Мысли вслух на8 Июля 2025

Девизом переживаемой нами эпохи стал афоризм «хотели как лучше, а получилось как всегда». Это гениальное выражение действительно отражает то, как происходит наша жизнь, ведь оно приложимо не только к деятельности государства, но и ко многим нашим собственным поступкам, совершаемым в «частной жизни». Страшно было бы судиться по плодам этих поступков, потому что едва ли мы смогли бы найти что-нибудь, не отравленное грехом. Одно только таинство Евхаристии осталось бы у нас тогда.

Но апостол Павел говорит нам, что Бог будет судить, во всяком случае, не только по плодам наших дел, но и по сердечным намерениям. И в этом для нас есть удивительная надежда. Кроме того, нередко жизнь наша такова, что намерений в глубине сердца у нас много, а сил — мало. И это, по мысли апостола, тоже ситуация не безнадежная. Дело за малым: чтобы намерения сердца были достойны похвалы от Бога. И тогда имеет смысл просить у Него мудрости и сил, чтобы реализовывать эти намерения.

Суть конфликта между законом и благодатью, между Христом и законниками, как в капле воды, отражается в этом исцелении. Законники спрашивают Христа, чтобы обвинить Его. Вопрос же, строго говоря, состоит в том, что важнее: соблюдение предписаний закона (в абсолютной и буквальной богоданности которого никто из законников не сомневается) или милосердие, жалость к страдающему человеку. Конфликт идей: с одной стороны, говоря славянским словом, «богописанный» закон, который иудеи воспринимают как единственное выражение воли Творца; с другой стороны: «милости хочу, а не жертвы, и познания Бога более, нежели всесожжений» (Ос. 6:6). Проблема не в том, можно ли перетолковывать и дополнять закон: иудеи это сплошь и рядом себе позволяют. Но позволяем ли мы Богу иметь ничем не связанную волю? Даем ли мы Ему право миловать? Христос часто повторяет нам, что каким судом судим, таким и мы будем судимы. Законники же хотят, чтобы Бог ограничил свое милосердие рамками известного им закона.

В ответ на это Христос делает совершенно то же, что Он сделал некогда с пророком Ионой. Он предлагает законникам увидеть ситуацию с Его точки зрения. Ионе, который обиделся на Бога за то, что Он пожалел покаявшихся ниневитян, Бог дал растение, от сожаления о котором Иона готов был лишиться жизни, — и предрек тем самым, что Он Сам отдаст Свою жизнь от жалости к нам (Ион. 4:6-11). Законникам капернаумской синагоги Он предлагает вопрос об овце, потому что превосходство человека над скотом отчасти подобно превосходству Всемогущего над самим человеком. Итак, если вы жалеете погибающую без вашей помощи тварь, то, перефразируя Ион. 4:11, «Мне ли не пожалеть страдающего человека». Как и во всей Библии, мы видим здесь великое откровение о том, что побудительный мотив действий Божиих в мире — сострадание к нам. Между прочим, Своим ответом Иисус обосновал и законность Своего поступка: можно в субботы делать добро. Заповедь говорила: во все дни делай дела твои. А добро — дело Божие, и его можно делать всегда.

Часто можно слышать, как люди говорят: "Я ничего у Бога для себя не прошу, за родных иногда бывает, а за себя мне как-то неловко". Неловкость эта происходит от того, что нет нужды в Боге, который, как всякая свободная личность, скорее всего, предложит совсем не тот путь, который хочется. Ничего не прошу, ничем не обязан, живу, как хочу, здесь, а Он там сам как-нибудь.

Но может ли человек сделать хоть что-нибудь без Бога? От чего он может защитить себя? Может ли противостоять злу, которое видит в избытке вокруг себя и тех, кого он любит? Можно, зная, что Бог – личность, которая любит каждого отдельно и конкретно. Горячность Иакова, его неотступность, его нахальство – вот пример того, как должен действовать человек, прося у Бога благословения. Это неотступность того, кто знает, где источник жизни. Это горячность того, кто знает - иначе не выжить.

Сегодняшнее чтение представляет собой, быть может, одно из самых суровых обличений народа Божия за его грехи из тех, что прозвучали из уст пророков. Здесь перед нами вся история народа, и история эта оказывается историей греха и отступничества. Но при всём том Бог всё же не оставляет Своего народа. И не потому, что народ усваивал преподанные Богом уроки и менялся к лучшему, а потому, что у Бога был некий замысел, который можно было реализовать лишь с участием избранного Им народа.

Если бы Бог предоставил еврейский народ своей судьбе, это, по-видимому, стало бы своего рода антисвидетельством, которого Он допустить не мог (ст. 14, 22). Но, как видно, ситуация изменилась, и изменилась кардинально. Прежде народу Божию для свидетельства достаточно было просто существовать, существовать вопреки всему и всем, даже тогда, когда любой другой народ должен был бы давно уже исчезнуть, рассеяться, ассимилироваться; теперь важно было явить миру качества народа Божия, народа-общины, которая хранит безусловную и бескомпромиссную верность своему Богу. И явить их надо было именно в рассеянии, в окружении тех самых язычников, которым прежде евреи так стремились подражать и быть похожими на которых нередко считали за честь. Теперь у них появились все возможности для того, чтобы увидеть столь прежде заманчивый языческий мир вплотную, таким, какой он есть. И вспомнить о Боге, о Котором прежде в погоне за мнимыми благами язычества они склонны были забывать. Потому и говорит Бог устами Своего пророка о суде, которым будет судить Свой народ в «пустыне языческой» (или «в пустыне народов»; под «народами» в еврейской Библии подразумеваются иногда именно язычники) (ст. 34–36). И лишь пройдя через горнило реального язычества, соприкоснувшись с языческим миром и познав его таким, какой он есть, без прикрас, народ Божий станет общиной верных и научится быть свидетелем Божиим.

И это будет уже не кичливая гордость величественным Храмом или высокими стенами, а подлинная верность Богу, которая и делает общину общиной. Кто не сможет, останется в «языческой пустыне», как когда-то остались в ней не решившиеся и не пожелавшие идти в землю обетованную (ст. 37–38); кто же захочет и решится пойти, станет остатком, который вновь увидит землю отцов (ст. 39–44). Увидит с тем, чтобы поселиться на данной Богом земле и встретить обещанного Им Мессию.

На страницах Библии Вавилон предстаёт не просто как одна из языческих цивилизаций, но и как оплот и символ язычества, господствующего на земле. И вот ему предстоит рухнуть, обрушиться под тяжестью своих грехов, явившихся следствием демонических основ его духовной жизни. Не случайно, что именно по отношению к Вавилону пророк произносит слова, которые Сын Человеческий повторит, говоря о павшем ангеле, называя того денницей, сыном зари.

Поразительно, что пророчество о том, что Вавилон не заселится никогда, сбылось не только иносказательно, но и в самом прямом смысле, и если многие древние города после бесчисленных войн неоднократно отстраивались, то руины Вавилона сегодня — достояние археологов. Библия о многом говорит нам притчами, но, как видим, многие из её слов следует понимать совершенно прямо и буквально.

Сбылось пророчество и о земле Филистимской, о которой позднейшие поколения знают только из Библии. Исчезли многие языческие цивилизации, но наследие ярчайших из них, например, Египта или Греции, живо и сегодня. Но что осталось от филистимлян, кроме почти испарившейся памяти об их военных успехах? Их герои и полководцы забыты, и точно так же не оставит о себе доброй памяти любая голая «крутизна».

Сильным казалось языческое и безбожное могущество, но вот оно рухнуло. То, что хотело обойтись не просто без Бога, но и вопреки Ему, не могло не рухнуть.

Павел прямо говорит, что требующие от галатийских христиан обязательного обрезания учителя хотят, с одной стороны, избежать лишних проблем и даже гонений, а с другой — похвалиться обрезанными по их призыву членами церковной общины как неким собственным достижением. Первое было связано с тем, что обрезание было знаком принадлежности к еврейской общине.

Обрезанный — значит, еврей. Синагога существовала вполне легально на территории всей Римской империи, и, хотя определённый антисемитизм был присущ и римскому обществу, и римской власти, речь о систематических преследованиях всё же не шла. Необрезанные же автоматически оказывались вне Синагоги, а значит, вне римского правового поля: никаких других оснований для легальной деятельности у отделившихся от Синагоги общин не было. Тут вполне можно было ожидать проблем, вплоть до прямого конфликта с властями.

В этом смысле обрезаться было безопаснее, чем оставаться необрезанными: тогда любое христианское церковное собрание могло сойти за синагогальное, тем более что власти обычно не склонны были вдаваться в тонкости синагогальной жизни. Но было и другое: желание продемонстрировать собственные «достижения» как учителей и наставников. В самом деле: духовная работа — дело небыстрое и часто не особо заметное, духовные перемены в человеке происходят обычно медленно, и снаружи их не видно. Более того: настоящая духовная работа почти всегда, так сказать, «штучная», тут обычно нет места массовости, так бросающейся в глаза и потому многими так любимой.

Совсем иное дело религиозная пропаганда и призыв к соблюдению тех или иных религиозных норм и предписаний, хотя бы того же обрезания: тут призыв вполне конкретный, ответ тоже вполне конкретный, результат виден всем и сразу, и он вполне может быть даже массовым, если проповедник окажется достаточно активным. Наверное, как раз поэтому религиозная проповедь во всех общинах и во все времена проповедников, особенно начинающих, привлекала куда больше собственно духовной работы. Но религия не заменяет духовной жизни, хотя иногда может её собою подменить. И Павел выступает резко против такой подмены — ведь она отрезает человека от Царства и от его жизни.