Мысли вслух на7 Ноября 2025

Подчас афористичность высказываний Иисуса настолько ярка, что для нас по-новому высвечивается что-то, что мы считали уже однозначно понятным. Наверное, дело в том, что мы смотрим с нашей человеческой точки зрения, а Иисус — с точки зрения Небесного Отца.

Так и в этом случае: люди всегда считали смерть чуть ли не главным событием в жизни, боялись этого события, пытались понять, что при этом происходит... Да и сейчас христиане продолжают всерьез спорить о том, можно ли молиться за умерших, возможно ли загробное покаяние и т.д., придавая тем самым смерти какое-то огромное, почти фатальное значение.

А Иисус одной фразой все ставит на свои места. С Божьей точки зрения (а это единственная верная точка зрения!) все это — наша суета, потому что у Бога нет мертвых, у Него все живы. Значит, наша физическая смерть ничего не меняет в самом главном — в наших отношениях с Богом. А что и как при этом происходит — дело второстепенное.

Говоря не о мнимых, а о вполне реальных тёмных силах, Иисус сравнивает освобождённого от власти тёмных сил человека с вычищенным и тщательно убранным домом, который, однако, отнюдь не находится в безопасности: ведь силы тьмы могут вновь овладеть таким человеком, подобно тому, как могут они снова овладеть домом, у которого нет хозяина. Надо заметить, что образ человека, как дома, в который могут проникать враждебные силы, свойствен иудейской традиции периода Второго Храма.

Гиллель, один из великих учителей этой эпохи, рассуждая о страстях и об их власти над человеком, говорит: «Страсть вначале заглядывает в твой дом, как прохожий, потом заходит в него, как гость, а в конце концов поселяется там, как хозяин». Как видно, мысль о захвате человека тёмными силами изнутри была учителям Торы евангельской эпохи не чужда, так же, как не чужда она была и их предшественникам. Но Иисус, говоря о человеке, освобождённом от власти тёмных сил, как об очищенном доме, имеет в виду, прежде всего, то Царство, силой которого Он освобождает тех, кто нуждается в освобождении. И, судя по Его словам, для человека в падшем мире есть только один выбор: между Царством и тем злом, в котором лежит мир. Получить же мир отдельно от этого зла, как видно, невозможно: даже тщательно очищенный дом без хозяина надолго чистым не останется. Конечно, такой ситуация была не всегда: до прихода в мир Христа можно было оставаться чистым, готовым к освящению, но не освящённым. Как видно, в нашу эпоху, в эпоху наступающего Царства, подобного рода промежуточные состояния становятся невозможными: ведь Царство теперь входит в мир, меняя его, и каждое действие в мире происходит теперь или в Царстве силой Божией, или в непреображённом мире силами того зла, в котором мир лежит после грехопадения.

Середины больше нет, и не потому, что Бог стал требовательнее, а потому, что исчезла существовавшая прежде иллюзия духовной «нейтральности» некоторой части творения, которая, казалось, не участвовала в духовном противостоянии. Оно и неудивительно: ведь начавшаяся в день Пятидесятницы история Царства — это финишная прямая истории, ведущая к полному преображению мира, после которого силам зла в нём места уже не будет. И каждому теперь приходится выбирать, на чьей он стороне. А освобождение от власти тёмных сил — лишь первый шаг на этом пути. Но отнюдь не последний.

Говоря о своём апостольском служении, Павел не случайно подчёркивает, что он никогда не проповедовал там, где уже были церкви, появившиеся благодаря проповеди других свидетелей Царства (ст. 20–21). По-видимому, для самого Павла такое служение было знаком того, что он свидетельствует именно о Христе и о Царстве, а не о своей религии.

В самом деле, проповедь тем, кто уже обратился, легко могла превратиться в проповедь конкретных идей и взглядов, тем более, когда речь шла о такой во всех отношениях яркой личности, какой был Павел. Ему было о чём рассказать и кроме Христа и Царства. Но такое было бы возможно лишь в том случае, если бы он проповедовал тем, кто уже принял Христа. В таком случае апостолу действительно можно было бы уже, как делали другие проповедники, начать излагать собственные взгляды и концепции. Но именно этого Павел всеми силами старался избегать, хотя совершенно очевидно, что, дойди дело до концепций, он мог бы изложить их своим слушателям в таком множестве, какого не смог бы предложить им никто другой.

Павел же относительно поучений и наставлений предельно осторожен, он не стремится ни в учителя, ни в духовные наставники к тем, кто, как он уверен, ни в чём таком не нуждается (ст. 14–16). Он лишь напоминает членам римской церкви, как братьям, о том, что ему казалось принципиально важным для духовной жизни.

Но, по-видимому, такая позиция в отношении к собственному служению была важна для Павла ещё и в другом отношении. Он, как видно, прекрасно знал, насколько сильно действие его свидетельства и насколько значимо для христиан его слово. При таких обстоятельствах уже само появление апостола вполне могло внести известный разлад в устоявшуюся жизнь церкви, где, разумеется, были свои учителя, наставники и проповедники. Личность такого масштаба неизбежно привлекла бы к себе все взгляды и всё внимание в любой церкви, а Павел, вероятно, совершенно этого не желал: ведь для Царства и для свидетельства такое положение вещей было бы никоим образом не полезно. И апостол предпочитает действовать там, где сами обстоятельства ограничат его свидетельство исключительно темой Христа и Царства, и где он никак не сможет даже ненароком внести разлад в жизнь уже существующих церквей. Так, как и положено апостолу.

У Павла нет сомнений, чем будут обусловлены те гонения и страдания, которые ждут его в Иерусалиме. Он знает, что все это ему предстоит перенести за имя Иисуса, так как иудеи уже давно были возмущены его проповедью свободы во Христе, рядом с которой преданность Моисееву закону становилась не самым важным делом. Кроме того, он, не стесняясь, общался с язычниками, входил в их дома, говорил им о спасении во Христе, не требуя от них жизни по закону.

Ненависть к Павлу в Иерусалиме достигла такой силы, что даже иерусалимские христиане, продолжавшие соблюдать закон, относились к нему с недоверием и подозрением. Однако, Павел не только изъявляет готовность умереть за Христа, но и показывает нам важнейший пример евангельского миротворчества — ради мира среди христиан и иудеев он готов подчиниться закону, исполнить необходимые по закону дни очищения и принести жертву в Храме. Воистину, в наш век безразличия одних и фанатизма других для нас чрезвычайно важен этот пример верности Христу (даже до смерти), и одновременно — любви к братьям по крови и по духу, согласия на существование других жизненных и религиозных установок.

Глава 19 начинает собой вторую часть Книги Левита, той, что у библеистов получила название Кодекса святости. Такое название не случайно: в ней рефреном повторяются слова Бога «будьте святы потому, что свят Я, Яхве, Бог ваш». Что же означает в данном случае святость? Мы сегодня под святостью понимаем, как правило, праведность, притом праведность христианскую. Тех, кто стал образцом такой праведности, мы и называем обычно святыми. Между тем в Книге Левита, и особенно во второй её части, святость понимается в смысле, уже не очень отличающемся от новозаветного.

Тут под святостью понимается состояние освящённости человека, то самое, которое человек обретает, если пребывает в Божьем присутствии. Таким человек становился всякий раз, когда приходил к алтарю и участвовал в жертвоприношении — ведь там, у алтаря, совершенно реально присутствовал Бог, и человек, если был Ему открыт, так же совершенно реально менялся вследствие встречи с Ним.

Проблема, однако, заключалась в том, что, возвращаясь затем к обычной, повседневной жизни, человек вновь откатывался назад, становясь прежним, таким, каким он был до встречи с Богом. Состояние освящённости, или святости, не было устойчивым, оно бывало лишь временным, хотя у людей по-настоящему верующих достаточно регулярным: ведь такие люди приходили к алтарю обычно не реже раза в неделю.

Главным для верующего яхвиста традиционно считалась чистота: ведь состояние чистоты делало человека готовым к встрече с Богом и к освящению. Теперь же целью жизни верующего яхвиста становится не чистота, а именно освящённость, святость как обычное, повседневное состояние. Это была, конечно, сверхзадача: откровение было получено, но как его осуществить, ещё не было ясно.

Тут нужны были новые откровения, и они пришли через пророков, тех, которых библеисты называют обычно поздними, начиная с Амоса и заканчивая Малахией. Пока же Книга Левита предлагает ищущим полноценной духовной жизни и отношений с Богом строгое и неуклонное соблюдение всех заповедей и всех норм ритуальной чистоты. Цель понятна: жить так, чтобы не допускать в своей жизни никакого, даже малейшего, осквернения. Казалось, если так жить, цель будет достигнута. Понадобился опыт многих столетий, чтобы понять, что всё не так просто и что таким способом она не достигается — но это уже отдельная история.

В апокалиптических видениях история играет важную роль, и исторические события всегда занимают в них особое место. Но события эти с точки зрения полученного визионерами откровения бывают обычно интересны не сами по себе, а в контексте тех духовных процессов, которые за ними стоят. В некоторых случаях даже историческая конкретика, как таковая оказывается не слишком важна. Апокалиптическая традиция ориентируется не столько на историю, сколько на то, что иногда называют историософией — на понимание смысла истории, который в глазах Божиих нередко оказывается совершенно не таким, как в глазах человеческих. Порой великие события могут в апокалиптических видениях выглядеть даже несколько карикатурно, приблизительно так, как должен был в глазах Даниила выглядеть поединок козла с бараном (ст. 3–8). Но при всей фееричности и даже сюрреалистичности разворачивающейся перед ним картины, за ней стояло нечто очень серьёзное и трагичное: история человечества, как бесконечная и бессмысленная война, в которой победители и побеждённые, выглядящие одинаково смешно и глупо, тем не менее ненавидят друг друга так, что побеждённому никак не приходится рассчитывать на пощаду.

А рога на голове победителя, если их вовремя не обломать, вполне могут стать помехой даже для осуществления планов Божиих (ст. 9–14). Падший мир, как видно, знает лишь одну форму взаимодействия: насилие. И если в отношениях между отдельными людьми возможны исключения, то в отношениях между массами людей, между народами и государствами, исключений не бывает: в мире торжествует война. Неудивительно, что раньше или позже она оборачивается против народа Божия: ведь народ Божий тоже занимает в истории некое, вполне определённое, место, являясь её частью, а потому оказывается подвержен историческим законам падшего мира так же, как любой другой народ. Но всё же относительно Своего народа у Бога есть особый план, и потому история не может бесконечно двигаться по своему порочному кругу: раньше или позже наступит момент, когда Бог этот круг разорвёт, положив конец дурной бесконечности, которая сама по себе не прекратится никогда. И только с таким непосредственным вмешательством Бога в земную историю связаны у автора Книги Даниила все надежды на приход Мессии и на торжество Царства.