Мысли вслух на20 Июня 2025

Слова Иисуса о мёртвых, которым надо предоставить погребать своих мертвецов, могут показаться слишком жёсткими. Между тем, Он говорит здесь о том, что составляет суть той новой жизни, которая вместе с Ним вошла в мир. Сама ситуация вызывает вопросы. Не очень понятно, идёт ли речь об уже умершем отце, который ждёт погребения, или о престарелом человеке, сын которого просит позволения пожить с ним, чтобы тому не оставаться одному на склоне лет. Но, как бы то ни было, ясно одно: речь идёт о том, чтобы помочь человеку дожить. Спокойно умереть. О том, чтобы проводить его в последний путь.

Словом, обо всём том, что так или иначе связано со смертью. А Иисус принёс в мир полноту жизни. Такую полноту, которой мир не знает. То, что мы здесь привычно называем жизнью, на деле оказывается отсроченной смертью. Постепенным умиранием. И вопрос лишь в том, насколько нам удастся отсрочить неизбежный в падшем мире конец. Спаситель предлагает альтернативу всему этому. Полноту жизни. Её можно принять, но тогда придётся оставить то подобие жизни, которое столь нам привычно.

Перестать умирать и начать жить. Это странно, непонятно, непривычно. Более того: это кажется невозможным. Даже сегодня. Даже христианам. И сегодня в больницах и хосписах христиане помогают другим христианам доживать. Провожают в последний путь. И изыскивают всё новые способы примирить этих уходящих христиан с неизбежной смертью, которой для этих самых христиан в нормальном случае просто не должно существовать.

А если она существует, если сегодня эта проблема стоит для завершающих свой земной путь христиан так же остро, как для иудеев дохристианских времён (а она порой стоит для них ещё острее — не как для иудеев даже, а как для самых настоящих язычников), значит, что-то не так с нашим христианством. С жизнью и смертью. С путём. С Царством — не вообще, а в нашей жизни. Если и уходящие, и остающиеся всем существом чувствуют, что впереди у уходящих не путь Царства, а смерть и только смерть, значит, и впрямь ни те, ни другие жизнью Царства никогда не жили. А Иисус ориентирует нас именно на такую жизнь. И это не максимализм: ведь только она и заслуживает названия жизни без оговорок. И только ею стоит жить.

Говоря о спасении и об избавлении от греха, Павел рассматривает этот процесс также и в космическом масштабе. Повреждённость человеческой природы, сделавшая неизбежной, в частности, и смерть — очевидный для каждого факт. Об этом факте во все времена знали отнюдь не одни только яхвисты, или иудеи, или христиане.

О том, что природа человека то ли всерьёз повреждена, то ли, как минимум, искажена какой-то неведомой злой силой, так или иначе говорят все религиозно-философские школы и учения древности. И связано это с тем грехом, которым согрешили первые люди. А последствия совершённого первыми людьми греха передаются каждому человеку, рождающемуся в мир, подобно неизлечимой наследственной болезни, ослабляющей человека духовно и физически и делающей его склонным ко злу и греху.

Так было всегда, вся история падшего человека проходит под знаком этой наследственной болезни, духовной и физической. И Тора сама по себе ничего тут не может изменить. Вернее, может, но от этого не легче: она ведь сама по себе не помогает человеку избавиться от греха и от той испорченности, которая стала свойственна человеческой природе после грехопадения. Наоборот, Тора лишь подчёркивает греховность человека, оттеняет её.

Грех становится заметнее, когда есть Тора, так же как отклонение от выбранного направления становится заметнее, когда есть компас. Но как компас сам по себе не может изменить направление движения, так и Тора сама по себе не может избавить человека от греха. Тут нужно действие Божьей силы и Божьей любви. Эти сила и любовь входят в мир через Мессию, через Христа, Который принёс в мир Царство. Царство и есть явление Божьей силы и Божьей любви во всей доступной миру полноте, оно может изменить ситуацию кардинально.

С приходом Христа и с явлением Царства начинается процесс избавления человечества и мира от последствий грехопадения, и потому именно приход Христа можно сравнить с грехом первого человека: и тут, и там налицо последствия вселенского масштаба, но их духовный вектор противоположен. И если грех первого человека разрушает и человечество, и мироздание, то приход Христа и явление Царства их восстанавливает, исцеляя от той болезни, которая стала следствием грехопадения. Это единственный способ преодолеть последствия падения как в жизни отдельного человека, так и в истории человечества. Другого нет.

Случалось ли вам, допустим, отдыхая на море, пойти купаться, оставив на пляже сумку с деньгами? Вы плещетесь в воде, но что-то отравляет вам удовольствие — вы все время оглядываетесь на свои вещи... «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».

Конечно, это очень примитивная иллюстрация к словам Иисуса, но разве мы с вами такие уж сложные существа?! Тот же механизм распределения нашего внимания действует и в более «духовных» ситуациях. Конечно, земные дела важны, и им необходимо уделять внимание. Сможем ли мы каждый раз удержать в себе правильную вертикаль «главности», где важнее всего Бог, Дух, любовь?

Об этом же и следующие слова Христа о Боге и маммоне (богатстве). Иисус не против богатства, благополучия, Он говорит о том, что нельзя их ставить в центр своего служения, своего внимания — это место должно быть зарезервировано для Бога!

В этом пророчестве контрастом звучит укор Израилю и Иуде за то, что они не хотят обратиться к Богу даже в момент испытаний, и — весть о возвышении языческой Галилеи, в которой прекратятся притеснения и войны, потому что в ней воссияет Князь мира — мира, как состояния гармонии Бога и людей. Парадоксально, что обетование Сына происходит на фоне неверия и забвения Бога в Его народе. Но помимо человеческой неверности и греха, в мире действует другая сила — ревность Господа, Его пламенная любовь к людям, которая не останавливается ни перед чем.

Чем отличается реакция Бога от реакции человека? Прежде всего, наверное, как раз именно тем, что, действуя в конкретной, человеческой греховностью обусловленной, ситуации, Он никогда не принимает спонтанных решений. Конечно, читать о ярости Бога человеку, настроенному сугубо спиритуалистически, наверняка несколько странно.

В самом деле: неужели Богу свойственны все человеческие эмоции? Но всё же, наверное, не стоит забывать, что за человеческими эмоциями часто стоит вполне конкретное отношение к тому или иному человеку или событию, конкретная и нередко вполне осознанная интенция. А отношение и интенции, в отличие от эмоций, свойственны не только человеку, но и Богу, как свойственны они вообще всякой личности. И тогда ярость Бога становится вполне понятной: как видно, речь идёт о чём-то таком, что человека, если бы он мог увидеть ситуацию глазами Бога и оценить её так, как оценивает эту ситуацию Бог, привело бы в ярость. А вот дальше начинаются различия: ведь, в отличие от Бога, Который Свою ярость сдерживает, падшему человеку сдержать её бывает очень непросто. Почему же так? Только ли из-за неумения человека контролировать собственные эмоции? Наверное, всё-таки не только.

Дело, по-видимому, ещё и в отношении падшего человека к конкретной ситуации и к людям, в ней участвующим. Как видно, реакция падшего человека на ситуацию — это именно реакция, спонтанная и непосредственная. Человек видит обычно лишь ближайшую перспективу, ближайшие следствия сложившейся ситуации и оценивает преимущественно или исключительно их. Бог смотрит на дело иначе: Он видит не только всю перспективу, связанную со сложившейся ситуацией, от ближайшей до самой отдалённой, но и те потенции, которые с ней связаны (прежде всего, разумеется, речь идёт о потенциях духовных).

Он видит все открывающиеся, хотя бы и самые маловероятные, возможности благополучного разрешения и выхода из сложившегося тяжёлого положения и готов их использовать. И, конечно, в отличие от человека, Он не собирается применять к проштрафившимся санкции ради санкций, наказывать ради самого наказания, хотя бы наказание состояло лишь в том, чтобы дать согрешившим почувствовать последствия совершённого ими греха.

Если Бог и делает нечто подобное, то лишь тогда, когда Он знает, что это позволит впоследствии задействовать ту или иную из видимых Ему возможностей для выхода из тяжёлого положения, в которое загнал себя своими грехами Его народ. А уж о том, чтобы разорвать однажды заключённый союз-завет, не может быть и речи: пусть от народа останется лишь остаток верных, Бог сохранит верность завету даже ради этого остатка. Собственно, такой взгляд и такое отношение и называется у Осии милосердием. Тем милосердием, на которое народу только и остаётся надеяться после всех совершённых им грехов.

Описывая свою жизнь и своё служение, Павел говорит, что у него больше оснований для похвальбы и для самоутверждения, чем у большинства из тех, кто считает себя вправе хвалиться и самоутверждаться за счёт коринфских христиан. В самом деле: для Церкви, для подлинного свидетельства о Христе и о Царстве Павел сделал столько, сколько не сделал никто из тех, кто в Коринфе претендовал на звание учителей и апостолов и на этом основании требовал себе уважения, почитания и материальной поддержки. Причём, судя по словам апостола, их требования принимали порой достаточно грубые формы, а в обхождении с братьями они могли быть весьма заносчивы.

Как видно, эти люди действительно мнили себя учителями и апостолами, будучи притом уверены, что такой статус даёт им некие особые права в церковной общине, которыми они отнюдь не собирались пренебрегать. Для Павла же такое поведение было как раз свидетельством того, что о христианской жизни они не имеют никакого понятия: ведь Иисус не раз говорил Своим ученикам, что в Царстве высшее и наиболее важное место занимает тот, кто несёт самые трудные и ответственные служения, тот, на ком большая ответственность.

Именно мера ответственности, а не статус, определяет права и возможности человека в Царстве, а значит, и в Церкви. Если же ситуация в конкретной церковной общине оказывается иной, то приходится вести речь о «неразумии» её членов, терпящих подобных «учителей» и «апостолов» и дающих им почётные места и власть над собой.

Речь, разумеется, идёт не о каком-то неразумии в житейском смысле слова (по меркам мира сего как раз коринфская ситуация была вполне понятной и разумной), а о непонимании членами коринфской церковной общины фундаментальных законов духовной жизни вообще и христианской в частности. Иначе невозможно объяснить, почему они позволяли своим учителям и наставникам «порабощать» себя, «объедать», «обирать», «бить в лицо».

Даже если предполагать, что Павел тут несколько преувеличивает и говорит образно, всё же ситуация становится достаточно понятной: коринфские христиане, очевидно, считают, что их «учителя» имеют право относится к ним именно так потому, что они «учителя». Но как раз такое их отношение к своим учителям и наставникам и свидетельствует об духовном «неразумии» коринфских христиан, о непонимании ими того, какими должны быть отношения в Церкви, если, конечно, вести речь именно о Церкви с большой буквы.