Мысли вслух на19 Мая 2025

Говоря, что исполнение воли Отца становится Ему пищей, Иисус тем самым открывает смысл того, что, собственно, и надо было бы называть духовной жизнью. Для нас сегодня духовная жизнь сводится к неким состояниям, переживаниям, вообще к тому, что принято называть опытом. Между тем Спаситель никогда не определяет Свои отношения с Отцом таким образом. Зато Он говорит, что Его пища, Его жизнь — исполнение воли Отца.

Конечно, если бы речь шла лишь о том, чтобы сделать то или другое по указанию Отца, мы бы вправе были спросить, каким образом это может поддержать человека. Мы сами под исполнением воли Бога понимаем нередко как раз нечто подобное. Мы неукоснительно соблюдаем все нормы и правила, которые (на самом деле или только в нашем воображении) предписаны нам Богом, и нередко удивляемся, что сильнее от этого не становимся, а наоборот, лишь теряем силы от такой жизни.

Но даже если бы мы всегда и исключительно делали именно то, чего от нас хочет Бог, ограничиваясь лишь деланием как таковым, мы пришли бы приблизительно к тому же результату. Ведь воля Божья — не предписание свыше. Предписание — лишь самая внешняя её сторона. Оболочка. А внутри, в глубине — Он Сам. Его жизнь. Его присутствие. Его сила. И исполнить Его волю означает не только сделать то, что Он велит, но и приобщиться этой жизни, этому присутствию, этой силе.

Но чтобы такое стало возможным, воля Бога не должна восприниматься нами лишь как указание, пришедшее откуда-то извне. Она должна стать для нас внутренним императивом. Чем-то таким, что изнутри определяет нашу жизнь и направляет наши поступки. А внутренним императивом она для нас может стать лишь тогда, когда нашу жизнь начнёт целиком и полностью определять то внутреннее Божье присутствие, которое в Библии называется дыханием жизни.

Иисус же может нам дать даже больше: Он обещает тем, кто пойдёт за Ним и разделит с Ним Его жизнь, такой же источник жизни, какой есть в Его собственном сердце. Вот этот источник, полностью определяющий всю жизнь Спасителя, и есть та пища, о которой Он говорит ученикам. И воля Отца становится для Него тем, что исходит из этого источника. Эту волю Он несёт в Своём сердце. И всем этим готов поделиться с каждым из нас — с теми, кто готов принять.

Обещание, которое дает Иисус, очень серьезно и для нас жизненно важно. Очень хочется, чтобы оно исполнилось. Но похоже, что нам нужно прояснить для себя пару вопросов.

Во-первых, что значит — соблюсти слово Христа? Идет ли речь о выполнении заповедей, данных Им в Нагорной проповеди? Или Он имеет в виду, что нам нужно просто принять на веру все, что Он говорит здесь в этой главе Евангелия от Иоанна? Но первое невозможно человеческими силами, а второе — что ж, разве мы этому не верим? Непонятно.

А во-вторых, что значит — не увидит смерти вовек? Никогда не увидит чьей-то смерти? Или своей смерти? Или не просто смерти, а «смерти вовек»? Пожалуй, разобраться с этими вопросами — это достойная задача для сегодняшнего дня.

Произнося слово "Утешитель" каждый человек представляет себе что-то свое, но есть и общие черты, которые можно выделить. Утешитель должен избавлять от грусти и тоски, утирает слезы, гладит по голове и говорит что-то приятное. Так ли понимает это слово Господь, когда говорит об Утешителе?

Ничего подобного мы не находим: Утешитель научит всему и напомнит все. Утешение предстает перед нами как познание, принятие и усвоение слов Христа. Только в этом Господь видит для нас возможность утешиться, обрести счастье и свободу.

Если бы мы умели так читать Писание, так видеть его суть, как Господь... В ответах о воскресении мертвых и о наибольшей заповеди Он исходит из Пятикнижия, которое Его противники знали чуть ли не наизусть. Он не только отвечает на провокационные вопросы книжников, но и показывает нам, насколько глубоким может быть смысл привычных нам слов из Библии.

В таинственном имени Божьем «Бог Авраама, Исаака и Иакова», открытом в рассказе о призвании Моисея (Книга Исхода) мы вдруг открываем весть о воскресении мертвых (напрямую это будет открыто лишь у поздних пророков, а осуществлено — в Воскресении Христовом). А две важнейшие заповеди из Второзакония действительно оказываются сжатой формой Десятословия (Исх. 20), где первые четыре заповеди говорят о любви к Богу, а остальные шесть — о любви к ближнему.

Вопрос об имуществе в христианской истории периодически становился центральным если не для всех, то для многих христиан. Появлялись люди, утверждавшие, что христианин не только может, но и должен быть непременно нищим, нищим полностью и абсолютно, иначе о спасении и о Царстве ему придётся забыть.

Некоторые из рассказанных евангелистами историй действительно могут навести на такого рода мысли, особенно на первый взгляд. Между тем Сам Иисус не был совершенно нищим: в общине учеников, которую Он возглавлял, была общинная касса, о чём так или иначе упоминается во всех четырёх евангелиях. Кассой этой, правда, распоряжался Иуда Искариот, что, несомненно, во все времена служило дополнительным аргументом сторонникам полной и абсолютной нищеты.

Между тем на слова Спасителя о трудности спасения для богатого отреагировали и сами апостолы, притом так, как будто все они были богачами. Если бы речь шла о материальном богатстве, о деньгах или вообще об имуществе, им не о чем было бы беспокоиться, но, как видно, ученики понимали, что Учитель имеет в виду нечто большее. Впрочем, юноша, разговаривавший с Иисусом, был богат именно материально, но дело было не в материальном богатстве как таковом. Иисус просто отвечает на заданный вопрос: чего мне не хватает для Царства? Именно его задаёт Иисусу юноша, ожидая ответа наподобие того, какой нередко давали тогда учёные раввины и учителя Торы.

Он думал, что, подобно им, Иисус предложит ему какое-нибудь особенное средство, молитву, например, или особое аскетическое упражнение, или какой-нибудь секрет, связанный с соблюдением норм и правил ритуальной чистоты — словом, что-то такое, что позволит ему войти в Царство. Он не ожидал простого ответа о заповедях — «всё это я соблюдаю с детства». Ничего особенного, так могло о себе сказать большинство правоверных евреев. Юноша же ищет чего-то именно особенного, он хочет получить ключ от Царства, его он ищет, обходя духовных учителей.

Иисус же может предложить ему лишь одно: полную бедность. Не нищету в буквальном смысле, а бедность как готовность отказаться от того, что считаешь своим. В Царстве ни у кого нет ничего своего. Каждый пользуется всем, что ему нужно, но не присваивает того, чем пользуется. Не прикипает к нему сердцем, которое остаётся свободным. Эта задача потруднее полного отказа от имущества, и ученики на сей раз прекрасно поняли своего Учителя. Такая бедность — дело не столько человеческое, сколько Божье, о чем и говорит им Иисус.

Продолжая разговор о пророчестве и о глоссолалии, Павел указывает на важность истолкования того откровения, которое получает «говорящий языками» (ст. 13–15). Он прекрасно понимает разницу между спонтанным экстазом, который может пройти для переживающего его без всяких духовных последствий, и откровением как таковым, которое непременно затрагивает духовное «я» («ум») человека. Экстаз иногда действительно оказывается следствием непосредственного воздействия дыхания Божия на природу человека, но собственное духовное «я» человека, которое и делает его самим собой, вполне может остаться при этом незатронутым. И тогда такой человек не сможет ни понять смысла откровения, ни передать его другим (ст. 16–17).

Между тем, для христианина, если только он считает себя и действительно является взрослым, духовно зрелым членом Церкви, на первом плане должна быть именно задача собственного духовного развития и духовного развития своей церковной общины, а не радость по поводу своих экстатических переживаний, подобная той радости, которой дети радуются понравившейся им игрушке (ст. 17–20).

Конечно, иногда, особенно для людей неверующих, глоссолалия, как и всякое другое явное действие духа Божия, может стать своеобразным свидетельством реальности духовного мира, о котором большинство людей, как правило, не задумывается. Но для самих христиан глоссолалия свидетельством не является, ведь она ничего не прибавляет к духовному опыту ни тех, кто её переживает, ни тех, кто наблюдает её со стороны (ст. 21–22). Иное дело пророчество в его традиционной форме: здесь духовная польза налицо, ведь откровение в этом случае принимает форму, в которой оно может быть воспринято и усвоено.

Снова на первый план для апостола выходят не переживания отдельных людей сами по себе, хотя бы они и были связаны с их духовной жизнью, а мера участия переживающих в жизни Церкви, а значит, и в жизни Царства, связанная с их переживаниями. В самом деле, любые, даже самые интенсивные духовные переживания сами по себе приходят и уходят. Остаётся лишь Царство и та мера реального участия в его жизни, которая определяет судьбу человека в вечности.