Новость дня на 29 Ноября 2018

Речь Павла перед Агриппой одновременно можно назвать и его исповедью. Павел излагает историю своего обращения, которую он уже неоднократно излагал перед разной аудиторией, но здесь она звучит по-особому. Можно почувствовать твёрдость Павла, закалённого преследованиями и неоднократно испытанной им смертельной опасностью, до сих пор не миновавшей.

Сбылись слова Христа: «…вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними» (Мк. 13:9). Эти слова ещё не раз сбудутся на протяжении тысячелетий, но теперь они сбылись на том человеке, который и сам был гонителем.

Реакция Феста на речь Павла вряд ли удивила апостола, писавшего братьям: «…мы проповедуем Христа распятого... для Еллинов безумие» (1 Кор. 1:23). Агриппа же держится более корректно, сохраняя царское достоинство. Он не принимает слов Павла, но и не злоупотребляет своим положением, чтобы расправиться или морально растоптать его.

Трудно представить, что происходило в сердце Агриппы после проповеди апостола. Но, во всяком случае, мы видим, что Агриппа не намерен нарушать закон и хочет справедливости. А что, если в этом проявился отклик его сердца на проповедь Павла?

Апостол Павел задает этот вопрос царю Агриппе, такому же полу-верующему, как большинство людей, ныне живущих на земле. Такие люди считают, что Бог, видимо, есть, но их представления о том, каков Он, какими могут быть отношения с Ним и что это означает для жизни человека, подчас очень далеки от подлинного благочестия.

Как точно формулирует Павел свой риторический, не требующий немедленного ответа, но заставляющий задуматься, вопрос к одному из таких людей. Он не ставит под сомнение, но и не доказывает существование Бога. Более того, он не спрашивает мнения царя Агриппы о Божием всемогуществе — иначе бы он задал вопрос: «Неужели вы невозможным считаете...» Нет, Богу, несомненно, все возможно. Но можно смело почитать невероятным, чтобы Бог делал что-то, что противоречит Его замыслу, Его воле. Если смерть сотворена Богом, если таков Его замысел об участи человека, то воскрешение мертвых совершенно невероятно. Но Писание утверждает, что смерть — это следствие грехопадения ( 3), а через пророков (неслучаен вопрос Павла к Агриппе в ст. 27) Бог открывает, что не желает человеческой смерти: «Живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33:11). А для Бога ведь вполне нормально исправлять то, что мы исковеркали, поэтому воскрешение мертвых никак нельзя считать невероятным.

Как видно, свидетельствуя перед судом, Павел говорит о том, о чём говорил во всё время своего служения: о Христе и о Царстве.Но, пользуясь тем, что, по крайней мере, один из судей был достаточно хорошо знаком с иудейской традицией, он связывает свидетельство о Христе и о Воскресении с уже существовавшими в иудаизме тех времён представлениями о всеобщем воскресении.

Когда именно сформировались представления о всеобщем воскресении в конце времён, точно сказать трудно, но в эпоху Второго Храма они были уже широко распространёнными и фактически общепринятыми, хотя, например, храмовая верхушка и близкие к ней по взглядам люди (их в новозаветных книгах называют саддукеями) к этой вере относилась сдержанно-скептически. Павел же именно с верой во всеобщее воскресение связывает воскресение Христа. Для него воскресение Мессии стало началом того процесса всеобщего воскресения, которого все так ждали. Это было не просто некое изолированное сверхъестественное событие, а начало новой жизни и новой истории.

Именно о новой истории, начавшейся воскресением Христа из мёртвых, и говорит Павел слушающим его судьям, ссылаясь при этом и на Тору, и на пророческие книги. Для него христианство — прямое продолжение яхвизма, не иудаизма собственно, а именно яхвизма во всей его полноте, превосходящей иудаизм и включающей его в себя. Таким он и представляет христианство слушающим его судьям.

И, что довольно интересно, такому, например, человеку, как Агриппа, который с иудаизмом и с яхвизмом был знаком, но в борьбе иудейских религиозных партий не участвовал, слова апостола показались достаточно убедительными. И хотя о желании стать христианином он вряд ли говорил совсем уж всерьёз, можно думать, что, во всяком случае, он отнюдь не счёл Павла легкомысленным болтуном и возмутителем спокойствия. Собственно, таковым его не счёл никто из судей, но и освободить человека, потребовавшего рассмотрения своего дела у императора, было невозможно. Павлу предстоял путь в Рим.