Мысли вслух на10 Августа 2018

Прозвучавшие на рубеже 5-го и 4-го веков до Р.Х., одновременно с проповедью последних пророков Ветхого завета, эти слова вобрали в себя все упование человечества и всю нашу надежду на спасение. Двух веков не прошло с того дня, когда в вавилонском плену Господь открыл пророку Иезекиилю Свою волю о воскресении мертвых, и вот, автор книги Иова делает из этого откровения окончательный вывод. Иов, чье имя стало нарицательным для обозначения человеческого страдания, видит свое спасение не в том, что все его беды прекратятся: ведь пережитое подлинное страдание нельзя просто вычеркнуть из памяти. Нет, Иов надеется, что в его страдающей плоти будет явлена слава Всемогущего. Боль и смерть, бывшие до того признаками крайнего удаления от Бога, Источника Жизни, становятся для Иова местом встречи с Искупителем.

Для древнего Востока не меньше, чем для современного мира, важна вера Иова в то, что «из праха» будет восставлена та самая плоть, в которой он ныне страдает. Во-первых, тем самым категорически неуместной становится идея «перевоплощения душ», отменяющая трагический опыт реальной человеческой жизни. И, во-вторых, только в перспективе воскресения страдание перестает быть воплощением жестокой бессмысленности. Ведь если жизнь человека заканчивается с его смертью, то его страдание — только знак победы зла, и более ничего. Никакое забвение не может исцелить трагический опыт прожитой человеком жизни, о подлинном страдании невозможно забыть, как о прошлогоднем гриппе. Смертью невозможно просто пренебречь — она может быть только побеждена вмешательством Искупителя, когда в Воскресении Христа смерть перестает быть собой и становится Откровением Жизни. Здесь мы соприкасаемся с тайной спасения, и едва ли возможно рационально объяснить ее. Но к ней можно устремиться, и эта тайна может стать единственным источником света во мраке безысходности.

И еще в этих словах Иова звучит совершенно неожиданная, необъяснимая надежда на то, что человеку может быть дано во плоти увидеть Незримого. Автор книги Иова не в силах отвести взгляд от этой надежды, и поэтому вкладывает в уста своего героя слова: «Истаевает сердце мое в груди моей!». Ведь эта встреча означает восстановление того, что было разрушено преступлением Адама. Только победа Искупителя над грехом делает эту встречу лицом к лицу вновь возможной.

Пожалуй, самое главное, что Священное Писание говорит нам о конце света, — это то, что он настанет. В сегодняшнем евангельском чтении Господь весьма подробно говорит ученикам о том, что конец будет подобен жатве, когда творение принесет Создателю свой плод. Но весьма важно, что далее Он говорит, что мы не знаем того часа, в который придет Господь наш. Потом, после Воскресения, Господь скажет об этом еще более определенно: не ваше дело знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей власти. Выходит, знать о факте наступления конца нам нужно (коль скоро Сам Господь говорит об этом), а время его наступления нам знать не следует. Более того, Господь в притче говорит о том, что нам следует всегда быть готовыми к этому дню.

Древние христиане ожидали, что конец мира придет со дня на день, и это ожидание, с одной стороны, одушевляло их и давало силы противостоять гонениям и соблазнам, но, с другой стороны, по прошествии 2-3 столетий послужило причиной некоторого недоумения, разочарования и переосмысления Евангелия. В наше время мы забыли о грядущем конце, так что время и признаки его наступления волнуют нас больше, чем то, что мы будем говорить на Последнем суде.

Вероятно, дело в том, что известие о конце времен необходимо нам не для того, чтобы определить наши действия и поступки. Жить следует в правде Божией в любое время — и назавтра после сотворения мира, и накануне его конца. Скорее, факт предстоящего завершения истории мира нужен нам для правильного отношения к этому миру и реалиям нашей жизни. Небеса обветшают, как поношеная одежда, и вместе с ними прекратится зло и страдание, насилие и ложь, которую мы привносим в творение. Это одновременно и день суда, и день надежды. Мы увидим Христа и увидим Его творение во всей задуманной Им красоте. По сравнению с этим все то множество зависимостей и иллюзий, которые заполоняют наше сознание и с которыми придется расстаться, отступает на второй план.

Мысль о душе, которую надо возненавидеть, может показаться странной и даже нелепой. Почему, в самом деле, должен человек ненавидеть самое ценное, что у него есть, то самое, что делает его собой? Для точности надо всё же заметить, что речь тут идёт не о душе в том смысле, в каком употребляем сегодня это слово мы, а просто о жизни, но даже при таком понимании вопрос всё равно остаётся: зачем человеку ненавидеть собственную жизнь, данную ему Богом? Самым простым ответом может быть ссылка на грехопадение, исказившее эту самую жизнь и превратившую её в жалкое подобие того, чем она должна была быть по замыслу Божию.

Такой ответ, однако, был бы скорее ответом пифагорейца или платоника, чем верующего яхвиста. В языческом мире представление о земной жизни как о недолжном для человека состоянии было распространено достаточно широко — распространено, разумеется, среди философов, мистиков, аскетов. Они видели жизнь падшего человека во всём её безобразии и не представляли себе иного исхода, кроме отказа от неё, отказа, как им казалось, освобождающего человека от власти того зла, в котором лежит мир и в котором протекает жизнь каждого, в нём живущего. Библия, однако, нигде не говорит об отказе от жизни как о способе уйти от зла, ей чужд спиритуализм платоников или пифагорейцев.

И слова Иисуса о ненависти к собственной жизни едва ли можно понимать в спиритуалистическом смысле, будь то спиритуализм греческого или индийского типа. Одна индийская параллель, впрочем, могла бы тут быть уместной: параллель с буддизмом, с ключевым для буддизма понятием нирваны. Это, вопреки распространённому представлению, не уход в небытие, а, напротив, опыт бытия, но бытия, открывающегося лишь тогда, когда человек отстраняется от бытия иллюзорного, мнимого, неподлинного, которое он обычно и считает настоящей жизнью. Будда же вдруг осознал, что подлинное бытие и настоящая жизнь совсем не там, где их видит большинство.

Потому-то он и возненавидел жизнь почти в евангельском смысле — не той ненавистью, которая желает уничтожения ненавидимого, а ненавистью в библейском смысле слова — когда человек полностью отстраняется от ненавидимого, исключая его из своей жизни. Исключить иллюзию ради настоящего — таков опыт Будды. Христос же Сам есть это настоящее, Он несёт полноту Царства в Себе, и каждый, к Нему приходящий, оказывается перед выбором: остаться ли со своей собственной жизнью, которая раньше или позже иссякнет, или отказаться от собственного отдельного существования, отдав свою жизнь Христу и позволив распоряжаться ею Ему.

Немного напоминает буддизм, с той, однако, разницей, что буддизм — это апофатика, а христианство — катафатика. Со Христом и во Христе в мир вошло то настоящее бытие и подлинная жизнь, которые Будда предчувствовал в момент своего просветления. А чтобы их найти, нужен всё тот же отказ от своего, отдельного, конечного и потому неподлинного — иначе, без такого отказа, настоящего не обрести, будь то просветление буддистов или полнота Царства Христова.

Катастрофы и трагедии случались во все времена. Одну из них Христос использует как иллюстрацию к Своей проповеди. Не стоит искать в участи несчастных указания на их особые прегрешения, которых нет у других людей — Бог не наказывает за грехи в таком примитивном смысле. Но каждый из живущих на земле будет взвешен на весах вечности — для чего он живет? осуществляет ли он свое человеческое призвание? приносит ли он плод, подобно плодоносному дереву, или нет... «Для вас наступает последняя возможность спасти ситуацию, — говорит слушателям Иисус, — завтра может быть уже поздно». Сколько таких «последних возможностей» было упущено? Сколько еще будет упущено? Вопрос «быть или не быть» решается не теоретически — это вопрос, заданный Христом лично каждому ученику, способному воспринять его всерьез.

В ответе Иова на слова Елифаза, который начинается в 6-й главе, выявляется вопиющее несоответствие того, о чем говорил Елифаз и того, что переживает Иов. Иов воспринимает происшедшее с ним как несправедливость, превышающую его способность переносить несчастье. Он говорит, что его страдание безмерно, что оно перевесило бы морской песок. Если смотреть на страдающего человека отстраненно, как смотрит на Иова Елифаз, то сказанное, конечно, выглядит поэтическим преувеличением, эмоциональным и неуместным. Но в том-то и дело, что Иов говорит правду. Переживаемое человеком страдание и впрямь безмерно. Ведь страдание – это смерть в миниатюре, потому что именно в смерти человек лишается всего, даже надежды. А Иов действительно по сюжету книги лишается абсолютно всего, кроме самой жизни. Таким образом, автор создает ситуацию, когда Иов переживает смерть – но рассказывает об этом, обсуждая с друзьями – и с читателем – происходящее с ним. И как смерть безмерно ужасна по сравнению с жизнью, так безмерно и подлинное страдание. Положение Иова особенно непереносимо потому, что он вынужден усомниться в справедливости Бога. Только со стороны Елифазу может казаться, что страдание Иова – свидетельство того, что Бог «работает» над его душой, исправляя его. Иову, напротив, кажется, что Бог его покинул. Это-то и есть самое страшное: «Боже, Боже мой, для чего ты оставил меня?».

Как часто тот, кто мучим силами зла, боится Того, Кто может его освободить от них. И не только легион бесов кричит в одержимом, но и он сам за долгие годы настолько свыкся с бесами, что привычно отождествляет их внушения со своими желаниями и принимает Освободителя за мучителя.

Но вот несчастный человек исцелён. И какова же реакция окружающих! Увидев своего земляка, много лет им знакомого, одетого и в здравом уме, они ужаснулись. Ужаснулись не тому, что погибли свиньи и был нанесён материальный ущерб, как воспринимают многие читатели их реакцию, одно это они, пожалуй, перетерпели бы, а тому, что им явлена духовная власть, более сильная, нежели привычное господство бесов. Но бесы господствуют не только над теми людьми, которых обычно называют бесноватыми, но и над всеми, кто соглашается жить во грехе, кто готов считать нечистоту нормой. И потому жители Гадаринской земли просят Иисуса уйти от них.

Иисус отплывает, Он не навязывается насильно. Но Он и не хочет оставлять несчастных гадаринцев прозябать в темноте. Именно поэтому исцелённого Он не взял с Собой, а направил к землякам. Этому человеку, подобно апостолу, а может быть, подобно Иоанну Крестителю, в сердцах земляков, ещё не готовых к встрече со Христом, предстоит готовить почву, способную принять евангельское зерно.