Мысли вслух на10 Октября 2019

Действие дыхания Божия, Святого Духа, в первохристианской церкви упоминается в новозаветных книгах постоянно, с самого дня Пятидесятницы. О нём говорится как о чём-то само собой разумеющемся и понятном, о чём-то таком, что не требует ни объяснений, ни комментариев. Нам сегодня это может показаться, как минимум, необычным. Современные христиане в этом случае говорят о харизматических явлениях, харизматических церквях, харизматических общинах и движениях. Иногда это называется духовным возрождением, харизматическим обновлением или как-нибудь ещё.

Но как бы ни называлось это Божье дыхание в современной Церкви, приходится признать, что, по сравнению с первохристианскими временами, сегодня оно кажется чем-то необычным и уж во всяком случае не свойственным Церкви как целому. Первое христианское поколение воспринимало это иначе. Его представители не сомневались в том, что дыхание Бога, дыхание Царства, веяние Святого Духа пронизывает всю Церковь и жизнь каждого её члена. Иначе своей жизни первое поколение христиан просто не представляло.

Повседневная жизнь каждого христианина и уж тем более важные её события, связанные с Божьими поручениями, определялись действиями Святого Духа непосредственно, как в описываемом случае с Петром, и это никого не удивляло. Конечно, и слышать голос Божий первые христиане умели лучше нас нынешних. Что же изменилось за прошедшие века? Вряд ли в Церкви дыхание Божие стало ощущаться хуже. Дыхание Бога, дыхание Царства дышит в Церкви сегодня так же, как и в день Пятидесятницы. Проблема в другом: в нашем восприятии христианства. Для Петра, как и для всего поколения первых христиан, христианство было жизнью — жизнью со Христом в Его Царстве. И эту жизнь христианин пропускал также через своё сердце.

Царство было не только снаружи, верные не только ощущали веяние Святого Духа, они также впускали его внутрь — в свою жизнь, в свои собрания, в своё сердце. И они умели готовить свои сердца и умы к встрече с этой новой жизнью — всё, известное им о внутренней Торе, о непрестанной молитве, о внимании к своим интенциям, — словом, всё лучшее, что было в аскетической традиции и практике современного им иудаизма они использовали для того, чтобы приготовить себя к встрече со Христом, к этой новой жизни.

Выражаясь современным языком, мы сказали бы, что в духовной жизни первых христиан аскетическая составляющая была не менее важна, чем харизматическая. Для нас же сегодня христианство часто становится религией — разумеется, единственно истинной. Между дыханием Божьим, дыханием Царства и нами встаёт наша религиозность, символы и ритуалы которой напоминают нам о Царстве, одновременно отделяя от него.

И веяние Святого Духа до нас доносится как бы издалека, просачиваясь сквозь щели нашей религии. А мы редко задумываемся о том, что полнота истины не в религии, пусть даже христианской, а во Христе. И полнота жизни не в ритуале и символе, пусть и насыщенном глубокими смыслами, а в Царстве. Если же задумаемся всерьёз и изменим свою жизнь, дыхание Бога и жизнь Царства откроются нам в той же полноте, в какой открывались они первым христианам. Бог ведь тот же, и Спаситель тот же. И полнота жизни Царства не оскудела.

Интересный момент отмечает евангелист: перед избранием двенадцати Иисус всю ночь проводит в молитве. Если бы речь шла об обычном человеке, в этом не было бы ничего удивительного: ведь речь шла о важнейшем решении, от которого во многом зависела миссия Спасителя на земле, и перед принятием такого решения всякий обычный человек, наверное, молился бы всю ночь, обращаясь к Богу и стремясь услышать Его голос и понять Его волю. Но ведь у Иисуса со Своим небесным Отцом контакт всегда был идеальный, Ему не надо было переспрашивать Его или уточнять ответ. Дело, как видно, в чём-то другом. В чём же? Для нас сегодня молитва оказывается чаще всего именно серией обращённых к Богу вопросов или просьб. И, надо признать, вопрос о воле Божьей далеко не всегда оказывается среди них первым.

Но если и оказывается, в падшем состоянии узнать и понять Его волю нам бывает обычно, как минимум, непросто, а принять её ещё сложнее. У Иисуса же, естественно, таких сложностей не было и быть не могло. А вот общение с Отцом Ему в такой момент было абсолютно необходимо. Ведь именно это общение составляет духовную основу Царства. Царство вообще основано на отношениях: на отношениях его обитателей с Богом и со Христом, на их отношениях между собой и, конечно же, на отношениях Самого Христа с Отцом.

Вот эти-то отношения, отношения Христа со своим небесным Отцом, и есть та опора, на которой держится всё Царство. И перед избранием апостолов Спасителю было совершенно необходимо активизировать и актуализировать эти отношения не только для Себя (для Него они всегда оставались и глубокими, и актуальными), но и для Своих избранников, которых Ему надо было включить в Свои отношения с Отцом, тем самым включая их и в Царство. Включить с тем, чтобы они могли не только исполнить порученное Им, но и понять, что такое жизнь Царства, на собственном опыте. Ведь только так её и можно понять.

«Тщетно служение Богу, и что пользы, что мы соблюдали постановления Его,... лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются целы». С этим не поспоришь — действительно, особой материальной пользы в служении Богу нет, нет в нем и возможности теплого места, спокойного жизненного устройства. С другой стороны, в простых человеческих желаниях покоя и достатка тоже нет ничего плохого, человеку свойственно стремиться устроить себя и своих близких в жизни с максимальным комфортом. Кризис наступает тогда, когда мы связываем наши желания со временем их обязательного для Бога исполнения. Награда за службу нужна нам сейчас, показательные порки для тех, кто с нашей точки зрения надменен, — тоже. Для Бога же по-прежнему нет времени и пространства: Он слышит и помнит, но день воздаяния еще не наступил, Он его еще не сделал. До этого момента, как пишет пророк Малахия, надо стать Его собственностью, что означает быть инструментом, проводящим Его волю, или, как говорила Тереза Малая: «Я стану для Него игрушкой». То есть Он может мной распоряжаться по Своему усмотрению. В такой ситуации остается только право просить у Него Хлеба и Духа. Он обещал, что в этом Он не откажет никому.

Сегодняшнее чтение, на первый взгляд, очень напоминает те рассказы о совершённых Иисусом исцелениях, которые мы находим в евангелиях. Здесь перед нами тоже рассказ об исцелении, совершённый уже не самим Иисусом, а апостолами (ст. 1 – 11). Конечно, и прежде, во времена земного служения Спасителя, апостолам приходилось исцелять именем и властью своего Учителя. Но те исцеления были всё же несколько иными, тогда апостолы знали Царство лишь извне, перед ними был Иисус, и Царство для них было заключено в Нём. Пётр и теперь свидетельствует об Иисусе, о посланном Богом и отвергнутым людьми Мессии (ст. 12 – 26). Но теперь, обращаясь к исцеляемому им человеку, он говорит с ним уже как имеющий Царство, как пребывающий в нём (ст. 6). Теперь он уже не просто смотрит на Того, Кто принёс Царство в мир, он сам пребывает в нём и несёт его людям, ничуть не сомневаясь в своей миссии. Конечно, для него и сейчас Царство неотделимо от Воскресшего. Но раньше он свидетельствовал о том, что ему не принадлежало, хотя он и готов был отдать жизнь за Того, Кто обладал тем, что ему не принадлежит. Теперь он являет то, что принадлежит ему самому не меньше, чем его Учителю. Конечно, человеческая полнота несопоставима с богочеловеческой, но полнота, даже относительная, всё же остаётся полнотой. Разумеется, апостол не претендует на обладание этой полнотой, так сказать, «по праву», он прекрасно помнит, как и от Кого он её получил. Но теперь она стала не только полнотой Иисуса, но и его собственной, и эту полноту он может подарить другому, тому, кто просит милостыни, хотя жаждет именно Царства, быть может, сам того не понимая. И это особенно ярко свидетельствует о тех переменах, которые произошли в мире после Пятидесятницы. Прежде Царство было ограничено тем сравнительно небольшим кругом людей, который мог непосредственно общаться с Иисусом; теперь оно расширялось и включало в себя всех, кто мог иметь общение с любым из Его учеников, число которых непрерывно росло. Так расширялись в мире границы Царства, принесённого Спасителем.

Сегодняшнее чтение завершает тему предательства и отступничества апостолов, рассказывая нам об отречении Петра (ст. 69–75). Образ Петра в этом отрывке оказывается ключевым: в самом его начале говорится о Петре, который издали, тайком следует за Иисусом (ст. 57), завершается же он упоминанием петушиного крика, означавшего сбывшееся пророчество Иисуса (ст. 74–75). Пётр и здесь остаётся верен себе: он, очевидно, помнит данное Учителю обещание остаться с Ним до конца и теперь, как может, исполняет его. Он, разумеется, не может ничего изменить, но он хочет, по крайней мере, видеть всё.

Нетрудно догадаться, что всё внимание Петра приковано к Иисусу, ни на что другое у него нет ни сил, ни времени, да и напряжённая бессонная ночь, конечно, не могла пройти бесследно. И именно в этот момент на него обращают внимание, ему указывают на то, что и он тоже был с Иисусом. А Пётр ничего такого не ждёт; он, наверное, помнил о своих обещаниях, но ведь всё оказалось бессмысленным, мессианская война окончилась, не успев начаться, и теперь, когда всё было кончено, говорить о верности больше не приходилось. Быть может, потому он и отрекается так легко, походя, не успев даже толком понять, что происходит.

По-видимому, для Петра, как и для других апостолов, Иисус был неотделим от их собственных представлений о Нём, так же, как и от представлений о том деле, в котором они собирались принять столь активное участие. Теперь же, когда оказалось, что никакого «дела» не будет, речь не могла уже идти о предательстве: ведь предавать оказывалось, на первый взгляд, некого и нечего! Если всё кончено, если не будет никакого Царства, какое имеет значение, знал ли Пётр Иисуса или нет? Можно хранить верность даже памяти усопших, но какой смысл признавать участие в несостоявшемся заговоре?

Но тут запел петух, и Пётр как бы пробудился, стряхнув с себя духовное оцепенение, охватившее его после неудачной попытки защитить Учителя в Гефсиманском саду. И ему сразу же стало ясно, что произошло. Он, быть может, впервые понял, что любит Учителя не только как вождя Своих сторонников и даже не как Мессию, но и как близкого друга, которого, как ему должно было казаться, он терял навсегда. И понял, что отрёкся он не от неудавшегося восстания, а от этой любви. От любви, вновь обрести которую можно лишь через раскаяние.

И Пётр, поняв всё, действительно раскаивается, он уходит со двора, понимая, что верность Учителю нужно хранить совсем не так, как ему казалось прежде (ст. 75). И это раскаяние спасает его: очень скоро он вновь встретится с уже воскресшим Учителем, Который примет его раскаяние (Ин 21:15–18). Нераскаявшийся отступник становится предателем, подобно Иуде; отступник раскаявшийся остаётся верным учеником, подобно Петру.

Как видно, рост иерусалимской христианской общины проходил не без проблем. И главной проблемой стало то, что сохранить те «единое сердце и единую душу», о которых говорит священнописатель, характеризуя жизнь первых христиан, оказалось совсем не просто. Оттого и возникла проблема с вдовами тех, кого автор книги назвал «эллинистами». Скорее всего, речь идёт о евреях диаспоры, которых называли иногда этим словом. Хотя не исключено и то, что речь идёт об обращённых в иудаизм язычниках. Как бы то ни было, очевидно одно: в общине появились некие люди второго сорта, к которым стали относиться соответственно, отодвигая их на второй план во время церковного богослужения.

Надо заметить, что речь в оригинальном тексте идёт не о каком-то «раздаянии потребностей» («раздаянием потребностей» греческая «дьякония» стала лишь несколько столетий спустя), а именно о «ежедневном служении» (или о «повседневном служении» — соответствующее греческое выражение можно перевести и так тоже), которым было служение церковное, связанное с ритуальной трапезой и хлебопреломлением. Вот за этими-то трапезами вдовы «эллинистов», видимо, и стали чувствовать себя отодвинутыми на второй план. В чём именно это выражалось, автор книги не говорит, но факт остаётся фактом.

Духовный смысл происходящего апостолам был вполне понятен: с ростом общины в ней появились люди, ещё не готовые к серьёзной и полноценной духовной работе. Они стали обращать слишком много внимания на внешние признаки входящих в общину людей, и в том числе на их происхождение или на тот факт, что они не родились евреями, а стали ими, приняв иудаизм. Для духовной жизни всё это, разумеется, не имеет никакого значения, и человек, всё внимание обращающий на духовную жизнь и на духовную работу, таких вещей просто не замечает потому, что они ему совершенно не важны.

Иное дело тот, кто духовной работой всерьёз не занят: такой человек нередко подменяет духовную жизнь религиозной, а в жизни религиозной, разумеется, всё перечисленное выше важно и имеет большое значение. Как видно, в какой-то момент в жизни иерусалимской первохристианской общины религиозная составляющая если и не начала превалировать над духовной, то, по крайней мере, стала достаточно заметной для того, чтобы создать в общинной жизни совершенно не нужную напряжённость. С этим надо было что-то делать. И тогда, понимая, что нести «служение столов» им не под силу потому, что «слово Божье» (а словом Божьим в те времена называли Тору) занимает всё их время, апостолы предлагают общине избрать служителей («дьяконов»), которые возьмут на себя «служение столов».

Такой служитель должен был прежде всего взять на себя организацию собрания и затем возглавить его, став предстоятелем, на обязанности которого лежало руководство вновь возникшей небольшой общиной. Обычно во время ритуальной трапезы именно такой «дьякон» совершал хлебопреломление. Он-то отныне и должен был следить за тем, чтобы в его небольшой общине не было ничего такого, что нарушало или разрушало бы её духовную жизнь. Апостолы же отныне оставляли себе только «служение Слова»: свидетельство о Христе и обучение христиан Торе в контексте этого свидетельства.

Новоизбранных же служителей они принимали в свою общину, возложив на них руки и помолившись о ниспослании на них Святого Духа, того Божьего дыхания, которое делает человека способным нести служение и делать дело Божье. Так разрешили апостолы возникшую проблему, которая иначе могла бы породить в общине серьёзный духовный кризис. А первохристианская Церковь начала обретать структуру традиционного для тех времён религиозного братства: ведь служение предстоятеля, возглавляющего небольшую общину, объединённую ритуальной трапезой и хлебопреломлением, — традиционное братское служение того времени.