Мысли вслух на20 Октября 2025

Апостол рядом с Пренепорочной Девой стоит у Креста, и, по слову Господа Иисуса, принимает ее как свою мать. С этого времени, пишет апостол, «ученик сей» (для него очень характерно не называть, по возможности, своего имени) взял Ее к себе. Многие христиане (главным образом, православные и католики) уверены, что апостол Иоанн в этот момент представляет собой всю Церковь, все поколения учеников Христа. В этот момент он — первый их нас, и в его лице все мы становимся братьями Иисуса и детьми Марии.

Эта уверенность христиан глубже, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что в Новом завете наша связь с Господом Иисусом действительно может быть такой непосредственной и сильной, что Его семья становится нашей. Заканчивая свое Евангелие, он, уже престарелый, говорит о себе, своей жизни и Христовом Евангелии: «сей ученик и свидетельствует это... и истинно свидетельство его». Вся жизнь апостола, таким образом, является свидетельством о Крестной любви Сына Божьего, и это тоже не только факт личной биографии Иоанна, сына Зеведеева, но и путь для каждого христианина.

В этих ключевых моментах: стоянии у Креста, усыновлении Марии и свидетельстве об Иисусе апостол Иоанн олицетворяет собой всю Церковь, как Петр олицетворяет ее в проповеди в день Пятидесятницы, как каждый из нас олицетворяет ее, когда исполняет волю Божью о себе.

Все библейские книги говорят нам о двух духовных путях: о пути праведности, ведущем в жизнь, и о пути греха, ведущем к смерти. И вот теперь, когда Мессия пришёл, вдруг оказывается, что ситуация не столь однозначна, что не каждый грешник идёт путём греха и не каждый праведник стоит на пути праведности так прочно, как ему кажется.

Впрочем, если вдуматься, ничего удивительного здесь нет: ведь абсолютных праведников, вообще не причастных греху, кроме Христа, в мире нет. А потому праведность по определению является лишь относительным состоянием, которое зависит от полноты и интенсивности богообщения, праведнику доступного. Праведность — как дыхание: она не бывает статичной, если богообщение прекращается, она исчезает, как исчезает дыхание у того, кто прекратил дышать.

И тогда оказывается, что раскаивающийся грешник ближе к праведности, чем мнимый праведник, созерцающий собственную праведность и осуждающий других. В самом деле, чтобы раскаяться, чтобы попросить прощения в совершённом грехе, к Богу нужно, как минимум, обратиться, а значит, установить с Ним те самые отношения, без которых праведности нет. А тогда можно считать, что дело сделано: ведь Богу только и нужно, что установить с нами отношения, дальше Он найдёт способ и возможность решить все наши проблемы. Ему достаточно лишь войти в наше сердце, и тут уже неважно, что станет причиной нашей к Нему открытости. И даже если причиной стало сожаление о совершённом грехе и раскаяние в нём, Он найдёт, как сделать в нашем сердце ту духовную работу, в которой мы нуждаемся для нашего спасения.

В этом тексте обращает на себя внимание одна примечательная деталь. Богач разговаривает сам с собой. Именно к своей душе он обращается со словами: «покойся, ешь, пей, веселись». И в этом содержится, наверное, ключевой момент, позволяющий правильно понять этот текст.

Разговаривать с самим собой – это безумство. Но не просто безумство, а худшее в мире безумство, потому что это означает, что для человека в принципе не существует Бога. Это означает, что место Бога для человека занимает он сам. Человек привыкший жить в предстоянии Богу никак не может разговаривать сам с собой, потому что как можно говорить с собой, когда рядом Бог?! Ведь и безумными мы обычно называем не просто людей, которые говорят сами с собой, а тех, которые говорят сами с собой, когда рядом другие люди. Но ведь когда рядом нет людей, рядом Бог, значит не меньшее, а даже большее безумство (хоть в обществе принято считать наоборот) говорить с самим собой (пусть даже не вслух), когда никого рядом нет.

Ну и что было бы хорошего, может быть, скажет кто-то, если с теми же самыми словами он обратился не к себе, а к Богу? Его грех разве был бы меньше оттого, что с той же самой самоуверенной похвальбой он обратился бы к Богу? Но в том, то вся правда и заключается, что это невозможно. Даже если человек пытается бахвалиться перед Богом, как бы заявляя свою от Него независимость, очень скоро, если человек действительно обращается к Богу, Бог смягчает его сердце и обращает его к Себе. Только тогда Бог ничего не может сделать, когда человек говорит сам с собой.

Сегодня мы читаем об обращении Савла, о событии, которое не только перевернуло его жизнь, но и во многом определило ход истории христианства. Такие обращения бывают нечасто, но они были и продолжают случаться. В сущности всякий человек рано или поздно встречает Бога на своем пути. Эта встреча часто переворачивает сознание человека примерно так, как это произошло с Павлом. Он считал себя служителем Бога, а оказался Его врагом — и наоборот: он думал, что Иисус — его враг, а оказалось — Он его Господин, его жизнь, его призвание.

На самом деле, такой переворот в сознании и называется покаянием (по-гречески «метанойя» — «перемена ума»). Когда человек вдруг видит, что вся его жизнь — гонение на Христа, которое он чинит внутри себя или среди своих ближних и дальних, ему открывается и милость гонимого Сына Божьего, Который не только примет его в число Своих учеников, но и возложит на него новую миссию — не терзать, а созидать Христову Церковь.

Среди оскверняющего человека в Книге Левита упомянута помимо прочего и легкомысленная клятва. Речь идёт о ситуации, когда человек принёс обет Богу, не подумав о последствиях. Как, например, первый царь Израиля Саул: он дал обет Богу в случае победы над врагом принести Ему в жертву первое, что выйдет навстречу Саулу из ворот его дома, а первой ему навстречу вышла его собственная дочь. Вот на такого рода случаи и предусмотрена специальная очистительная жертва. Казалось бы, глупость не грех, чтобы в ней каяться. Хотя жалеть о совершённых глупостях порой приходится — но это уже другая тема.

Между тем очистительное жертвоприношение в данном случае имеет вполне определённый смысл, и связано оно не с искуплением человеческой глупости. Речь идёт скорее об освобождении человека от принесённого обета. Бог, разумеется, не принимает от человека обещаний, если их исполнение связано с нарушением данных Им заповедей, и Ему не нужно исполнение обета, которое нарушает Его волю. Человек, однако, нередко чувствует себя обязанным исполнить данный обет во что бы то ни стало — как Саул в упомянутом примере.

В этом случае едва ли стоило вообще давать такой неопределённый обет, но, даже дав его, совершенно не требовалось исполнять его так, как решил его исполнить Саул. Самому Саулу между тем было очевидно: обет надо исполнять, иначе будет плохо. Тут не столько вера, сколько суеверие, но ведь именно суеверие часто и заставляет человека совершать «религиозные» поступки, о которых он будет впоследствии жалеть.

Грех в данном случае начался не тогда, когда Саул стал настаивать не принесении в жертву собственной дочери, и даже не тогда, когда он принёс легкомысленный обет — он начался с самого отношения Саула к обету как к чему-то самодовлеющему и отдельному от Бога, к чему-то такому, что действует само по себе и что может обрушиться на человека всей своей враждебной силой, если не исполнить обещанного.

Тут язычество в чистом виде, и вот от этого-то язычества человека надо очистить. Очищение же возможно потому, что подобного рода обет человек не осознаёт как нечто языческое, а если бы осознавал — вполне возможно, никогда бы такого обета не принёс. Тут именно невольный грех — такой, от последствий которого можно очиститься. Если, конечно, обратиться к Богу вовремя.

Как бы откликаясь на события 70 г., автор послания говорит о том жертвеннике, к которому «служители скинии», т.е. представители традиционного левитского священства, не имеют отношения (ст. 10). Он упоминает практику яхвистских жертвоприношений, в соответствии с которой мясо очистительной жертвы (за исключением той части, которая сжигалась на жертвеннике, и той, которая полагалась священникам) сжигалось в стороне от места жертвоприношения (Лев. гл. 4). Таким же образом, по его словам, «вне стана» после разгрома Иерусалима и Храма оказались все христиане, что, впрочем, не должно их смущать: ведь и Сам Иисус пролил Свою кровь ради спасения верных там же, «вне стана», за стенами Иерусалима (ст. 11–14). Такова суть очистительной жертвы: она очищает человека, вместе с тем лишая его жертвенной трапезы. Так произошло и с народом Божиим: после разгрома Храма он оказался лишён жертвенной трапезы не просто так, а получив при этом возможность очиститься кровью, которая для принявших жертву Христа стала кровью нового, мессианского завета.

Для отвергнувших жертву катастрофа была одной лишь катастрофой, без надежды и без исхода; для принявших её христиан она давала надежду на то, что конец земного Иерусалима — ещё не конец истории народа Божия, что история Царства продолжается, и над развалинами земного Иерусалима вскоре появятся контуры иного Иерусалима, Иерусалима небесного, опускающегося на землю. А в ожидании этого дня, дня торжества Царства и возвращения Спасителя, автор послания призывает своих единоверцев не изменять нормам и устоям христианской жизни, которые они усвоили от первого поколения христиан (ст. 1–6). В особенности это касается тех основ духовной жизни, о которых современники автора послания узнали от своих наставников: во время духовного кризиса неизбежно должны были появиться (и, по-видимому, действительно появлялись) «учителя», желавшие их пересмотреть и приспособить к духу времени; потому-то, как видно, автор и призывает своих читателей не забывать наставников, когда-то (вероятно, ещё в начале их христианского пути) помогавших им встать на путь, ведущий в Царство (ст. 7). В самом деле, Христос не изменился, как не изменилось и само Царство (ст. 8). И главной задачей идущих в смутные времена было не свернуть в сторону с того пути, по которому они некогда пошли.