Мысли вслух на Иер 20:18

Вопрос о бессмысленности прожитой жизни мучил многих, и мучил в самом разном возрасте. Как видно, Иеремия не стал исключением: вопрос о смысле собственной жизни встал и перед ним. Казалось бы, человеку, которого призвал на служение Бог, притом призвал с полной несомненностью, какой отличается всякое подлинное пророческое призвание, сомневаться и жалеть не приходится: ведь бессмысленным его служение не может оказаться по определению. И всё же, как видно, дело обстояло не так просто. Ведь, кроме Бога, были ещё и люди, к которым обращался пророк. Служение пророка — прежде всего, служение свидетеля, и успешность своего служения Иеремия, как видно, оценивал именно с этой точки зрения. А тут дело обстояло плохо: пророка никто не хотел слушать, его проповеди отнюдь не пользовались такой популярностью, как, к примеру, проповеди его великого предшественника Исайи Иерусалимского. Он, скорее, всем мешал: властям, религиозную политику которых Иеремия не принимал, толпе, мнимую религиозность которой он не уставал обличать, состоятельным горожанам, которые хотели покоя и уверенности, в то время, как проповедь пророка постоянно нарушала покой и подрывала уверенность. Ни авторитета, ни популярности, одна ненависть и неприязнь! Но самым мучительным было для Иеремии то, что такое положение дел он, по-видимому, воспринимал, как провал порученной ему Богом миссии. И что могло бы послужить утешением пророку, чьё свидетельство отвергалось? Наверное, только одно: пророческое служение, как и всякое другое служение Богу, самоценно. Дело не только в том, кто и что услышал, но также и в том, кто и что сказал. А с этой задачей Иеремия, очевидно, справился. Несмотря на все усилия людей, его окружавших.

Случается, что содержание человеческой веры — то, чего требует от человека Бог — приходит в противоречие с самой жизнью. У Иеремии это случилось, когда в результате начавшихся гонений на него, он понял, что его пророческое служение просто всем мешает жить. Для него очевидно, что он несет людям спасительное Слово с небес, а они заявляют, что это им не нужно. Его жизнь не удалась — и он проклинает день своего рождения. В каком-то смысле, у пророков жизнь вообще редко удается — трудно себе представить пророка, обличающего народ и умоляющего его обратиться к Богу, которого все любят и сердечно благодарят за его увещания. Но, с другой стороны, человек, живущий в соответствии с Божьей волей, даже если эта воля, по его мнению, «несовместима с жизнью», уже носит в себе настоящую, полную жизнь — залог Воскресения.

Перед нами важное самосвидетельство пророка, благодаря которому мы можем прикоснуться к тому, как он изнутри воспринимает своё служение, что испытывает пророк, переполняемый откровением. Мы видим, что Иеремия говорит не то, что хотел бы, слова, таинственно приходящие к нему, не всегда соответствуют тому, как он по своему человеческому разумению понимает ситуацию. Но сдержать поток откровения он не в силах, и даже когда Иеремия пытается смолчать, пророчество оказывается сильнее привычных условностей и ломает их сильнее, чем самый мощный тайфун способен сокрушить казавшиеся прочными дамбы.

Но верность Господу и готовность стать Его устами даёт пророку власть. Не ту власть, которой обладают земные цари и прочие правители, но ту, которая даёт возможность оставаться внутренне свободным даже в оковах. Да, Иеремия говорит с властью, хотя бы никто из людей не признавал этого. Уже одно то, что Иеремия после своего освобождения даёт новое имя наказавшему его священнику, является знаком власти, ведь право давать имя принадлежало повелителю. Но не человеческий характер носит эта власть, она — следствие причастности Источнику правды.