Мысли вслух на12 Сентября 2025

Странная, на первый взгляд, ситуация: ученики идут по дороге рядом с Учителем, не узнавая Его. Как такое могло произойти? Конечно, Иисус после воскресения сильно изменился, но ведь в другое время и в других ситуациях Его ученики всё же Его узнавали, хоть иногда и не сразу. А тут, на всём протяжении отнюдь не короткого пути, так и не узнали!

Евангелист говорит о том, что их глаза были «удержаны» — так буквально звучит соответствующее греческое слово. Как будто что-то мешало им увидеть. Какая-то преграда, что-то такое, через что взгляд не может проникнуть, что не пропускает его сквозь себя. Так что же это за невидимая преграда? Невидимая потому, что ведь шли-то они по дороге рядом друг с другом, и разговаривали, и, казалось бы, ничто не могло помешать апостолам узнать Иисуса.

Но они видели Его, в то же время как бы не видя. Видели неотчётливо? Едва ли: тогда бы они задались соответствующим вопросом намного раньше. Скорее всего, видели отчётливо, но… как бы не Того, Кто на самом деле шёл рядом с ними. Так бывает, когда собеседник надевает маску, очень похожую на человеческое лицо: его тогда легко принять за другого, но никто из видящих не усомнится, что перед ним человек, пусть и незнакомый. Так что же за преграда так изменила облик воскресшего Иисуса?

Очевидно, та самая, которая разделяет Царство и наш, пока ещё не преображённый, мир. Он-то уже пребывал в Царстве, ведь после воскресения Его жизнь принадлежала Царству целиком, а в мире непреображённом Его было видно лишь тем и постольку, кто и насколько мог воспринимать реальность Царства, входящего в мир. Апостолы же к такому восприятию ещё не были готовы по-настоящему. Они, конечно, провели немало времени рядом с Иисусом во время Его земного служения, они видели проявления силы Царства, ощущали его дыхание.

Но по-настоящему его жизни они ещё не приобщились. Их приобщение Царства и его жизни произойдёт позже, в день Пятидесятницы, когда дыхание Царства ворвётся в мир, подобно ветру. Вот тогда, после Пятидесятницы, они научатся видеть Его ясно и отчётливо. Преграда для них исчезнет. А пока она ещё существует — и, видя Учителя, они не узнают Его, если Он Сам не сделает Себя для них узнаваемым. Ведь только житель Царства отчётливо видит его реалии. И его Царя тоже.

Снова, как и в других описываемых евангелистом Марком чудесах, мы видим, что Господь совершает чудо одним Своим словом. Люди, обладающие даром чудотворения или претендующие на экстраординарные способности, обращаются к иной воле: святые — к Богу, шаманы — к силе магических заклинаний. Иисус же просто изъявляет Свою волю — и она творит чудо, как сотворила и весь этот мир. В это проявляется Его божественная власть. Но не менее важно для нас знать, что воля Всемогущего в том, чтобы люди были исцелены от болезней и избавлены от смерти. Особенно подчеркивает это просьба Иисуса, чтобы никто не знал об этом: Он совершает чудо не для привлечения адептов к новой религии, а для избавления от смерти и горя конкретной семьи.

Христос хочет нас вывести за пределы нашей ограниченности и даёт возможность посмотреть на себя со стороны. Тогда мы видим, что находимся среди других людей и во многом на них похожи, а наша уникальность - вовсе не в том, что нам в самих себе нравится. И тогда приходит понимание, что нечестно судить окружающих, не судя себя за то же самое, а то и худшее.

Выражение о сучке и бревне, ставшее пословицей, даже во времена господства атеизма, без ссылки на первоисточник, напоминало о трезвости и помогало иной раз не увлекаться самонадеянным осуждением. А ведь это всегда нелегко, на самом деле мы не только самого бревна не видим, но и оно, невидимое, препятствует нам многое увидеть, и в первую очередь то, каковы мы сами. И как страшно бывает узнать о себе всё!

Недавно один психолог говорил, что если бы человек узнал всё негативное, таящееся в его подсознании, то умер бы от разрыва сердца. Должно быть, без Христа именно такое возможно. Но нам необязательно выпускать на поверхность скрытую тьму, мы можем измениться без мучительного погрязания в психоанализе. Достаточно с помощью Бога увидеть себя со стороны и мужественно признаться, что я не такой, каким хочу казаться себе и окружающим, а затем предоставить себя в Его распоряжение, отвернувшись от собственной нечисти и стараясь в ней не погрязать. А затем попробуем с Его помощью начать приносить плоды.

В своем пророческом прозрении Иезекииль видит, что Господь совершает очищение и исправление «не для нас», то есть не в соответствии с нашими представлениями и замыслами. Мы вряд ли способны представить себе красоту нашего предназначения, понять, к какой жизни мы призваны. Художник нашего спасения — Сам Бог. Он ведет нас к замысленной Им цели сквозь наше непослушание, недоверие Ему, неготовность последовать за Ним. Он совершает это ради Своего святого имени, то есть, ради Себя Самого, ради любви, которую не могут отменить наши каменные сердца, неспособные на настоящую любовь и настоящую молитву. Но когда мы принимаем благовестие Его милости, наши сердца размягчаются, обновляется наш дух, становясь способным на соединение с Божьим Духом.

Сегодняшнее чтение вновь предлагает нам два эпизода, напрямую, казалось бы, между собой не связанных: исцеление дочери самарянки (ст. 22–28) и чудо умножения пищи, подобное описанному в предыдущей главе (ст. 29–38; ср. Мф 14:13–21). Между тем, связь между ними есть. И связь эта проходит через Царство, явление которого лежит в основе описанных в обоих эпизодах событий. Ведь и чудеса, и исцеления, упомянутые в евангельских рассказах, в сущности, всегда говорят об одном: о Царстве, которое, по слову Спасителя, «приблизилось».

Читая в посланиях Павла о той жизни, которую он предлагает вести христианам, нельзя не вспомнить письменность мудрых, образцы которой нетрудно найти, к примеру, в Книге Притчей. Призыв к целомудрию, к ответственности в том, что касается домашних дел, к уважению старших (ст. 1–6) отнюдь не был чем-то новым. В известном смысле новым можно было бы считать призыв к рабам подчиняться своим хозяевам не за страх, а за совесть (ст. 9–10), который в послании Титу звучит уже не в первый раз. Это, впрочем, и не удивительно: ведь древний Израиль никогда не знал массового рабовладения, которое было свойственно Египту, Греции или Риму. Но апостол, как видно, переносит те принципы социальных отношений, которые отражены в традиции письменности мудрых, на реалии греко-римского мира. Как видно, он считает достаточно универсальными если не сами рекомендации древних мудрецов, то, во всяком случае, ту логику, которая их породила.

Конечно, такого рода призывы и увещевания не в последнюю очередь были связаны с политическим мессианизмом, который в это время был широко распространён в Синагоге, проникая, вероятно, и в церковную среду, прежде всего, разумеется, в среду иудео-христианскую, во многом определявшую тогда жизнь Церкви в целом. Павел же был решительным противником подобного рода идей и представлений. И, как видно, не только потому, что политический мессианизм был для него мессианизмом очевидно ложным, который не мог привести ни к чему, кроме бессмысленных восстаний и последующих репрессий. Главное было в другом: апостол никогда не забывал слов Спасителя о том, что Его Царство «не от мира сего». Социальные реформы, политическая борьба или восстания сами по себе не могли приблизить торжество Царства, о чём апостол прекрасно знал. Социум для Павла был всего лишь средством и средой — средством для свидетельства о Царстве и средой, в которой приходится временно, до полного преображения мира жить свидетелям. И он хочет, чтобы среда эта как можно меньше мешала решению главной для христиан задачи — собственному духовному становлению и свидетельству (ст. 11–14), в которых и заключается смысл жизни христианина.