Мысли вслух на5 Июля 2025

Каждый христианин знает, что его дело — свидетельство, свидетельство о Христе и о том Царстве, которое Христос принёс в мир. И чем активнее он свидетельствует, тем больше народу вокруг спасётся. Но что такое свидетельство? Обычно под свидетельством мы подразумеваем слова и поступки, который могут дать понять окружающим нас, что такое Царство и какой жизнью живут его обитатели. А что же сами люди, которым мы свидетельствуем? До Царства ли им?

Вопрос может показаться странным: ведь каждый христианин знает, что именно в Царстве преодолеваются все трудности и разрешаются все проблемы. Никакая религия тут, разумеется, не поможет, а вот приобщение к полноте Царства помочь может. Не случайно одним из главных свидетельств силы Царства во времена земного служения Спасителя становятся исцеления.

Конечно, каждое исцеление оказывается свидетельством. Но почему именно исцеления? Самый простой ответ: потому, что именно этого люди ожидали в первую очередь. Более того: некоторые из них (а может быть, и большинство) поначалу, только услышав об Иисусе, ожидали от Него только исцеления, и, лишь получив желаемое, начинали задумываться о большем (притом не все и не всегда). Но Иисусу не было жаль для этих людей Царства, его силы, его жизни. Он понимал, что до тех пор, пока человек не убедится, что проблема, отравлявшая до сих пор всю его жизнь, разрешима, он не поверит ни в какое Царство, как в реальность, и не примет его, как реальность.

И апостол, как видно, тоже прекрасно это понимает. Свидетельство о Царстве, как ни покажется парадоксальным, начинать надо не с абстрактных слов о Царстве и даже не с собственного опыта жизни в нём, а с того человека, которому приходится свидетельствовать, с его жизни, с его проблем. Но не с тем, разумеется, чтобы просто поговорить о наболевшем и ещё больше разбередить раны, а с тем, чтобы засвидетельствовать ему возможность разрешения его проблем и изменения его жизни в случае, если он решится сделать шаг за Христом. Не с тем, чтобы стать адептом некой новой для себя религии (которая, скорее всего, ничем ему не поможет), а с тем, чтобы стать жителем Его Царства, где проблемы, конечно, не исчезают сами собой волшебным образом, но где они могут найти своё решение.

По-видимому, в Церкви вообще и в Римской церкви в частности тогда были люди, уверенные, что грех христианину не страшен: он ведь только подчёркивает и оттеняет действие в жизни человека Божьей благодати, а потому и бояться греха нечего.

При этом предполагалось, что, коль скоро христианин уже по определению принадлежит Царству, то никакой грех не может ему повредить и отделить его от Царства: Бог ведь сильнее того зла, в котором лежит мир, а Христос окончательно победил зло мира сего и самого дьявола, так, что зла теперь по-настоящему вовсе и не существует. А если так, то и христианину нечего бояться этой иллюзии и думать о грехе как о чём-то реальном и действенном.

Павел же прекрасно понимает, что до полного преображения мира и человека грех будет иметь над человеком власть постольку, поскольку и сам человек ещё прежний. Борьба ещё не закончилась: Христос победил зло мира, но в себе самом каждому придётся победить то же самое зло самому, хоть и с Его помощью. И пока это не сделано, говорить о неуязвимости человека для греха не приходится.

А значит, путь праведности и в Царстве остаётся путём праведности, он остаётся путём противостояния греху, который стремится лишить христианина той жизни Царства, которой он приобщился. Эта угроза не иллюзорна, она вполне реальна. И реальна каждую секунду, каждое мгновение человеческого существования. Вся жизнь христианина становится выбором между грехом и Царством. И это продолжающийся выбор, а не просто сделанный однажды и навсегда. Выбор, который придётся подтверждать. Или не подтверждать — но тогда придётся забыть и о Царстве, и о спасении.

Ученики Иоанна Крестителя не случайно задают Иисусу вопрос о посте: ведь пост считался и у фарисеев, и у членов других религиозных братств одним из основных религиозных правил, без соблюдения которого говорить о благочестии было невозможно. При этом изначальный смысл поста был основательно забыт: ведь пост символизировал, прежде всего, траур, в частности, по умершим родственникам, равно, впрочем, как и траур, связанный с событиями общенародного масштаба.

Конечно, в ходе развития яхвистской, а затем иудейской религиозной традиции он приобрёл новый смысл, связанный уже с собственно духовной жизнью: пост стал связываться в религиозной жизни с тоской по Богу, с печалью, вызванной богооставленностью. И, конечно же, пост стал выражением того страха и трепета, который охватывает человека, ожидающего близкого суда Божия: таким был, к примеру, пост Йом-Кипура.

Но нередко в евангельские времена пост становился просто формой религиозного благочестия, обязательным для всех элементом религиозной жизни, уже никак не связанным ни с конкретными событиями в жизни человека, ни с его духовным состоянием. Так было, к примеру, у фарисеев, которые, судя по тому, что мы знаем о них сегодня, постились, как минимум, два дня в неделю (а особо ревностные члены братства и чаще, причём посты эти нередко были фактически публичными: постящиеся всячески демонстрировали скорбь о собственных грехах, страх и трепет перед близящимся днём Суда).

Иисус же возвращает посту его истинный, не религиозный, а собственно духовный смысл. Пост — не религиозная обязанность и не правило благочестия, это внешнее выражение определённого духовного состояния, в частности, богооставленности. Имитировать тут нечего и незачем: придёт время, когда пост станет чем-то вполне естественным, а пока нужды в нём нет, не стоит изображать несуществующую скорбь.

Иисус, разумеется, не случайно ставит вопрос именно так. Ведь Он готовит Своих учеников и последователей к жизни в Царстве. В Царстве, где нет места игре и имитации, хотя бы даже насыщенной очень важными религиозными смыслами. Ведь здесь уже нет нужды в религии, так же, как нет здесь нужды в символах и аллегориях. Здесь сама жизнь, идущая по своим законам.

Когда дело касается греха и праведности, нам, людям, ближе всего формальный, арифметический подход. Мы готовы скрупулёзно подсчитывать чужие (или, реже, свои) хорошие и дурные дела с тем, чтобы подвести если не окончательный, то хотя бы промежуточный баланс и понять, чего мы достигли и на что имеем право у Бога. И от Божьего суда мы часто ожидаем такого же подсчёта и подведения баланса, но только окончательного.

Такого, где будет учтено абсолютно всё: ведь от Бога ничего не скрыть, и в адекватности Его оценок сомневаться не приходится. Не случайно посмертный суд, как он представлялся язычникам, как раз и сводился к такой оценке, к подведению окончательного баланса. Образ весов, взвешивания души после смерти был широко распространён и хорошо известен в древности как на Ближнем Востоке, так и в греко-римском мире. И от своего Бога многие верующие яхвисты ожидали чего-то подобного.

Иезекииль разрушает все их ожидания. Он говорит: нет никакого баланса, никакого подведения итогов. Праведник, согрешив однажды, из-за этого греха может умереть. И грешник, однажды обратившись к Богу и раскаявшись в совершённых грехах, может остаться в живых. По-человечески это казалось совершенно несправедливым: неужели один-единственный грех затмит все совершённые праведником добрые дела? А одно обращение, одно раскаяние — разве оно перевесит всё сделанное грешником зло? Но у Бога иная арифметика.

Вернее, полное её отсутствие. Бог не подсчитывает злые и добрые дела, совершённые людьми. Хотя, конечно же, прекрасно их видит и о них знает. Но Ему важны не награды и наказания. Не баланс добрых и злых дел. Он и так знает ещё со времён Ноя, что все намерения сердца человеческого — зло от юности его. Но Ему важно спасти человека. Такого, какой есть. И Он использует для этого любую возможность. А возможность появляется тогда, когда между Ним и человеком, которого Он хочет спасти, возникают и устанавливаются хоть какие-то отношения. Пусть даже на секунду.

Для Бога одна секунда — это бесконечно много. Ведь в одну эту секунду Он может вместить всю полноту Своего Царства. И неважно, что было вчера, позавчера, год или десять лет назад. Важно то, что есть здесь и теперь. Ведь у Бога нет ни прошлого, ни будущего — только вечное настоящее. Все отношения с ним всегда здесь и теперь. И их отсутствие тоже. Поэтому и спасение праведника, и гибель грешника тоже происходят здесь и теперь. Без всякой арифметики. Только Божьей любовью. Здесь и сейчас принимаемой или здесь и сейчас отвергаемой.

Пророчество об Ассуре раскрывает смысл исторических катаклизмов, происходивших не только в древние времена. Оно помогает увидеть глубинную сущность многих событий последующих веков.

Великая империя, поглощающая соседей и во дни Исаии нависшая над Иудеей, привыкла полагаться на свою мощь, она считает свои военные, да и не только военные успехи исключительно собственной заслугой. Её цари и полководцы в принципе могут признать свои успехи даром свыше, но что не укладывается в их сознании, так это то, что их победы и величие вовсе не являются знаком расположения Бога.

Но Библия даёт нам право делать вывод, что Господь, видя, что люди желают того, что не может им пойти во благо, тем не менее попускает сбыться по их желаниям. Им, не понимающим, что для них же лучше, но претендующим на такое понимание, Он даёт увидеть и испытать, что будет, если осуществится то, чего им так страстно хотелось.

При этом Он Сам не допускает окончательной гибели заблудшего человечества и может любую самую чудовищную ситуацию повернуть во благо. Но тем, кто хотел зла, всё-таки за свои дела придётся ответить.

Продолжая тему Торы, Павел пишет галатийским христианам, что отказ от обрезания отнюдь не означает отказа от Торы. Он напоминает им об известном раввинистическом изречении, которое не раз цитировал Сам Спаситель: люби ближнего, как самого себя, и можешь считать, что ты исполнил Тору (ст. 14). Свобода в нашем, ещё не преображённом мире — лишь потенция, её можно употребить и на добро, и на зло. В Царстве же свобода является не только возможностью, но и её осуществлением, тем воплощением любви, которым в Царстве является всякое отношение, если только оно действительно принадлежит Царству. Не случайно апостол говорит о любви как о единственно правильном, а для христиан — и единственно возможном употреблении свободы (ст. 13). Он призывает галатийских христиан к самой простой и, вместе с тем, самой сложной вещи: к жизни в Царстве, к тому, чтобы поступать по духу (ст. 16–17).

Апостол напоминает галатийской церкви о том же, о чём он неоднократно говорил и другим церквам: в любви — вся полнота Торы. Ведь именно любовь и составляет основу Царства, ту субстанцию, которой там пронизано всё, включая и все отношения, связывающие его жителей с Богом и друг с другом. А Тора уже перестаёт быть оградой, предохраняющей от греха, её охранительная функция в Царстве перестаёт быть актуальной. Зато появляется другая, почти не задействованная в нашем, ещё не до конца преображённом мире: она становится той формой, которая позволяет любви, пронизывающей Царство, обрести форму и качество. Павел не случайно столь подробно перечисляет как дела духа, так и дела плоти, противопоставляя их друг другу (ст. 19–28). Он хочет напомнить своим читателям о том, что система межчеловеческих отношений формирует вполне определённую среду, которая может формироваться или по законам нашего, ещё не преображённого мира, или по законам Царства. И призывает галатийских христиан сделать формирование среды, живущей по законам Царства, своей главной задачей. Ведь именно это, а не игры в религию, является делом действительно духовным, делом, достойным жителей Царства.