие никогда не принимали варваров всерьёз. В то, что у них может быть какая-то подлинная духовная жизнь, они были склонны верить ещё меньше, чем в подлинную духовную жизнь основной массы своего собственного народа. Теперь, однако, приходилось признать очевидное: этот странный пророк из варваров действительно знает Единого и слышит Его голос. Так они и сказали фараону. Решение теперь было за ним.

Продолжая тему универсализма Торы, Павел обращается к образу Авраама. Он указывает на тот факт, что Авраам стал праведником не вследствие своей религиозности, а потому, что он сумел довериться Богу (ст. 1 – 3). Апостол вновь указывает на то, что доверие к Богу является основой праведности, а дела праведности — лишь следствие этого доверия (ст. 4 – 8). Даже такой важный религиозный обряд, как обрезание, оказывается для Павла лишь знаком тех отношений, которые связывают праведника с Богом, но никак не их основанием (ст. 9 – 12). Можно было бы сказать, что в этих своих рассуждениях Павел остаётся последователем Гиллеля и своего наставника Гамалиила: ведь именно Гиллель и его последователи всегда утверждали, что основой праведности и духовной жизни вообще являются отношения с Богом, а вся остальная религиозность, связанная с соблюдением Торы, — лишь их следствие, без которых она теряет всякий смысл.

Но Павел снова идёт дальше и Гиллеля, и Гамалиила. Он говорит: если обрезание — лишь знак принадлежности к народу Божию, который даётся Богом Аврааму как следствие его праведности, то праведность возможна и для необрезанных, если они сумеют довериться Богу так же, как обрезанные. В этом смысле Авраам становится духовным отцом всех праведников, как обрезанных (евреев), так и необрезанных (язычников) (ст. 11 – 12).

Апостол отнюдь не считает, что между двумя этими категориями праведников нет никакой разницы, он лишь напоминает, что праведность одна, и если человек, хотя бы и необрезанный, идёт путём праведности, то раньше или позже он придёт туда же, куда приходят этим путём обрезанные. Тора не ковёр-самолёт, данный Богом Своему народу для того, чтобы перенести его в Царство как бы по мановению волшебной палочки, избавив от того пути, на котором обретается праведность, она — путеводитель, помогающий не сбиться с пути. Рассматривать Тору как некую привилегию — опасное заблуждение, ведь, если отнестись к ней всерьёз, она обнаружит не преимущества, а грехи того, кто стремится ей следовать. Праведность больше Торы, праведник получает от Бога то, что ему было обещано, отнюдь не потому, что он этого заслужил, а лишь по милости Божией; Тора сама по себе не даёт никому никаких прав (ст. 13 – 14). Если бы кто-нибудь вздумал похвалиться перед Богом тем, что он знает Тору лучше других, это вполне закономерно вызвало бы лишь гнев Божий: ведь такое знание выявило бы в первую очередь не праведность, а грехи хвалящегося (ст. 14 – 15).

В этом отношении язычнику проще: он не претендует на знание Торы или на то, чтобы быть её хранителем. Знание Торы само по себе не гарантирует праведности, и потому на пути к Царству перед Богом нет разницы между евреем и язычником, но с тех, кому дана Тора, спрос выше: ведь они знают о своих грехах больше, чем те, кто о Торе не слышал.