Мысли вслух на30 Октября 2025

Почему пророков слушали так редко и неохотно? Что вообще означает услышать пророка? Ничего совсем уж нового пророки не сказали. Они нередко переосмысливали традиционные представления о Суде, о Царстве, о богообщении и первыми заговорили о грядущем Мессии. Большая часть того, что говорили пророки, была так или иначе их слушателям известна: ведь чаще всего они напоминали им о Торе, о необходимости соблюдения заповедей, о том, что никакие жертвоприношения не могут заменить живого богообщения, без которого они просто теряют смысл. Многим, наверное, казалось, что ничего интересного и нового они не услышали, что пророки говорят банальности, и слушать их нечего.

Падшей человеческой природе свойственно искать разнообразия больше, чем глубины. Пророки и старались направить своих слушателей вглубь, имея в виду, прежде всего, их духовную жизнь. Новизна пророческого призыва в жизни конкретного человека могла появиться лишь в том случае, если бы человек этот действительно попробовал их соблюдать, притом не изредка, от случая к случаю, а постоянно, каждый день и час. Тогда такому человеку очень скоро стало бы ясно, что по большому счёту он вовсе никакой не праведник, что от идеала, предложенного Торой, он пока ещё бесконечно далёк. Человек вдруг понял бы, что соблюдать заповеди труднее всего именно в той повседневной текучке, из которой состоит жизнь всякого обычного человека. Ему показались бы вполне уместными любые напоминания о заповедях, как уместным кажется часовому, боящемуся заснуть на посту, каждый звук, который может помешать ему сделать это.

Людей, желающих такой жизни, во все времена было немного. Тут мало одной религиозности, проявляющейся от случая к случаю, тут нужны постоянные духовные усилия, которые становятся уместными тогда, когда Бог для человека становится несомненной и подлинной реальностью его собственной жизни. Такой же, какой Он был для пророков. Тогда приобретает смысл и путь праведности, ведущий в Царство Божие. Иначе, увы, все призывы к соблюдению Торы кажутся слушающим или банальностью, или вовсе пустыми словами. Хотя пустота, которую они видят, — не в словах пророков, а в их собственном сердце.

Поразительно, что ученики Христа до самого Воскресения Его из мертвых находятся в плену расхожих иудейских представлений. Столкнувшись с неприятием самарян, они уже готовы молиться об огне с неба и приводят пророка Илию как пример для подражания.

Нельзя не признать, что такая форма проповеди казалась оптимальной для многих христиан в течение веков. В одной империи была даже придумана специальная богословская теория, по которой надо обратить в христианство императора, а он уже огнем и мечом захватит весь мир и загонит в веру все подвластные народы. Все бы хорошо, жаль только империя пала, не успев исполнить возложенную на нее миссию.

Слова Христа в ответ на эту странную мысль учеников просты и суровы: «Не знаете, какого вы духа». Пусть империи нынче, кажется, перевелись (наверное, к счастью), но и в жизни отдельных людей этот соблазн и эта отповедь Христа нашей склонности к насилию очень важны. Не годится защищать истину силой, потому что Истина побеждает – на Кресте.

Слова апостола Павла всегда поражают удивительной силой и уверенностью. После прочтения этого отрывка не остается сомнений в том, что Господь действительно не оставит ни при каких обстоятельствах. Любовь Божия так велика и крепка, что ничто ни на земле, ни на небе, ни вокруг человека, ни в его внутреннем мире не может Ее победить. Эти слова способны поднять человека из глубины отчаяния и дать ему силы идти дальше.

Если уверенность Павла, который даже не встречался с Иисусом во время Его земной жизни, могла быть такой абсолютной, то как же должны были верить те, кто увидел фаворский свет. Очевидно, что именно эта горячая вера, а не морально-этическая система христианства, сделала возможным появление Церкви.

Вся история первохристианской Церкви — это история апостольства. Миссии. Свидетельства. Апостолы всё время в пути. Конечно, тут сказывается суть апостольского служения как такового. В иудейских религиозных братствах евангельских времён посланец (именно так переводится греческое слово «апостол») должен был быть в первую очередь именно свидетелем, свидетелем тех или иных событий, происходивших в той или иной общине. Иудейские братства, так же, как и первохристианская Церковь, представляли собой общинные движения, у которых был совет старейшин, но не было ни единого центра, ни жёсткой структуры. Институт посланцев-апостолов играл в таких условиях роль и связующего звена между составлявшими братство общинами, и своеобразного инструмента обмена духовным опытом: ведь апостолы помимо прочего могли рассказать и о важных событиях в духовной жизни той или иной общины.

Для Церкви, разумеется, главным событием было воскресение Христа, оно сделало возможным само существование Церкви, и неудивительно, что община апостолов — непосредственных свидетелей этого события и всего, с ним связанного, — стала ядром Церкви. Без апостольского свидетельства жизнь первохристианской Церкви была немыслима: именно это свидетельство о реальности Воскресения придавало смысл христианству и давало надежду вновь приходящим. Свидетельство же Павла имело особое значение: он ведь встретил воскресшего Христа уже после Пятидесятницы, он обратился, опираясь не на чужие свидетельства, а на собственный опыт.

Это означало, что встречи со Христом не остались в прошлом, что они принадлежат не только тем сорока дням, что отделяют Воскресение от Вознесения, что они часть христианской истории, истории Церкви, истории Царства, входящего в мир. Но было в апостольском свидетельстве и ещё кое-что, чего не могло быть в апостольстве традиционном. Это — само Царство, которое христианин, если, конечно, он христианин не только на словах, всегда несёт с собой. Оно-то и есть главное христианское свидетельство.

Иначе свидетельствовать о Христе и о Царстве не получится, одних слов тут мало. А если христианин свидетельствует о Царстве, которое несёт с собой, значит, через него Царство распространяется в мире, захватывая его всё больше и больше. В этом и заключается главная задача Церкви — пребывать в мире, неся ему Царство. А слово о Христе и о Царстве — лишь дополнение к главному. Дополнение важное, но не абсолютно необходимое: там, где проявляется сила Царства и веет его дыхание, слова не так уж нужны.

Связь между болезнью, пусть и тяжёлой, и осквернением на первый взгляд не просматривается. В самом деле: можно представить себе оскверняющий человека грех, но болезнь? Человек ведь не виноват в своей болезни. Можно, конечно, было бы сказать, что всякая болезнь — следствие греха, но едва ли кто возьмёт на себя смелость утверждать, что именно вот этот, конкретный, совершённый человеком грех породил именно вот эту самую болезнь, от которой он сейчас страдает. Бывают, разумеется, случаи, когда связь более-менее очевидна, но их гораздо меньше, чем таких, которые однозначной интерпретации не поддаются.

К тому же встаёт резонный вопрос: почему именно проказа? В мире есть немало других достаточно широко (особенно в те времена) распространённых болезней, которые убивали так же эффективно, как проказа, а порой и куда быстрее. Между тем ответ на вопрос лежит в том понимании осквернения, которое было свойственно дохристианской эпохе, получив отражение и в Книге Левита.

Человека оскверняли не только последствия совершённого им греха — хотя они, конечно, в первую очередь. Человека оскверняло всё, так или иначе связанное со смертью, с миром теней, с шеолом. В те времена ведь смерть была всевластной. Она в падшем мире была абсолютной, ею всё заканчивалось, а жизнь была лишь эпизодом — ярким, обнадёживающим, вдохновляющим, но лишь эпизодом.

Даже те пути, которые могли вывести человека за пределы смерти и её власти, не меняли картины: ведь уйти от смерти можно было, лишь уйдя и от жизни, по крайней мере, от той жизни, которой жил этот мир. Только после прихода Христа ситуация изменилась кардинально: теперь смерть имеет над нами ровно столько власти, сколько мы позволяем ей иметь. Прежде же всё было иначе, и болезни наподобие проказы отрешали человека от жизни, а значит, и от Бога, от Божьего присутствия, от Божьей святости. Смерть ведь несовместима с Божьей жизнью и с Божьей святостью.

Невозможно освящаться, умирая. Это сегодня, завершая наш земной путь, мы остаёмся в пространстве Божьей святости, в Царстве — если, конечно, мы приобщились его жизни. До прихода Христа же смерть означала уход из Божьего мира. А проказа была не жизнью, она была медленной смертью. Жизнью в умирании, которая затягивалась порой на десятилетия. Такую жизнь в умирании невозможно было освятить — потому-то и были прокажённые нечисты. И именно поэтому так много говорится об исцелении Иисусом прокажённых в Евангелии — чтобы мы понимали, чем Царство отличается от мира сего.

Книга Даниила описывает не только верность верных, она содержит также описания видений, одни из которых можно считать пророческими, а другие — апокалиптическими. Казалось бы, между теми и другими нет существенной разницы: ведь и пророкам Бог нередко открывал нечто очень важное именно в видениях, как это было, к примеру, с Иезекиилем; но апокалиптические видения имеют свои особенности, связанные не только с их объёмом, как правило, превышающим объём пророческого видения.

Дело в том, что апокалиптика неотделима от истории. Апокалиптические видения всегда связаны с откровением Царства; но Царство является не в пустоте, оно входит в уже существующий порядок вещей, который не может так или иначе не реагировать на это вхождение. И апокалиптика отражает опыт откровения, описывающего эпоху наступления Царства в его отношении к предшествующей истории. Конечно, и земная история в этом случае воспринимается, прежде всего, в аспекте духовном, а не социальном, политическом или экономическом. И Даниилу она открывается именно так: он, как и все визионеры, видит не исторические события, которые уже произошли или ещё произойдут в будущем, а замысел Божий о Царстве и о мире, включая мировую историю. Это именно откровение Богом Своих планов и замыслов, а не предвидение или предсказание будущих событий: не случайно языческие маги и мудрецы оказываются не в состоянии ни угадать, что видел царь в своём сновидении, ни объяснить увиденное (ст. 1–11).

Даниил же не предсказатель и не провидец, он скорее похож на пророка, получая откровение от Бога (ст. 17–23). От пророков он отличается лишь тем, что полученное им откровение касается будущих, и притом не ближайших, событий; он видит наступление Царства, которое ещё впереди, между тем, как пророки, как правило, свидетельствовали или о событиях, современниками которых они были, или о том, что было прямо с ними связано. Но смысл открытого Богом царю видения (ст. 26–36) не становится для Даниила менее ясным оттого, что оно относится к будущим временам (ст. 37–45).

Сегодня не просто определить, о каких «царствах» идёт речь; вероятно, о сменявших друг друга Вавилонии, Персии, эллинистическом Египте и эллинистической Сирии, которые последовательно владели Иудеей (следует помнить, что это видение, как и все остальные, описанные в Книге Даниила, были открыты её автору или кому-то другому, чей опыт он описывает, ок. середины II в.). Главный же смысл видения заключается в том, что на смену земным царствам приходит иное, новое Царство, основанное уже не людьми, а Богом (ст. 44–45).