Мысли вслух на7 Августа 2025

Во времена Второго Храма, после Вавилонского плена, в кругах иудейских богословов популярны были краткие, в одну-две фразы, определения того, в чём заключается суть Торы. Но, как видно, эта послепленная раввинистическая традиция корнями уходит в традицию пророческую, ещё допленную.

Такое определение приводит и Михей, выделяя главное в Торе: справедливый суд, любовь к милосердию (именно так в еврейском тексте) и скромность или сдержанность перед Богом (то, что в Синодальном переводе названо «смиренномудрием»). Казалось бы, такое определение нельзя считать универсальным: ведь не все судьи, не каждому приходится выносить судебные определения. Но пророк говорит о суде в более широком смысле.

Тора дана человеку не для того, чтобы осуждать ближнего, а для того, чтобы он мог использовать её, как инструмент при принятии решения, соответствующего воле Божией, в той конкретной ситуации, в которой ему приходится это решение принимать. А в конкретной ситуации каждый сам оказывается для себя судьёй: ведь каждому самому приходится оценивать и саму ситуацию, и поступки каждого, кто имеет к ней отношение, и свой собственный выбор. Правильный выбор и оказывается основой основ, когда дело касается соблюдения Торы. Но правильный выбор возможен лишь в том случае, если человек с самого начала ориентирован на милосердие (то, что пророк и называет любовью к милосердию).

Как видно, такая ориентация вовсе не была исключительной особенностью новозаветного откровения. Другое дело, что в Царстве без такой духовной ориентации просто невозможно существовать. Но и до прихода в мир Христа пророкам и праведникам было известно, что без милосердия соблюдение Торы невозможно. В самом деле: Тора предполагает презумпцию невиновности, притом не только юридической, но и духовно-нравственной, и предполагает её в мире падших людей, которые поступать в соответствии с данными Богом заповедями без особых и целенаправленных усилий не могут по определению.

Чтобы в таком мире не осуждать таких людей заранее, чтобы изначально не предполагать в их действиях и поступках худших намерений, нужно милосердие, нужно быть готовым дать каждому шанс проявить себя лучшим человеком, чем тот, каким он, вероятнее всего, окажется в силу своей падшей природы. И быть готовым соблюдать заповеди Божии даже по отношению к тому, кто соблюдать их, скорее всего, не сможет, а быть может, и не захочет. Но милосердие так же мало свойственно падшему человеку, как и праведность. И то, и другое можно обрести, лишь являя ту сдержанность перед Богом, о которой говорит пророк.

Речь, конечно, не о том, что Бога надо стесняться. Речь о том, что человеку, желающему обрести праведность и милосердие, нужно идти за Богом, а не бежать впереди Него, периодически сворачивая с дороги, как бежит порой впереди своего хозяина по лесу молодой пёс. Ведь только следуя за Богом можно получить от Него те силы и возможности, которые делают праведника праведником и дают желающему следовать Торе силы осуществить своё намерение.

Глухота слушающих Христа иногда потрясает. Впрочем, это относится не только к Его земным современникам, но и к нам сегодняшним. Только что Он опять предупредил учеников о том, что с Ним должно произойти в Иерусалиме, и тут же мать двоих из них хлопочет перед Ним, чтобы её дети были получше пристроены. Можно бы, конечно, попробовать истолковать её просьбу как выражение веры в конечное торжество Христа, но оптимизм такой веры выглядит чересчур облегчённым, закрывающим глаза на страдания, которые должны предшествовать торжеству.

Между тем Христос, задавая ученикам вопрос о готовности пить ту же чашу, что и Он, предупреждает их именно о крестных муках и спрашивает о готовности разделить их с Ним. Они ответили, что могут, вряд ли понимая в тот момент, на что выразили согласие. Но со временем они оказались к этому готовы, и их слова стали правдой.

Характерно, что негодовать на братьев за высказанное их матерью пожелание стали другие ученики, также вряд ли сознававшие всю степень того, что предстоит испытать Учителю. Христос же в этот момент не даёт им обрушиться на собратьев с личными обвинениями, Он переводит разговор на обсуждение принципиального вопроса о господстве. Здесь Христос предлагает ученикам совершенно небывалые нормы отношений — ни над кем не господствовать, но служить друг другу. Значит, и апостольство — не власть над душами, но служение.

И здесь же Он открывает, что и Сам пришёл в мир не для того, чтобы кто-либо служил Ему. Но если Он не хочет, чтобы Ему служили, то на кого мы похожи перед Ним, когда стараемся помыкать другими? Не на прощённого ли должника, стремящегося вырвать долг у того, кто в свою очередь должен ему?

Не только многие фарисеи, но и сами апостолы далеко не во всём понимали своего Учителя. Собственно, этим, по-видимому, и объясняется реакция Петра на слова Иисуса о предстоящей Ему смерти и воскресении. В том, что касается смерти и воскресения, ученики, похоже, так и не поняли Иисуса, и лишь после Его воскресения ситуация для них несколько прояснилась.

Очевидно, и Пётр, и остальные апостолы всё же придерживались более-менее традиционных взглядов на Мессию и мессианство. И они совершенно не понимали, как может Мессия умереть. И дело тут было даже не в том, что Он затем воскреснет из мёртвых — о всеобщем воскресении в день Суда апостолы, как и все их современники-евреи, конечно, знали. Дело в том, что Мессия не мог, не должен был умереть, ведь Он должен был встать во главе мессианского восстания с тем, чтобы впоследствии возглавить священную войну за установление на земле Царства Божия.

И Пётр, когда говорит Иисусу «да не будет этого с Тобой!», ужасается не столько смерти самой по себе (он ведь совершенно искренне говорил потом, во время Тайной Вечери, о готовности умереть рядом с Учителем), сколько того, что миссия Иисуса окажется проваленной, что ничего из того, чего ждёт и он, и другие апостолы, не осуществится. Такого просто не могло быть, ведь Мессия — осуществитель планов Божиих на земле, тут не может быть провала. Провал возможен лишь в одном случае: если этот Человек — не Мессия. Но о таком и Петру, и другим апостолам страшно было даже подумать.

Потому-то слова Иисуса о предстоящей Ему смерти и воскресении повергают их в шок. Но, как видно, кроме Петра никто не решился высказать своих опасений и недоумений вслух, быть может, опасаясь услышать худшее. Оставалось лишь идти за Учителем и смотреть, что будет дальше.

Сегодняшнее чтение посвящено центральной теме той полемики, которая развернулась между Иисусом и частью фарисейского братства — теме Царства и религиозности. Для понимания ситуации важно иметь в виду, что речь идёт не о какой-то специфической форме религиозности. Религиозность фарисеев, конечно, имела вполне конкретные черты, свойственные эпохе; но, с другой стороны, именно фарисейскую ментальность можно было бы считать квинтэссенцией религиозности как таковой, и в определённом смысле любую другую религиозность, известную в истории (по крайней мере, в истории авраамистических религий), можно сравнивать с фарисейской религиозностью, как с эталоном.

Но в том-то и дело, что Иисус не был основателем новой религии. Христианство не религия, а жизнь в Царстве, и Спаситель всё время пытается донести эту мысль до Своих собеседников. Не случайно Он столь обстоятельно отвечает пригласившему Его в дом фарисею на вопрос о ритуальном омовении рук перед едой (ст. 38–44). Вопрос о ритуальной чистоте является центральным вопросом любой религии, она определяет принадлежность человека к религиозной общине и его религиозную полноценность.

Иисус же говорит о чистоте не как о религиозном, а как о духовном состоянии. Ведь возможность пребывания в Царстве определяется не качествами человека, моральными или религиозными, а его отношениями с Богом и с ближними. Религия и мораль могут очистить человека внешне, аккуратное исполнение религиозных обязанностей делает человека религиозно безупречным, он соответствует всем предписаниям Торы, если понимать её как только религиозное законодательство, не имеющее отношения к внутренней жизни человека.

Можно было бы назвать это религиозным формализмом, но здесь будет всё же не вся правда, ведь те же фарисеи старались исполнять предписания Закона не только формально, они были просто совершенно уверены, что, аккуратно заплатив десятину, они действительно чисты перед Богом (ст. 42). Иисус же не случайно говорит о милостыне (ст. 41), о том, что невозможно регламентировать никаким законом: только отказ от попыток всё формализовать в отношениях с Богом может заставить человека задуматься не о своих религиозных обязанностях и правах, а о своих отношениях с Богом и людьми. Тогда и статусу, столь важному в религиозной жизни (ст. 43), такой человек не будет придавать особого значения. И главная проблема здесь в том, что в Царство ведёт не какая-то особая, новая религия, а отказ от всякой религии вообще. Такое было неприемлемо даже для «книжников» — преподавателей Торы (ст. 45). Но Иисус в ответ замечает, что раввинистическая теология, как и всякая традиционная теология вообще, занимается обоснованием всё той же религиозности, которая, между прочим, ни к чему не обязывает самих теологов (ст. 46).

Но хуже всего то, что именно религия и её защитники во все времена противостояли свидетелям Божиим и стремились от них избавиться. Так было прежде, и во времена Иисуса не изменилось ничего (ст. 46–52). И тут оказывается, что вполне религиозные, учёные и внешне благочестивые люди обрекают на крест Того, Кого, по их собственным уверениям, они ждали уже много веков. Выбирая между религией и Царством, они, как видно, выбирают религию. И остаются при своём.

Христос обетовал нам второе пришествие. Мы ждем Его. Но ждем как-то по особому. И совсем не так мы ждем Рождества. Мы знаем, что будет рождественская служба, что придет много народу, все будут поздравлять друг друга. А вот если бы мы задумались, мы бы поняли, что праздник Рождества – это не только памятование о Его бывшем воплощении. Это приход Христа в мир. Приход, который еще не произошел, которого мы только ждем. Значит, это и отголосок первого прихода и предвестник второго, в этом удивительное, связующее свойство этого праздника.

Напоминая о своём служении в Фессалониках, Павел особо подчёркивает тот факт, что он никогда не пользовался своим положением апостола для того, чтобы добиться чего-то от тех, кому проповедовал. И речь идёт не только о каких-то личных выгодах: Павел, как видно, вообще не пытался, что называется, «давить авторитетом». Тут проявился очень важный принцип христианского свидетельства, которому апостол следовал всегда: свидетельство должно быть ненавязчивым.

И дело не только в том, что любое навязывание христианства может обернуться формализмом в религиозной жизни появившейся в результате такой проповеди общины. Дело в самой сути духовной жизни вообще и христианской жизни в частности. В самом деле: духовная жизнь целиком сводится к отношениям — отношениям человека с Богом и с другими людьми. А отношения невозможно передать, о них можно лишь рассказать и познакомить другого с тем, с кем знаком сам. Но установить отношения и поддерживать их придётся тому, кто их ищет, никто другой за него этого не сделает.

Тут процесс глубинный, внутренний, к которому ни у кого, кроме Бога и самого устанавливающего отношения, доступа нет. И давить тут бесполезно: чужой авторитет в данном случае делу не поможет. Зато он легко может «помочь» в другом: в навязывании человеку некой идеологии, к примеру, религиозной. Христианство при желании не так уж сложно превратить в религию, хотя такое превращение будет означать его духовное вырождение.

Но когда речь идёт о чужом авторитете, о лидерстве в обычном смысле слова, при котором лидер показывает путь и определяет, во что верить и как жить, духовное вырождение христианства (да и всякой духовной жизни вообще) практически неизбежно. Подлинный духовный учитель поэтому всегда ненавязчив, он лишь помогает человеку увидеть и услышать Бога, когда человек уже готов Его увидеть и услышать. Таким было и свидетельство Павла о Христе: он помогал встретиться с Ним тем, кто был готов к встрече и хотел её, но он не собирался никого никуда вести и не собирался никому указывать, как им жить со Христом. Каждый сам должен был установить с Ним свои отношения и найти свой путь в Царство.