Мысли вслух на10 Декабря 2018

Когда появился в Церкви первый символ веры? И что считать таковым? Конечно, в нашем сегодняшнем понимании символ веры является, в первую очередь, исповеданием и свидетельством ортодоксальности того, кто этот символ провозглашает. Но всегда ли было так? Изначальный смысл слова «ортодоксия» связан с понятием о правильных взглядах или, точнее, о правильных мнениях («ортодоксия», собственно, и означает буквально «правильное мнение»). Получается, что, провозглашая, к примеру, Никейский символ веры, мы тем самым декларируем, что наши мнения о неких основополагающих для христиан вещах являются верными, что они не отличаются от мнений, разделяемых всеми христианами или, по крайней мере, их большинством. Но какое дело Богу до наших мнений? На пути в Царство важны не мнения или теории, а поступки, ортопраксия на этом пути важнее ортодоксии. Различия во мнениях по подавляющему большинству богословских проблем с точки зрения Царства — лишь рябь на воде, а существенно для Царства лишь одно различие: между грехом и праведностью. Так что же: символы веры не нужны? Наверное, всё-таки нужны: иначе Павел не провозглашал бы свой символ так решительно. Но его символ имеет для духовной жизни практическое значение: он содержит краткое свидетельство того, что составляет основу духовной жизни всякого христианина. А главный его вопрос, как и главный вопрос любого другого символа веры, сводится к тому, Кем является для исповедующего Иисус из Назарета. Это всё тот же вопрос, заданный Им Петру: кем считают Меня люди? И кем считаете Меня вы? Здесь уже не мнения по абстрактным богословским вопросам, а выражение отношения к конкретному Человеку. Отношения, которое или открывает исповедующему путь в Царство, или его закрывает.

Не секрет, что слова Спасителя о грядущем разрушении Иерусалима породили в христианской историографии и историософии немало спекуляций по поводу вины еврейского народа, исторической ответственности за казнь Спасителя, в которой он якобы виноват, за что и был наказан утратой своей государственности, потерей Храма и даже самой возможности на протяжении довольно долгого времени жить в Иудее. Между тем, такой взгляд представляется, как минимум, поверхностным, а выводы — поспешными. Во всяком случае, Спаситель никого не обвиняет, Он лишь плачет о Своём народе и об Иерусалиме.

Он видит в грядущей трагедии Иерусалима и еврейского народа не наказание и не месть Бога, а некую важнейшую, жизненно необходимую народу и им упущенную возможность. Это неудивительно: в самом деле, ведь первохристианская Церковь была иудео-христианской даже в своей, говоря условно, языческой части, которая не была вполне чужда иудео-христианской традиции хотя бы потому, что подавляющее большинство приходивших в те времена в Церковь язычников были таковыми лишь в том смысле, что не принимали иудаизм во всей его полноте.

Однако их духовная жизнь была всецело связана с Синагогой, благодаря которой они и узнавали о приходе столь ожидаемого многими из них Мессии. Да и в самом еврейском народе, как известно, единодушия в оценке личности Спасителя и Его деятельности отнюдь не было. Но все различия во многом оказались нивелированы после катастрофы 70 г. н.э., когда был разгромлен город и Храм, катастрофы, о которой предупреждал Иисус. А Сам Иисус, между тем, прекрасно понимал, что решалось в тот момент, когда Он входил в Иерусалим, что лежало тогда на весах Божиих. И знал, разумеется, что народ Божий один, и другого нет: Свою Церковь Он хотел вырастить в среде народа Божия, и Он сделал это, и Церковь оставалась частью яхвистской общины вплоть до 70 г.

Позже пути Синагоги и Церкви разошлись, что было неизбежно, хотя и в дальнейшем они не раз пересекались. Но Спаситель, разумеется, прекрасно понимает: народ Божий один, и спастись он может лишь как единое духовное целое. И плачет оттого, что пути Его народа на глазах искажаются, ведя к катастрофе не только тех, кто отвергает Его в поисках подходящих себе героев и вождей, но и тех, кто Его принимает: ведь и они, которые будут порой злорадно смеяться над тем, над чем Он теперь плачет, тоже потеряют очень многое, обрекая себя в будущем на такие реки крови, которые намного превзойдут кровопролитие 70 г.

Для Спасителя 70 г. не наказание и не месть, для Него это ещё один рубец, который прошёл через тело Его народа. И который неизбежно пройдёт также и через Его тело, Его Церковь, многим членам которой будет казаться, что всё случившееся тогда, на заре христианской истории, не имеет к ним никакого отношения. Членам Его тела, которым будет очень трудно понять, Чьё тело они разрывают, смеясь над тем, над чем плакал Спаситель.

«Идущие этим путём, даже и неопытные, не заблудятся». Эти слова в сегодняшнем чтении — особенная радость и благословение... Ведь так страшно именно это — то, что мало у нас опыта, мало мы знаем, мало понимаем, часто оказывается, что мы запутались и не знаем, куда идти... Но Он обещает путь, на котором заблудиться невозможно. Такой путь может быть только один — Он Сам, Путь, Истина и Жизнь. И только полное доверие Ему может привести нас на этот путь. Тогда, если мы доверимся всецело и предадим свою волю в Его руки, Он будет для нас путём, и уже не нужно будет быть опытными, мудрыми... Полное доверие, полное отдание себя в волю Божию.

Сегодняшнее чтение предлагает нам одно из наиболее ясных свидетельств Иисуса о Самом Себе и о Своей миссии. Древние пророки не раз сравнивали еврейский народ, ведомый Богом, со стадом, которое ведёт за собой пастух. И Иисус, как видно, тоже использует этот образ в Своей притче (ст. 1 – 5, 7 – 16). Он говорит о Себе как об истинном Пастыре, подобного которому Израиль не видел и не увидит (ст. 7 – 10).

На первый взгляд, такое утверждение может показаться странным, ведь на протяжении многовековой истории у еврейского народа были и пророки, и подлинные духовные учителя. Но Иисус, как видно, говорит в данном случае не о пророках и не об учителях, а о тех претендентах на роль Мессии, которые в евангельские времена в Иудее действительно появлялись во множестве. Как правило, все такие претенденты призывали народ к мессианской войне, обещая восставшим поддержку свыше - а заканчивались эти восстания появлением римских легионов и очередной кровавой расправой с участниками мятежа. Но вождям подобного рода движений, как правило, обуреваемым религиозным фанатизмом, не было дела до страданий и гибели тех, кого они увлекли за собой: ведь они, как им казалось, делали дело Божие, которое требовало жертв.

Не случайно Иисус сравнивает их с разбойниками, которые приходят лишь для того, чтобы «убивать, грабить и разрушать» (ст. 10). И речь в таких случаях приходилось вести не только о погубленных зря человеческих жизнях, но и о дискредитации самой идеи мессианского Царства, которое в сознании современников начинало связываться с кровью, с безжалостной войной на уничтожение против всех, кто не поддерживал восставших. Неудивительно, что во время большой мессианской войны 70 г. н.э., когда Иерусалим оказался в руках вождей восстания и выдержал довольно долгую римскую осаду, зверства восставших в осаждённом городе, судя по свидетельствам участников тех событий, намного превзошли жестокости римских солдат.

А если, как и бывало чаще всего, восстание, не успев ещё начаться, оканчивалось поражением, самозваные «мессии» нередко скрывались, бросив доверившихся им людей на произвол судьбы. Не случайно в притчах Иисуса появляется образ наёмника, бегущего от волков, нападающих на стадо (ст. 12 – 13). И неудивительно: ведь вождь, опирающийся лишь на свои человеческие силы или на своих соратников, неизбежно терпит поражение перед лицом другой такой же силы, намного превосходящей его собственную. И тогда поведение его определяется уже не внешней, а внутренней силой, которая зависит лишь от отношений проигравшего бой вождя с Богом.

А Царство, которое принёс в мир Иисус, с самого начала не предполагало опоры на внешнее, оно не нуждалось ни в политической, ни в военной поддержке для своего существования и распространения. Более того: сила Царства делала сильным даже того, кто, с точки зрения нашего, еще не преображённого, мира, никак не мог победить и был обречён на поражение и даже на смерть. И Самому Иисусу совершенно не нужна была мессианская война, Ему нужно было лишь дать Царство тем, кто готов был его принять. Но, в отличие от появлявшихся в те времена во множестве «мессий», жизнь Иисуса принадлежала лишь Ему Самому и не зависела от внешних обстоятельств (ст. 17 – 18). Так же, как и Его Царство.

Есть нечто очень важное для нас в библейском Откровении: Бог, запредельный и непостижимый, — говорит. Он говорит — и образуется Вселенная, Он говорит — и появляется жизнь, Он говорит — и сотворяется человек, тот, с кем Бог ведет в дальнейшем диалог. Мы видим, что слово Божие не просто слово, но действие.

А кроме того, у Его слова есть одно свойство, присущее, как правило, только живому собеседнику: каждый раз, когда мы к нему обращаемся, мы слышим что-то новое! Слово исходит от Бога живого и несет с собой жизнь.

Бог преодолевает разделяющую нас с Ним дистанцию и обращается к нам. И апостол напоминает, что слово Божие «работает» для нас тогда, когда проникает внутрь нас, к самому сердцу — тогда оно очищает, наставляет и наполняет нас. Можем ли мы загородиться от него? Вероятно, да. Но тогда, если оно не будет действенно в нас, то не войдет в нас и та жизнь, которую хочет нам дать Бог.

Пророк продолжает говорить о том, что происходит в Тире, и мы ещё раз можем убедиться, что его слова - не только об этом городе. Нет, дела, творящиеся в Тире, из века в век повторяются среди многих народов. Вот мы видим превозношение царя Тира, возомнившего себя богом, и, глядя на него, вспоминаем многочисленных правителей, на протяжении веков окружавших и ныне окружающих себя неимоверными почестями. Любовь к почестям - вроде бы понятная и распространённая человеческая слабость, но дальше мы замечаем, что описание такого правителя становится неотличимым от описания падшего ангела. Теперь мы начинаем понимать, что перед нами нечто большее, нежели человеческое тщеславие, а именно проявление сатанинского богопротивления.

Но разве только правители подвержены этой "слабости"? Сатана знает, что делает, когда поощряет в нас горделивый эгоцентризм. Всякое сотворение кумира, в том числе из себя, любимого, начинаясь "безобидно", ведёт к тому, что кумир становится в центре внимания и сознательно или бессознательно стремится вытеснить Бога. А затем кумир требует жертв. Не обязательно кровавых, но претендовать на душевные силы порабощаемого поклонника кумир станет непременно.