Продолжая тему «тихой и безмятежной жизни», Павел говорит о том, чем она должна быть наполнена: молитвой и добрыми делами (ст. 8–10). Такой образ жизни был бы вполне приемлем для всякого религиозного человека, независимо от исповедуемой им религии. Единственным исключением могли бы стать те носители духа воинственной религиозности, которые не приемлют никого, кроме себя, считая своим долгом священную войну против всего мира до полного торжества своей религии. Но дело не только в том, что Павлу лично дух мирной религиозности был ближе, чем дух религиозности воинственной; во всяком случае, образ Павла, когда он не был ещё ни Павлом, ни апостолом, свидетельствует скорее об обратном: ни духовного спокойствия, ни религиозной широты своего наставника Гамалиэля (Гамалиила Книги Деяний) он не перенял. Но, когда после встречи на дамасской дороге Павел понял, что такое Царство, он вместе с тем понял и другое: религия не главное в жизни человека, не она делает его праведником, не она спасает.
Главная задача христианина, как её видит апостол, — не распространение новой, окончательной и абсолютно истинной религии, а свидетельство о Царстве. Но о нём невозможно свидетельствовать одними словами: нужно показать ищущим, что Царство — не прекрасная мечта, а реальность, уже теперь доступная тем, кто хочет к нему приобщиться. Как же можно было продемонстрировать Царство тем, кто ещё ничего о нём не знает? Отвечая на этот вопрос, Павел указывает на молитвенные собрания Церкви как на то место, где Царство можно увидеть воочию. Но если бы те, кто являл собой образец жителя Царства в молитвенном собрании, в остальное время ничем не отличались бы от язычников, свидетельство вряд ли можно было бы считать полноценным. И те добрые дела, о которых упоминает апостол, становились проявлением всё той же жизни Царства в повседневности. Отсюда и то требование иерархии и порядка в церковных собраниях, о которых говорит Павел, запрещая женщинам быть церковными проповедниками («учить», ст. 11–15). Оно связано, разумеется, не с какой-то неполноценностью или второсортностью женщины, как думают сегодня некоторые читатели Библии, а с тем призванием, которое женщине дано Богом и, соответственно, с теми служениями, которые ей Богом поручены и в число которых церковная проповедь не входит.
И дело тут не в церковной дисциплине как таковой, а в том, что за ней стоит, если только Церковь живёт нормальной, не искажённой и не извращённой, духовной жизнью: тем порядком, который свойствен жизни Царства, определяемым не внешними законами, а лишь промыслом Божиим о каждом его жителе и, соответственно, призванием каждого. А в таком случае даже внешний порядок становится не чем-то самодовлеющим и нередко самодостаточным, но свидетельством, свидетельством о Царстве, которое этот порядок определяет.
