Мысли вслух на23 Мая 2020

Как все просто и очевидно: возникла проблема между вами двумя — в первую очередь решайте ее вдвоем. Но почему же у нас все наоборот: мы обсуждаем наши испортившиеся отношения с кем угодно, но только не с тем, с кем надо? Может быть, мы боимся, что прямой разговор выявит шаткость нашей собственной позиции, а то и вообще — правоту нашего «оппонента»? А может, нам не нравится, что в случае выяснившейся нашей правоты нам придется прощать — и никто не узнает о нашем великодушии? Так или иначе, всеми этими сплетнями и пересудами мы стараемся повысить свой «рейтинг» в глазах других людей за счет унижения и осуждения брата — и тем самым мы его теряем. Риск проигрыша при прямом разговоре пугает, но ведь и возможный «выигрыш» велик: приобрести брата своего.

Услышав слова Иисуса «Я и Отец — одно», окружающие Его люди схватились за камни. Они были уверены, что этот Проповедник тем самым «делает Себя Богом». Что это означало для них, понятно: они были уверены, что Иисус ставит Себя на место Бога. А для Самого Иисуса? Жил в IX в. в Багдадском халифате мистик-суфий по имени Аль-Халладж, которого побили камнями за то, что он в экстазе восклицал: «Я есмь истинный!» (а «Истинный» в исламе — одно из имён Божиих, имён Аллаха). Окружающие были уверены, что он поставил себя на место Бога. А он просто в экстазе пережил такую близость к Богу, которую сам ощутил, как полное и неразрывное с Ним единство. Но это обычный человек, хотя человек глубоко верующий о обладающий подлинным духовным опытом. А как должен чувствовать Себя Человек, для Которого такое состояние — норма жизни, Который такое осознание Своего единства с Отцом несёт с рождения? Как ещё мог бы Он выразить Свои с Ним отношения? Кончено, если бы не особая миссия, если бы Иисус не родился Мессией, Он бы не нёс в Себе той полноты Божией, которую нёс, и не имел бы того самосознания, которое имел. Но Он родился Тем, Кем родился, и получил от Бога то, что получил. И всю Свою земную жизнь Он прожил именно с таким самосознанием: Я и Отец — одно. Только оно могло позволить Ему исполнить Свою земную миссию. И только оно адекватно отражает отношения каждого жителя Царства с Богом. Он ведь не случайно указывает на библейское «вы — боги и сыны Всевышнего все вы»: Он понимает, что для жизни в Царстве у каждого, кто хочет туда войти, отношения с Его Отцом должны быть такими же, как у Него Самого. Для этого Он и пришёл в мир, для этого и дано Ему, только Ему и никому больше, вместить в Себя жизнь Божию, жизнь Царства во всей её полноте. Он не ставит Себя на место Бога, на место Своего Отца. Он приносит жизнь Своего Отца во всей её полноте каждому из нас с тем, чтобы подарить её нам. И тому, кто приобщится к этой жизни, конечно, уже никогда не придёт в голову хвататься за камни.

В сегодняшнем чтении из Деяний мы видим спокойные и адекватные взаимоотношения верующих. В Ефес приходит Аполлос – человек, знающий Писание, явно наделённый от Господа даром слова. Он проповедует о том, что знает – а знает он пока немного, не всё. Таким образом, проповедь его несовершенна. В городе уже есть христиане, которые учат несколько иному. И вот эти христиане зовут вновь пришедшего к себе. Для чего? Чтобы поделить канонические территории? Нет, чтобы рассказать о том, чего он ещё не слышал. Обе стороны абсолютно открыты: Акила и Прискила обращаются к Аполлосу как к равному, Аполлос слушает их с доверием. И нет конфликтов – есть мирный разговор, в котором может участвовать и действовать Святой Дух.

Сегодняшнее чтение предлагает нам притчу Иисуса о Его предстоящем возвращении. В ней Иисус снова обращается к теме готовности (точнее, неготовности) Его последователей к этому событию. Казалось бы, к нему невозможно было не быть готовым, ведь ученики Иисуса действительно ждали встречи с Ним, как невеста ждёт встречи со своим женихом. Понять это ожидание может лишь человек, родившийся и выросший на Востоке, там, где ещё сохраняется традиционный уклад жизни и где невеста не может встречаться со своим женихом до самого дня свадьбы.

Сегодня, надо признать, даже среди христиан мало кто ждёт возвращения Спасителя как главного события своей жизни, но для первого христианского поколения такое ожидание было нормой. Но долгожданная встреча срывается из-за, казалось бы, сущего пустяка: ожидавшие жениха невесты не подумали о том, чтобы запастись маслом для своих ламп (ст. 3). А лишнего масла ни у кого не оказалось (ст. 8–9). Между тем, двери в брачные покои закрываются быстро, малейшая задержка может оказаться (и для некоторых действительно оказывается) роковой (ст. 10 – 12).

История эта напоминает притчу Спасителя о засохшей смоковнице: Иисус подошёл к дереву неожиданно, на смоковнице не было и не могло быть плодов, но Царство приходит не тогда, когда его ждёшь, и Иисус тоже появляется неожиданно и не так, как, по человеческим понятиям, Он должен появиться. В такой ситуации духовная собранность означает прежде всего готовность к неожиданностям. Конечно, в ожидании столь значимого события нетрудно забыть о такой мелочи, как запас масла для лампы. Но уже давно было замечено, что в духовной жизни не бывает мелочей. Ведь духовное состояние — это, прежде всего, определённый уровень осознания реальности, когда значимым становится всё, что делается, когда исчезают безотчётные, едва осознаваемые, мелькающие мысли и такие же безотчётные, автоматически совершаемые действия. Тогда-то и становится значимой каждая мелочь: ведь глубина осмысления этой мелочи в таком случае оказывается не меньшей, чем глубина осмысления любого «великого» дела.

В деле Божием мелочей нет, мелочи становятся мелочами тогда, когда мы перестаём воспринимать окружающую нас реальность как реальность наступающего Царства. В нашем ещё не преображённом мире есть важные дела и есть дела мелкие, недостойные внимания; в Царстве значимо всё. И если мы не научились видеть реальность такой, значит, мы ещё не знаем, что такое Царство.

Свобода, осуществляющаяся в обществе, ведет к освобождению самого этого общества от безысходности и гибели. Свобода для братьев, для соплеменников, завещанная Богом в Его законе, могла бы восстановить завет народа с Богом, но этого не происходит. Не происходит, потому что это не просто требование закона, на подобие ритуальных жертвоприношений, а шаг любви и самоотдачи — отказаться жить за счет себе подобных, прекратить питаться чужой кровью и потом. В этой свободе любить мог бы присутствовать Бог, Который Сам есть любовь, и Дух, Который Сам есть свобода. Но стремление поработить другого, использовать его в своих интересах, ведет весь народ, все общество в рабство — в извращенную свободу страдать и умирать.

Продолжая разговор о всеобщем воскресении, Павел, как бы полемизируя с неким неизвестным нам оппонентом, делает особый акцент на том, что воскресение невозможно без качественного изменения человеческой природы, которое на библейском языке называется преображением. По-видимому, многие из недавно обратившихся ко Христу язычников смотрели на воскресение ещё по-язычески, и у них возникал вполне резонный вопрос: не будет ли воскресение чем-то противоестественным, неким движением вспять, как если бы, к примеру, река вдруг потекла бы к истоку вместо устья (ст. 35)? Отвечая на этот вопрос, апостол указывает на то, что смерть не завершение пути и начало деградации, а лишь один из этапов того духовного движения, которое завершается полным преображением человека, идущего за Христом и приобщившегося к жизни Царства (ст. 36 – 38). Весь сотворённый Богом мир имеет отношение к тому, что называется «славой», под которой в Библии подразумевается присутствие Божие, хотя мера этой «славы» у каждого творения своя (ст. 39 – 41). Всё может быть преображено и будет преображено в конце времён, а мера славы определит место и качество каждого творения Божия в новом, преображённом мире. У человека же в Царстве свой, особый путь. Преображение человека предполагает прохождение через смерть и её преодоление (ст. 42 – 44).

Путь человека в этом отношении подобен земному пути Самого Спасителя, Который тоже прошёл через смерть для того, чтобы Царство могло войти в наш, ещё не преображённый мир. Говоря о «душевном теле», апостол, очевидно, имеет в виду ту непреображённую и повреждённую грехом человеческую природу, которая живёт преимущественно естественной, природной жизнью, оттесняющей на второй план жизнь духа. Но такое состояние человека является временным, ведь Бог с самого начала сотворил человека с тем, чтобы дать ему Царство во всей полноте. Грехопадение отсрочило и замедлило решение этой задачи, но не отменило её, и земной путь человека лишь тогда имеет смысл, когда он направлен к Царству и завершается в нём (ст. 45 – 49). А преображение человеческой природы — необходимый этап этого пути, ведь природа, в том числе природа человеческая, в её нынешнем состоянии для Царства не годится и в него не войдёт (ст. 50). Царство не какая-то особая христианская форма посмертного бытия, как, вероятно, думали некоторые христиане Коринфа, а полнота жизни, открывающаяся человеку в конце пути после преображения и обновления. Жизни, доступной каждому уже в этом, преображающемся, хотя ещё и не преображённом до конца, мире.