Новость дня на 18 Декабря 2020

Что означают слова апостола «быть благочестивым и довольным»? Быть довольным чем? Собственным благочестием? Окружающими? Всем на свете? И что такое, собственно, благочестие? Соответствующее греческое слово, так же, как и то еврейское, которое оно подразумевает, означает, в первую очередь, то, что мы называем иногда богобоязненностью.

Конечно, и Бога можно бояться по разным причинам. Многие боятся Его лишь из страха наказания, прижизненного или посмертного. Соответствующее же греческое слово предполагает скорее то, что мы назвали бы сегодня священным трепетом, тем трепетом, который вызывает не страх наказания, а присутствие Кого-то бесконечно высшего и лучшего всякого, даже самого прекрасного человека, Который к тому же ещё и любит нас так, как никто из людей, при том, что мы такой любви вовсе не заслуживаем (в присутствии Бога это становится особенно очевидно).

Не случайно греческому слову, переводимому, как «благочестие», соответствует еврейское, по смыслу связанное с понятием милосердной любви, такой любви, которая всегда готова сделать для человека больше, чем он заслуживает. Без такой любви Бога к человеку никакой надежды на спасение ни у кого из нас не было бы, а без нашей ответной любви к Нему Царство для нас закрылось бы навсегда.

Такое благочестие, неотделимое от любви и священного трепета, можно считать основой духовной жизни. Но ничего подобного никто из людей не в состоянии будет ни обрести, ни сохранить, если его жизнь будет сопровождать постоянное недовольство. Соответствующее греческое слово означает «самодостаточность».

Речь идёт не о такой самодостаточности, когда человеку оказывается не нужен никто, кроме «себя, любимого»: ни Бог, ни люди. Речь об умении довольствоваться тем, что имеешь, не придавая этому особого значения, о том, что в другом своём послании апостол выразил словами «умею жить в богатстве, умею и в бедности».

Такой навык и до прихода в мир Христа считался необходимым условием праведной жизни, иначе праведность человека оказалась бы в зависимости от его материального положения. Для христианской жизни же это было тем более необходимо: ведь тут во всяком случае и положении на первом месте должно было быть Царство, а уж потом всё остальное. Так апостол в двух словах описывает всё необходимое для христианской жизни и для спасения.

Что имеет в виду апостол, говоря, что быть благочестивым и довольным — большое благо для верных? И легко ли это? На первый взгляд может показаться, что не так уж и сложно. Людей благочестивых (по крайней мере, внешне) и при этом весьма довольных в религиозной среде более, чем достаточно. Вот только довольны они обычно, главным образом, собой и своим благочестием. Едва ли Павел имел в виду что-нибудь подобное, иначе, скорее всего, его фраза звучала бы чуть иначе: великое приобретение быть благочестивым и самодовольным. Ничего такого, однако, апостол не говорил. Между тем, легко и без труда падшему человеку удаётся быть всегда довольным только самим собой. Конечно, и тут иногда приходится постараться, но такие усилия обычно бывают человеку лишь в радость. А вот быть довольным не собой, а кем-нибудь или чем-нибудь другим нам если и удаётся, то лишь на некоторое время. Тогда встаёт естественный вопрос: как же и чем можем мы быть довольны всегда? И при чём тут благочестие? Конечно, если понимать его в смысле сугубо религиозном, оно действительно оказывается ни при чём. Более того: именно самодовольство религиозного характера, когда человек с гордостью и самодовольством смотрит на своё благочестие и гордится им, Спаситель осуждает совершенно однозначно (достаточно вспомнить притчу о мытаре и фарисее). В некотором смысле такое «благочестивое» религиозное самодовольство можно считать прямой противоположностью тому, о чём говорит Павел (хотя внешние его проявления порой напоминают проявления истинного смирения и благочестия). А для настоящего довольства, по-видимому, всё же нужно именно настоящее смирение. Равно, впрочем, как и для настоящего, собственно духовного, а не религиозного благочестия. В самом деле, настоящее смирение ведь предполагает, прежде всего, отказ от своей воли и полное предание себя в волю Божию. Это не значит, конечно, что все причины для недовольства (нередко, кстати, вполне обоснованного) из нашей жизни исчезнут, но, во всяком случае, они уже не будут определять наше духовное состояние: ведь теперь это дело в первую очередь Божие, а уж потом наше. Единственной причиной для недовольства при таком положении дел могут для нас быть лишь наши грехи, которые мешают нам идти путём праведности. Но и это, с Божьей помощью, поправимо.

«Грехи одних видны всем уже сейчас, еще до наступления Суда, других — откроются позже. Так же и добрые дела: одни видны уже сейчас, а те, что нет, все равно не останутся незамеченными». Можно прочесть эти слова в переводе «Радостная весть», который представляется наиболее удачным в данном случае, и который наиболее точно и просто соответствует многим другим современным переводам (например, New American Standard или New Jerusalem). Но почему же и синодальный, и перевод Кассиана как-то затушевывают эту простую мысль: не только тайное зло станет явным, но и тайное добро не будет незамеченным?

В этом есть, конечно, определенный смысл, потому что вопрос не так прост. С одной стороны, мы должны признать, что и тайное добро станет явным, как прямо следует из слов Евангелия: «...ибо нет ничего скрытого, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы» (Мф 10:26). Здесь нет условий на праведность того, что будет открыто. Нам могут указать на подобные смыслы в контексте: речь ведь идет о злых делах. О злых, да, перед этими словами — о злых, но сразу за ними — об открытии добра. А контекст по определению включает и текст, идущий после.

С другой стороны, мы должны признать, что проблема все-таки есть. Но в чем же она? Что смутило авторов двух величайших переводов, синодального и кассиановского?

Проблема эта – проблема бескорыстности делания добра. Если мы делаем добро тайно только потому, что абсолютно уверены, что при Последнем Суде это откроется и даст нам пред кем-то возвыситься, мы пропащие люди. Мы специально утрируем, чтобы сгустить краски, конечно, часто все гораздо мягче, но по сути именно так. И дело в том, что тайное добро является высочайшей добродетелью для общества независимо от того, что человек думает… Пусть даже человек не думает возвыситься перед кем-то, а просто надеется, что это что-то даст ему в том мире, как-то воздастся.

Это одна из важнейших идей, отталкивающих мыслящих людей от христианства - а, точнее, от христиан, которые по виду просто святые, а по сути у них одна мысль – моё собственное спасение. Но это именно всего лишь идея, а христианство – это не сборник идей. Пусть можно найти слова в Евангелии, прямо об этом говорящие - мы можем просто не понимать их смысла. О «том мире» нам многого знать не дано. Мы все небезгрешны и никогда не знаем, какая чаша перетянет, когда будут взвешиваться наши грехи и добродетели. Есть те грехи, которые мы не помним, не думаем о них, которые мы сотнями в неделю совершаем, а именно они и могут оказаться тем песком, который перетянет чашу весов.

Владыка Антоний рассказывает притчу о двух женщинах, которые пришли каяться. Одна совершила большой и страшный грех, другая ничего особого не совершала. И вот, духовник им говорит: «Пойдите, найдите камни по вашим грехам: ты, - говорит о первой, - найди большой и тяжелый, а ты, - второй, - много маленьких, - и принесите их сюда». Они это сделали. И тогда он говорит: а теперь отнесите и положите их на место. Первой легко было это сделать; второй - невозможно.

Так сколько мешков с песком мы тащим за своей спиной? Мы не знаем и не думаем даже об этом. Поэтому, возможно, открытие наших добрых дел – это малюсенький шанс нам не погибнуть. Все эти мысли напрочь разбивают сомнения скептиков. Но на самом деле, это даже не аргумент. А аргумент — вот он: «Так да воссияет свет ваш пред людьми, чтобы увидели они ваши добрые дела и прославили Отца вашего, Который на небесах» (Мф 5:16)