Мысли вслух на16 Июня 2021

О том, что физическая смерть — отнюдь не конец существования человека, люди догадывались с самых ранних времён. Какие-то представления о посмертии были у людей уже в эпоху палеолита. Но, когда дело касается христианства, речь идёт не о посмертии, а о чём-то качественно ином — о воскресении. Казалось бы, разница невелика. Но так кажется лишь на первый взгляд. В самом деле, всякое представление о посмертии, о посмертном существовании тени ли, или души предполагает, что полноценной жизнью после физической смерти человек уже не живёт.

От древнейшего представления о мире теней, о царстве мёртвых, где все равны и где есть лишь подобие жизни, до учений о посмертном воздаянии, о благом и дурном посмертии, характерных для таких цивилизаций, как египетская или греческая, духовное, да и историческое расстояние весьма велико. Но даже свойственные греческой философии идеи о бессмертии души не предполагали полноценной жизни после смерти: ведь от человека оставалась лишь душа, лишь мысль и самосознание, а всё остальное оставалось на земле с покидаемым в момент смерти телом.

Конечно, это не мир теней, где сознание едва брезжит и где нет места ни мысли, ни памяти, но всё же о жизни хотя бы в той её весьма относительной полноте, которая свойственна падшему человеку в падшем мире, тут говорить не приходится. Впрочем, для греческих философов, многие из которых вслед за Платоном считали тело лишь темницей души, такая неполнота была предпочтительнее жизни в теле.

Библия с самого начала ориентирует человека не столько на посмертное существование, сколько на полное преодоление смерти. Это неудивительно: ведь никто из авторов библейских книг не смотрит на тело как на темницу души. И полнота жизни для них предполагает жизнь в теле.

Но, как видно, обратившимся ко Христу недавним язычникам такой взгляд казался странным. Они, возможно, представляли себе Царство неким обиталищем благочестивых душ, чем-то вроде средневекового православного или католического рая. Павел не устаёт напоминать им, что Царство не рай, не Элизиум и не поля Осириса. Царство — это новая жизнь во всей её полноте, духовной и телесной. В такой же полноте, какой открылась верным полнота жизни воскресшего Христа.

Господь говорит ученикам о том, что за той радостью, которая вошла в них с Его приходом, последует печаль, которая потом вновь претворится в радость. Словно бы два дня, разделенные ночью. Очень важно понять, что эта ночь печали, когда Господь лежит во гробе и Его с нами нет, эта ночь богооставленности – это то, что обязательно проходит каждый, кто по-настоящему проходит путь духовного становления. И свидетельством тому является то, что наши великие учителя тоже переживали подобное состояние, тяжелое и благодатное. Известно, что святитель Тихон Задонский, живший в 18 веке, переживал мистическую ночь души, но еще раньше в 16 веке великий испанский мистик святой Хуан де ла Крус создал удивительно глубокое и богатое понятие: «темная ночь души». В двух словах разъяснить его невозможно, но вот в стихе, который так и называется, он дает аллюзию на Пасхальный гимн «Exsultet», который католики поют в Великую субботу:

Это ночь,
в которую некогда отцов наших, сынов Израиля,
Ты вывел из Египта
И перевел через Красное море сухими стопами.(…)
Это ночь,
когда, разрушив узы смерти,
Христос от ада взошел победителем. (…)
О воистину блаженная ночь -
та единственная, что удостоилась знать время и час,
когда Христос воскрес от ада.
Это ночь, о которой написано:
и ночь будет светла как день;
и ночь — свет мой в радость мне. (…)
О воистину блаженная ночь,
в которой соединяется земное с небесным,
человеческое с Божественным.

Опять вернемся к опыту православных подвижников. Феофан Затворник так пишет в толковании на сегодняшнее чтение: «Говорят, что и всякая душа на пути к совершенству, испытывает подобное же поражение. Тьма повсюдная покрывает ее, и она не знает куда деваться; но приходит Господь, и печаль ее претворяет в радость». Постараемся и мы, когда нас окутывает мрак богооставленности, потери веры, когда «ум ищет Божества, а сердце не находит» не падать духом, а понимать, что эта ночь неизбежна, но впереди нас ждет Новый день.

Сам Бог никогда не навязывает Свою милость. Даже Его пришествие в этот мир оказывается просто рождением земного Младенца. Если мы призваны уподобиться Его совершенству (Мф 5:48), то и наше милосердие и благочестие должны быть не показными и не навязчивыми, но радостным выражением наших сокрытых в сердце отношений с Небесным Отцом.

Сегодняшнее чтение вновь обращается к теме отступничества Израиля, и здесь уже прямо звучит угроза разгрома страны и рассеяния народа (ст. 7–8). Надо отметить, что угроза военного разгрома и поглощения Северного Царства быстро растущей Ассирийской империей была в это время вполне реальной, и, хотя при жизни Осии ничего такого не случилось, вскоре после его смерти Израильское Царство действительно было уничтожено, а его население рассеяно по всей территории этой огромной империи.

Рассеяние это, по свидетельству пророка, было событием не случайным. Оно, очевидно, стало следствием целой цепочки духовных событий. А началось всё с того, что народ Божий отверг Бога и Тору (Закон), по сути перестав быть народом Божиим, несмотря на все заявления и показную религиозность (ст. 1–3). Казалось бы, в такой ситуации самым естественным и логичным шагом стало бы раскаяние и обращение, но, как видно, ничего подобного не происходит. Понимая, что при том образе жизни, который они для себя избрали, им нечего ожидать поддержки от Бога, жители страны начинают устраиваться сами, по своим человеческим законам и понятиям (ст. 4), причём, как видно, это касалось как жизни духовной и религиозной («тельцы»), так и жизни общественной и политической.

Надо заметить, что законы Северного Царства, судя по всему, что мы о них знаем, действительно мало соответствовали нормам Торы, а религиозная политика властей этого государства, по сути, поощряла то язычество, которое было характерно для основной массы её населения. Результатом же такого выбора стало то, что Израиль действительно почти перестал отличаться от окружающих его народов, во всяком случае, в том, что касалось духовной жизни. И тогда Бог оставляет его на произвол его исторической судьбы, которая, учитывая складывавшуюся в то время на Ближнем Востоке военно-политическую ситуацию, должна была оказаться весьма печальной.

Конечно, тяга и властей, и народа к язычеству была не в последнюю очередь обусловлена тем, что язычество ассоциировалось в сознании многих или с благами цивилизации, или с военным и политическим могуществом. Неудивительно, что эти многие надеялись достичь и того, и другого, заручившись поддержкой чужеземных богов (ст. 10–14). И тогда Бог отстраняется, дав Своему народу сполна хлебнуть того, что казалось ему издали столь привлекательным. Под покровом Божиим даже языческий мир, по сути жестокий и безжалостный, мог казаться евреям разумным и прекрасным: ведь они видели его не сам по себе, а как часть Божьего мира, в котором прекрасно всё. Но стоило Богу отстраниться, как вся красота язычества исчезла, а зло, которым оно было пронизано, как впрочем, и весь падший мир, обрушилось на них, оказавшихся совершенно беззащитными. И тогда оказалось, что без Бога Израиль ничто, что стереть его с лица земли ничего не стоит, а всё его благополучие и безопасность обеспечивал ему его Бог, о Котором жители страны, увы, столь часто забывали.

Во всех основанных им общинах Павел собирал помощь для братьев Иерусалимской церкви. Коринфяне еще с прошлого года желали принять участие в служении святым (верующим) в Иерусалиме (4). Теперь же, когда Тит по просьбе Павла готов прийти в Коринф и дать братьям возможность осуществить желаемое, Павел в своем письме к ним уделяет внимание этому вопросу, давая правильный настрой на предстоящее служение.

Упоминая церкви в Македонии, которые «доброхотны по силам и сверх сил» в служении святым, усердием македонских братьев Апостол испытывает искренность любви Коринфян. На примере тех, кто среди великого испытания скорбями преизобилует радостью (2), Павел открывает Коринфянам, как им сделать свой дар угодным Богу.

Сердце его радуется, видя усердие Македонян, которые дали больше, чем от них надеялись получить: «они отдали самих себя, во-первых, Господу, потом и нам по воле Божией», — пишет Апостол (5). Эта полная отданность Богу обогатила глубокую их нищету: «если есть усердие, то оно принимается смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не имеет» (12).

Невольно вспоминается бедная вдова, положившая в храмовую сокровищницу две мелких монеты (Мк 12:42-44). Другие, богатые, клали много, но именно бедная женщина порадовала сердце Иисуса, так как из любви к Богу положила все, что имела, — все пропитание свое.

Такая искренняя любовь и отданность Богу делают всякое пожертвование угодным Ему.

Самое надёжное свидетельство правоты или неправоты человека — Божий знак. Как с теми посохами («жезлами»), один из которых расцвёл. Посох старейшины племени — символ его власти. Его силы. В те времена ведь сила была неотделима от власти — как и сегодня, однако тогда сила была не только физической, но и иной, сверхприродной, сверхъестественной. Без такой силы нельзя было быть ни настоящим вождём, ни настоящим старейшиной, ни настоящим воином. И жрецом тоже нельзя было быть — это уж само собой, ведь человек, имеющий отношение к миру богов и духов, должен был быть человеком силы в первую очередь. Конечно, левитское священство — не традиционное жречество.

Моисеева община изначально было общиной скорее пророческой, чем священнической, жертвоприношения и всё, связанное с культом, было и для Моисея, и для его ближайшего окружения скорее дополнением к главному. Главным же было богообщение как таковое, те самые встречи с Богом лицом к лицу, о которых столько говорится в Пятикнижии. При таком богообщении сила была не главное — тут куда большую роль играло осознание человеком воли Божьей, как она открывалась ему во внутреннем опыте, и Божьей любви: такое откровение для богопознания и для богообщения значит больше, чем опыт соприкосновения с Божьей силой.

Однако бывали моменты, когда именно проявление Божьей силы могло расставить точки над i. Разумеется, Бога нельзя было принудить — поэтому посохи просто оставляют в Скинии, предоставляя Богу сделать то, что Он сочтёт нужным сделать. Если человек обладает силой, и если Бог Сам ему эту силу дарует, она не может не проявиться в жизни человека. В его окружении. Через его вещи — они хоть и не являются прямым продолжением человеческого тела, но всё же соприкасаются с ним непосредственно.

Посох — это нечто очень личное, это символ человека, в те времена говорили, что душа человека в его посохе, как самураи говорят, что душа воина в его мече. У человека, обладающего силой, она не может не проявить себя и в его посохе. Так и в рассказе: кому Бог даст силу? Посох каждого из двенадцати старейшин оказывается перед Богом — Ему выбирать. Расцветший посох — очевидный знак, несомненное чудо. Ни у одного человека не хватит силы сделать так, чтобы палка зацвела, такое возможно лишь Богу. Ответ очевиден: Бог даёт Свою силу Аарону, спор окончен.