Новость дня на 30 Ноября 2015

«Грехи одних видны всем уже сейчас, еще до наступления Суда, других — откроются позже. Так же и добрые дела: одни видны уже сейчас, а те, что нет, все равно не останутся незамеченными». Можно прочесть эти слова в переводе «Радостная весть», который представляется наиболее удачным в данном случае, и который наиболее точно и просто соответствует многим другим современным переводам (например, New American Standard или New Jerusalem). Но почему же и синодальный, и перевод Кассиана как-то затушевывают эту простую мысль: не только тайное зло станет явным, но и тайное добро не будет незамеченным?

В этом есть, конечно, определенный смысл, потому что вопрос не так прост. С одной стороны, мы должны признать, что и тайное добро станет явным, как прямо следует из слов Евангелия: «...ибо нет ничего скрытого, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы» (Мф 10:26). Здесь нет условий на праведность того, что будет открыто. Нам могут указать на подобные смыслы в контексте: речь ведь идет о злых делах. О злых, да, перед этими словами — о злых, но сразу за ними — об открытии добра. А контекст по определению включает и текст, идущий после.

С другой стороны, мы должны признать, что проблема все-таки есть. Но в чем же она? Что смутило авторов двух величайших переводов, синодального и кассиановского?

Проблема эта – проблема бескорыстности делания добра. Если мы делаем добро тайно только потому, что абсолютно уверены, что при Последнем Суде это откроется и даст нам пред кем-то возвыситься, мы пропащие люди. Мы специально утрируем, чтобы сгустить краски, конечно, часто все гораздо мягче, но по сути именно так. И дело в том, что тайное добро является высочайшей добродетелью для общества независимо от того, что человек думает… Пусть даже человек не думает возвыситься перед кем-то, а просто надеется, что это что-то даст ему в том мире, как-то воздастся.

Это одна из важнейших идей, отталкивающих мыслящих людей от христианства - а, точнее, от христиан, которые по виду просто святые, а по сути у них одна мысль – моё собственное спасение. Но это именно всего лишь идея, а христианство – это не сборник идей. Пусть можно найти слова в Евангелии, прямо об этом говорящие - мы можем просто не понимать их смысла. О «том мире» нам многого знать не дано. Мы все небезгрешны и никогда не знаем, какая чаша перетянет, когда будут взвешиваться наши грехи и добродетели. Есть те грехи, которые мы не помним, не думаем о них, которые мы сотнями в неделю совершаем, а именно они и могут оказаться тем песком, который перетянет чашу весов.

Владыка Антоний рассказывает притчу о двух женщинах, которые пришли каяться. Одна совершила большой и страшный грех, другая ничего особого не совершала. И вот, духовник им говорит: «Пойдите, найдите камни по вашим грехам: ты, - говорит о первой, - найди большой и тяжелый, а ты, - второй, - много маленьких, - и принесите их сюда». Они это сделали. И тогда он говорит: а теперь отнесите и положите их на место. Первой легко было это сделать; второй - невозможно.

Так сколько мешков с песком мы тащим за своей спиной? Мы не знаем и не думаем даже об этом. Поэтому, возможно, открытие наших добрых дел – это малюсенький шанс нам не погибнуть. Все эти мысли напрочь разбивают сомнения скептиков. Но на самом деле, это даже не аргумент. А аргумент — вот он: «Так да воссияет свет ваш пред людьми, чтобы увидели они ваши добрые дела и прославили Отца вашего, Который на небесах» (Мф 5:16)

Что имеет в виду апостол, говоря о любви к деньгам («сребролюбии»), из-за которого многие уклонились от веры и получили в жизни немало проблем? Вряд ли, конечно, речь идёт о том, что кто-то буквально торговал своими убеждениями. Скорее, речь о другом: о материальном благополучии, которое становится самоцелью. Собственно, ещё Сам Спаситель говорил о том, что Богу и маммоне одновременно служить не получится. Но неужели сказанного было недостаточно, и среди христиан даже в первых поколениях находились желающие попробовать?

Вряд ли, конечно, кто-то стал бы ставить на себе такой эксперимент в здравом уме и в твёрдой памяти. Проблема в другом: нередко он происходит сам собой. По-видимому, хозяйственная жизнь, экономика вообще представляет собой самоорганизующуюся систему, которая имеет тенденцию захватывать человека и подчинять своим законам. А в падшем мире она мало того, что постоянно даёт сбои, так ещё к тому же и полностью подавляет свободу человека, если только человек этот позволяет ей получить власть над своей душой.

Конечно, апостол отнюдь не призывает к поголовной нищете, он говорит лишь об ограничении потребностей неким разумным пределом, дальше которого двигаться не стоит. Но в том-то и дело, что человек, чья душа уже попала под власть того, что Иисус называет маммоной, остановиться не в состоянии. Сегодня в мире много говорят о наркотиках, но при взгляде на современный мир (особенно на ту его часть, которую мы традиционно называем христианской) становится очевидно, что главным наркотиком для него стали деньги. Они, как наркотик, нужны ему уже не для какой-то определённой цели, а сами по себе.

Но то, что сегодня стало слишком очевидно, в той или иной степени падшему миру было свойственно во все времена. Свойственно как отдельным людям, так и целым сообществам. И даже Церковь в своей истории оказалась, увы, от этого отнюдь не свободна. При том, что дело тут даже и не в богатстве как таковом, а в том, определяет ли оно (или, вернее, желание его сохранить и удержать) всю жизнь человека или общества. Если да, то о Царстве действительно можно забыть. Даже если всё оправдывается (как это нередко случалось и случается в церковной жизни) ссылками на благо Церкви и на необходимость решения стоящих перед ней задач и проблем. Ведь единственная задача как Церкви, так и каждого отдельного христианина — свидетельство о Христе и о Царстве. Если этого нет, не нужны и не важны никакие задачи. Даже самые значимые и масштабные.

Павел говорит о жадности, о стремлении к наживе и богатству как об одной из серьёзнейших духовных проблем. Собственно, об этом же говорит и Спаситель, напоминая, что служить одновременно Богу и мамоне не получится. И дело тут не только в том, что стремление к наживе и к богатству зачастую заставляет человека нарушать целый ряд данных Богом заповедей. Дело ещё и в том, что человек, сделавший богатство и наживу целью жизни, приобретает довольно своеобразный взгляд на окружающих. Его окружают не ближние, а конкуренты.

Или компаньоны, но сути дела это не меняет: разделение окружающих на компаньонов и конкурентов принципиально не изменяет ни общей картины мира, ни отношения к окружающим. И тот или иной общественный строй, то или иное социальное устройство ничего тут сами по себе не определяют. Павел, например, призывает рабов относиться к своим хозяевам именно как к хозяевам, даже тогда, когда они христиане, и даже вдвойне так, как к хозяевам. Ведь, когда относишься к человеку, как к брату, то уже не воспринимаешь его ни как конкурента, ни как «угнетателя». А классовая борьба ведь и есть по сути не что иное, как конкуренция, только коллективная и опирающаяся на большие массы людей.

При по-настоящему братских отношениях она становится невозможной — не потому, что все социальные проблемы разом решаются или все противоречия исчезают, а потому, что при таких отношениях их можно решить вне традиционной парадигмы «компаньоны – конкуренты». Вот к этому, собственно, и призывает апостол христиан, и Тимофею советует воспитывать своих единоверцев именно в таком духе. И не потому даже, что альтернативой практически всегда оказывается социальная борьба, раньше или позже неизбежно приводящая к войне и кровопролитию, а потому, что во всяком другом случае человек становится служителем мамоны, а не Бога.

Конечно, есть некий необходимый объём того, что сегодня мы назвали бы социальными благами, без которого не прожить, с этим Павел не спорит. Он говорит лишь о том, что не стоит гоняться за большим, за тем, без чего вполне можно обойтись, но не хочется обходиться потому, что другие, те, кто богаче, могут себе это позволить. Человеку, вставшему на духовный путь, и уж тем более на путь христианский, нельзя гоняться за богатством, не потому, что оно губительно как таковое, а потому, что, гоняясь за ним, невозможно идти за Богом, о чём и напоминает апостол Тимофею.