Новость дня на 18 Ноября 2022

В рассказе Иоанна о распятии обращает на себя внимание одиночество Спасителя на кресте. Евангелист не упоминает о стоящих поодаль апостолах, он вообще не описывает ничего, кроме самого креста и того, что происходит у его подножия, возможно, потому, что и сам он в это время стоял там (ст. 25 – 27; многие комментаторы полагают, что, упоминая не названного по имени ученика, Иоанн говорит о самом себе). Но Иоанн также ничего не говорит ни об обращении одного из распятых с Иисусом разбойников, ни о словах Спасителя, сказанных Им на кресте и упоминаемых другими евангелистами. Судя по свидетельству Иоанна, Иисус произнёс на кресте лишь два слова: «Жажду!» (ст. 28) и «Кончено!» (ст. 30). А ещё прежде двумя короткими фразами Он поручает друг другу Свою Мать и стоящего у креста ученика (вероятно, самого Иоанна) (ст. 26 – 27). Как видно, Иоанн выделяет в словах Спасителя, сказанных Им на кресте, то, что касается его самого и то, что кажется ему самым важным. По-видимому, в двух упомянутых им словах Иисуса евангелист видит смысл всего происходящего. Вероятно, описанная Иоанном картина была не просто воспоминанием о происходивших у креста событиях, а плодом многолетних размышлений над ними. Для евангелиста, как видно, «Кончено!» означало не просто факт завершения Спасителем Его земной миссии, хотя, вероятно, стоя у креста, апостол должен был воспринимать Его слова именно так. Но впоследствии, пережив встречу с Воскресшим и получив откровение, описанное им в Книге Откровения, Иоанн, по-видимому, понял, что Иисус говорил и о конце истории, о том конце времён, которого многие ждали и который очень немногие заметили. Иоанн не упоминает о знаках, о которых упоминают другие евангелисты — о буре, превратившей день в ночь, о землетрясении, о разорванной завесе Храма. Для него всё уместилось в одном слове: «Кончено!», - произнесённом Иисусом в момент Своей крестной смерти. Но было и ещё нечто, поразившее апостола. Иисус умирал на кресте, как самый обычный человек. Тот, кто во время Своего земного служения мог несколькими хлебами накормить тысячи, страдал от жажды, от самой обычной жажды, от которой страдал бы на Его месте каждый, и не мог ничего с этим поделать. Не мог не потому, что перестал быть Тем, Кем был рождён среди людей, а потому, что обычная человеческая смерть тоже была частью Его земного служения, такой же, как чудеса и явления Царства, невозможные в мире ни для кого, кроме Него. Иоанн не упоминает об обращённых к Иисусу издевательских призывах сойти с креста, о которых свидетельствуют другие евангелисты. Быть может, он и не слышал их, ведь он единственный из апостолов находился так близко к распятому Учителю, и ему, вполне вероятно, было не до стоявшей в сравнительном отдалении толпы. Но он, несомненно, понял главное: всё происходящее стало возможным лишь по доброй воле Спасителя мира, Который согласился на всё ради тех, кого Он хотел спасти. Такова была цена спасения и цена Царства.

Распятие и смерть Иисуса — не просто момент Его биографии, а поэтому, описание этого события — не просто один из рассказов о Его жизни. Это — свидетельство. Евангелист несколько раз указывает на свидетелей казни: любимого ученика, Марию, других женщин, тех, кто «засвидетельствовал», чье «свидетельство истинно». Иоанн хочет перенести нас на место распятия, чтобы и мы могли вместе с ним стоять у креста, подтверждая правдивость его рассказа другим ученикам. Зачем нужно это свидетельство, зачем цитаты из Закона и пророков? Неужели мы сомневаемся, что Человек, живший две тысячи лет назад умер? Конечно, нет. Значит, свидетельство Иоанна — это не свидетельство о смерти, а свидетельство совершившейся победы...

В Страстную пятницу, в Страстную пятницу, которая не далека от нас, а близка как никогда, пусть нас и не было тогда на свете, владыка Антоний митрополит Сурожский говорил с амвона такие слова. «<...> Мать стояла у Креста; Ее Сын, преданный, поруганный, изверженный, избитый, истерзанный, измученный, умирал на Кресте. И Она с Ним со-умирала... Многие, верно, глядели на Христа, многие, верно, постыдились и испугались и не посмотрели в лицо Матери. И вот к Ней мы обращаемся, говоря: Мать, я повинен – пусть среди других – в смерти Твоего Сына; я повинен – Ты заступись. Ты спаси Твоей молитвой, Твоей защитой, потому что если Ты простишь – никто нас не осудит и не погубит... Но если Ты не простишь, то Твое слово будет сильнее всякого слова в нашу защиту... <...>Вот, встанем перед судом нашей совести, пробужденной Ее горем, и принесем покаянное, сокрушенное сердце, принесем Христу молитву о том, чтобы Он дал нам силу очнуться, опомниться, ожить, стать людьми, сделать нашу жизнь глубокой, широкой, способной вместить любовь и присутствие Господне. И с этой любовью выйдем в жизнь, чтобы творить жизнь, творить и создавать мир, глубокий и просторный, который был бы, как одежда на присутствии Господнем, который сиял бы всем светом, всей радостью рая. Это наше призвание, это мы должны осуществить, преломив себя, отдав себя, умерев, если нужно – и нужно! – потому что любить – это значит умереть себе, это значит уже не ценить себя, а ценить другого, будь то Бога, будь то человека, жить для другого, отложив заботу о себе. Умрем, сколько можем, станем умирать изо всех сил для того, чтобы жить любовью и жить для Бога и для других.» Так близка нам эта пятница, когда владыка говорил эти слова, как все Страстные пятницы, что были и будут. «Я повинен». Меня тогда не было на свете, но я повинен. Нельзя воспринимать сегодняшний день как символическое воспоминание о когда-то бывших событиях. Нет. Ибо Тело и Кровь, которых мы причащаемся не символ, а Само Тело и Сама Кровь. Вот я, и я виноват здесь и сейчас. Пугает, когда люди заранее начинают поздравлять друг друга с Пасхой (это действительно бывает и бывает часто!). Сегодня я ничего не знаю о Пасхе, я знаю только одно – я виновата или я виноват, ибо Он умер, а я ничего не сделал, чтобы это предотвратить.