Мысли вслух на11 Декабря 2025

Весь описанный в первой главе книги Бытия процесс Сотворения мира сопровождается этим рефреном: «Хорошо!» И, наконец, в конце последнего, шестого дня звучит: «Вот, хорошо весьма». Так оценивает Бог результаты Своего труда. Не доводилось ли вам встречаться с противоположной оценкой этого мира? Конечно, всегда можно возразить, что Бог все сотворил хорошо, а человек потом, встав на путь грехопадения, все испортил. Но тогда можно получить еще несколько вопросов. Можно ли считать хорошим то, в чем заложены семена последующего «плохого»? Неужели Бог ставит Себе высшую оценку за промежуточный результат? Неужели Бог может отправиться отдыхать, не завершив работу? А если эта работа завершена, то она несовершенна, раз ее можно изуродовать до такой степени. А ведь Творение должно быть в конце концов совершенным, раз его совершает совершенный Бог!

На все эти вопросы можно ответить встречным вопросом: «А разве Бог устранился от дел? Разве весь опыт отношений Бога с человеком, явленный нам в Священном Писании, не говорит о том, что Бог продолжает действовать?» Так что в этом смысле Творение не завершено, просто, появившись в сотворенном мире, человек тоже участвует в этом процессе, чаще мешая, чем помогая Богу. Но с приходом в мир совершенного Богочеловека, Христа, в противостоянии созидания и разрушения произошел перелом, так как во Христе человек начинает со-трудничать с Богом, постепенно приближая тот конец Творения, о котором все смогут сказать в согласии: «Вот, хорошо весьма!»

Притча о винограднике, как и все такого рода притчи, касается, прежде всего, народа Божия: ведь именно он в пророческой традиции символически называется обычно виноградником. В таком контексте смысл притчи становится вполне понятным, и понимают его все без исключения слушающие Иисуса. Более того: те, кого непосредственно касалось сказанное, прекрасно поняли, что оно касается именно их: возглас «да не будет этого!» — лучшее тому доказательство.

Ответ Спасителя на это «да не будет!» тоже достаточно однозначен: Он напоминает слушающим Его людям о краеугольном камне. Образ краеугольного камня встречается в притчах Иисуса постоянно, и смысл его заключается в том, что такие камни, использовавшиеся при постройке дома в качестве угловых элементов ленточного фундамента, не годились ни на что, кроме того употребления, к которому были предназначены. Нет сомнения, что, говоря о краеугольном камне, Иисус имеет в виду Себя, тем самым делая персонажами рассказанной Им притчи Своих слушателей. Как видно, Он хочет дать понять слушающим Его людям, что каждый из них стоит перед выбором, от которого нельзя уйти.

Многим, наверное, хотелось бы, чтобы Иисус оказался одним из многих — пророков, проповедников, учителей Торы, — словом, чтобы Он оказался обычным человеком. Тогда Его можно было бы слушать, не особо прислушиваясь, и принимать, не принимая, как делаем мы всегда, когда в душе не соглашаемся с говорящим. Вежливое, формальное приятие в таком случае означает всего лишь согласие с правом собеседника на собственное мнение, на отличную от нашей точку зрения, до которой нам порой, в сущности, нет никакого дела. Но и выдвигающий эту точку зрения должен в таком случае признать наше право на собственное понимание истины, отличное от выдвигаемого. Он должен допустить то, что сегодня называют плюрализмом, признать относительность всякой истины и всякого мнения, включая своё собственное, и тогда ему в свой черёд позволят высказаться, как всем прочим.

Согласись Иисус с такими правилами игры, Ему, возможно, не пришлось бы умирать на кресте. Но в том-то и дело, что Он никак не мог с ними согласиться, и не потому, что Ему непременно нужно было что-то кому-то доказать и выиграть все споры, в которые Его вовлекали слушатели, а потому, что принятие таких правил стало бы для Него лжесвидетельством и крахом Его миссии.

Ведь Он принёс в мир Царство и явил миру полноту Божию, а это было уже не просто одно из множества мнений или даже одно из множества откровений: Он действительно явил миру всю полноту истины и всю полноту откровения. Все великие мудрецы и пророки, приходившие до Него, задавали вопросы и высказывали мнения; Он не задавал вопросов, Он на них отвечал, и Сам стал ответом на все возможные вопросы. И принять Его можно было только в таком качестве: любое другое отношение к Нему было бы лукавством.

Конечно, если человек действительно не осознаёт, Кто перед ним, дело ещё поправимо: не осознанное сегодня может быть осознано завтра. Но если речь идёт о нежелании принимать очевидное, нежелании отказаться от собственного права на мнение перед лицом живой Истины, ситуация тупиковая: ведь Истина не может перестать быть истиной, как бы этого кому-то ни хотелось. Остаётся или принять, или отвергнуть. Или считать этого странного Учителя Тем, Кем Он Сам считает Себя, или относиться к Нему, в лучшем случае, как к безумцу, а в худшем — как к сознательному отступнику и богохульнику, претендующему на то, на что не может претендовать ни один человек. Приходилось выбирать: третьего не дано.

Бедные и нищие ищут воды, и нет её... Как похоже это на то, что происходит с нами. Язык пересыхает от жажды, а воды нет... И хочется гневно спросить, где же Бог, почему Он допускает такое... Если мы вовремя остановимся и сформулируем вопрос иначе, то получим ответ. Он — здесь. Он рядом и ждёт, когда мы откроем Ему сердце.

Но обиженный внутренний голос продолжает: «А почему тогда Он допустил, чтобы всё вокруг было пустыней?» Ответ прост. Потому что действительно пустыня — сердце человека без Бога. И только если Он войдёт, пустыня станет прекрасным садом.

Требующие от Иисуса прямого ответа на вопрос, не Христос ли Он, не потому спрашивают, что их на самом деле интересует, где истина. Для себя они уже ответили на вопрос и отвергли Иисуса, и теперь Его положительный ответ нужен им исключительно в качестве повода для расправы. Для принятия Христа в тот момент Его прямой ответ уже не нужен, Его предыдущих речей достаточно, чтобы сделать необходимые выводы. И мы ещё раз видим, как в ответ на слова Христа происходит попытка расправиться с Ним.

На этот раз Он уходит от недоброжелателей, время для неправедной расправы ещё не пришло. Нам трудно, а может быть, и невозможно до конца понять, почему Его страдания должны были произойти при других обстоятельствах. Во всяком случае, тем, кто оправдывает Иуду, что, мол, он выполнял указание Учителя, повелевшего донести на Себя, следует помнить, что и без иудиной помощи Христа могли схватить.

А ещё евангелист сохранил для нас важное свидетельство о том, что хотя Иоанн Креститель не сотворил никакого чуда, это не может отрицать ни правды его слов, ни его святости. Требовать от святых обязательных чудотворений стало привычным и традиционным, но не стоит считать их единственным и непременным доказательством верности Богу. Господь даёт возможность творить чудеса, но не всякое чудо от Бога, силы тьмы умеют подделывать чудеса. Но жизнь, преображённую единением с Богом, невозможно имитировать.

Эпизод у Меривы замечателен тем, что именно из-за него Моисей в конце концов лишается возможности войти в землю обетованную. Встаёт естественный вопрос: за что? Таких или похожих эпизодов ведь было по пути из Синая к границам обещанной Богом земли достаточно. Чем выделяется этот? Внешне лишь одной фразой, одним вопросом Моисея, обращённым к толпе: что нам, из этой скалы извести вам воду? Бог же говорит: за то, что не поверили Мне, в землю народ не введёте. Акцент именно на этом: не введёте народ. То, что сами не войдёте — лишь следствие. В чём же дело? Что значит явить Божью святость? Как вообще это возможно человеку?

Разумеется, человек не может быть носителем Божьей святости сам по себе. Он может быть только зеркалом, эту святость отражающим, зеркалом более или менее чистым. Чтобы отражать Божью святость, нужно смирение. Смирение не в том смысле, в каком нередко понимаем его сегодня мы, а в смысле скорее фаталистическом, когда мы считаем волей Божьей абсолютно всё, происходящее вокруг, а в смысле подлинном, изначальном, когда под смирением понимается полное предание себя в волю Божью.

Человеку в таком случае надо как бы исчезнуть, стать абсолютно незаметным на фоне Божьего присутствия и Божьего действия, так, чтобы всё происходящее приписывалось бы только Богу и никому больше. Вот тогда Божья святость явится в полноте, максимально возможной для человека, её отражающего. Чем менее рельефно на фоне Божьего присутствия и Божьей святости выступает человек, тем заметнее становится Божье присутствие, тем отчётливее просматривается Его действие.

Особенно это было важно для тех людей, которые смотрели на Моисея и на всё происходящее. Они и без того готовы были видеть в Моисее вождя, от которого ожидали чудес. Богу же надо было воспитать Свой народ, а не Моисеев, Ааронов или чей-нибудь ещё. Всякое слишком рельефное человеческое «я», даже на фоне Божьей святости, мешало выполнению этой задачи. Присутствие такого заметного вождя, как Моисей, становилось нежелательным в свете решения задачи воспитания народа Божия, и он, сделав своё дело, должен был уйти — о чём Бог и говорит ему прямо, как своему служителю.

Как видно, суд Божий над Церковью предваряет день всеобщего Суда, который наступает сразу же после него. Это не удивительно: ведь Суд, по замыслу Божию, должен стать не только наказанием для тех, кто Царству противится, но, в первую очередь, началом преображения мира с тем, чтобы, преобразившись, он смог бы стать частью Царства. Суд и предполагает, прежде всего, именно оценку всего и всех с точки зрения пригодности для Царства. Казалось бы, в сотворённом Богом мире ничего непригодного для Царства быть не может; но мир, к сожалению, оказался достаточно основательно испорчен теми, кто Богу противостоит, и теперь усилиями противников Божиих в нём появилось немало такого, что с Царством несовместимо. И если человека Бог оценивает, прежде всего, с точки зрения его готовности к раскаянию и к очищению от всего, что мешает приобщиться к жизни Царства, то дела и плоды рук человеческих он рассматривает в контексте их будущего включения в жизнь Царства в том виде, какие они имеют в день Суда: то, что можно взять в Царство (хотя бы после преображения, которое ждёт весь мир), берётся, а всё прочее оставляется и разделяет судьбу той части мироздания, которая остаётся вне Царства, по евангельскому выражению, во «внешней тьме».

Собственно, труба седьмого ангела и возвещает, прежде всего, даже не Суд, а именно воцарение Христа, которого так ждут и на небесах, и на земле (ст. 15–16). Суд же, как видно, оказывается всего лишь следствием, своего рода побочным эффектом этого воцарения (ст. 18). Его могло бы вообще не быть, если бы мир не был испорчен грехопадением. Судя по свидетельству Книги Откровения, мир с самого начала был задуман именно как царство Божие, где власть должна была принадлежать Тому, Кто его создал, притом напрямую ( 4:9-11). А Создавший мир, тоже, как видно, с самого начала задумал отдать его в управление Своему Сыну, Который нам открылся как Мессия, освящающий и преображающий сотворённое Отцом, доводя Его творение до полноты, достойной стать местом пребывания Своего Творца ( 5:11-12).

Суд же стал печальной необходимостью после того, как в замысел этот вмешались силы, Богу противостоящие, деятельность которых, к сожалению, оставила свой след в сотворённом Богом мире, даже несмотря на их поражение. В таких условиях Суд становится в руках Божиих тем орудием, которое необходимо, чтобы исправить то, что можно исправить с тем, чтобы Царство включило в себя всё и всех, кого и что только возможно.

А помехой здесь может стать лишь свободная воля тех, кого Бог сотворил свободными, будь то ангелы или люди: и те, и другие могут не только сами отказаться от предоставленной им возможности, но и плоды своей деятельности сделать непригодными для Царства. И тут уже бессилен даже Бог: ведь Он не может никому навязать Царство, туда можно войти, только выбрав его свободно, иначе Царство перестанет быть Царством, превратившись в свою противоположность. Потому-то Бог и предоставляет каждому право свободного выбора, возлагая на выбирающего всю полноту ответственности за принятое им решение.