Мысли вслух на28 Марта 2023

Что такое та история, которая изложена в ветхозаветных книгах? Традиционно её принято называть священной историей Ветхого Завета; но что стоит за этим определением? История народа? Да, конечно: речь идёт об истории еврейского народа. История некой конкретной религии или религий? Несомненно: речь в ветхозаветных книгах идёт об истории яхвизма, а затем — о зарождении в его недрах и последующем становлении иудаизма. И о конкретных общинах, яхвистской и иудейской, принимавших в разные исторические периоды различные формы с тем, чтобы в период плена дать начало Синагоге со всеми многообразными проявлениями её религиозной жизни. И всё же священная история не история народа и не история религии, а история Откровения.

Это не история народной жизни, хотя бы и жизни религиозной, и даже не история богоискательства: ведь богоискательство — дело человеческое, пусть духовно и наивысшее из всех возможных. А священная история — это история того, как Бог приближался к своему народу и к отдельному человеку, как Он преодолевал отделяющую от Него человека пропасть. И в центре этого процесса оказывается союз-завет Бога со Своим народом и Его присутствие в священном собрании, которое благодаря Ему и становится священным. Завет с Богом и дыхание Бога, делающие еврейский народ народом Божиим в полном смысле слова, народом-общиной. Иначе и не могло быть: ведь дух, дыхание Бога и союз-завет с Ним — две стороны одной реальности, реальности того процесса, в результате которого вышедшая из Египта толпа становится народом-общиной.

Правда, для этого пришлось пройти через плен (проповедь Аггея относится к послепленной эпохе). Через плен, во время которого сложился, по существу, новый народ, выделился тот самый остаток, о котором говорили допленные пророки. Остаток, научившийся слушать Бога и ощущать Его дыхание.

Этот появившийся в плену навык помог еврейской общине Вавилона пережить плен, несмотря на отсутствие Храма и невозможность жертвоприношения. А ещё он, этот навык, должен был пригодиться народу потом, когда в мир войдёт Царство. Ведь оно всё пронизано дыханием Бога, полным силы и любви. До плена его знали лишь отдельные люди, обладавшие пророческим даром; после плена на знании этом была построена вся жизнь народа-общины; после Пятидесятницы — Царство, явившее миру его полноту. Такова история Бога, входящего в мир. Священная история.

Какая странная, на первый взгляд, теофания: ужас и мрак! Что должен был подумать Авраам, пережив такое откровение? Каким он должен был представлять себе своего Бога? А Бог между тем повторяет все данные прежде Аврааму обещания, ещё больше их конкретизируя. Что же происходит? Почему первая детально описанная встреча Авраама с Богом оказалась такой странной? Если бы тьма и ужас были смыслом полученного Авраамом откровения, у нас были бы все основания для недоуменных вопросов. Бог, Который хочет запугать, — явно не Бог любви. Но хочет ли Он этого? Или так получилось само собой? Что, собственно, мог и должен был увидеть и пережить Авраам, встретив Бога лицом к лицу? Что вообще может увидеть и пережить человек в этом случае? Увидеть он, конечно, вообще вряд ли что-нибудь увидит: ведь речь идёт о Едином, Творце неба и земли, Которого человеку невозможно увидеть по определению. А тогда перед глазами видящего, скорее всего, окажется непроглядная тьма, как бывает всегда, когда мы оказываемся перед чем-то совершенно для нас невоспринимаемым. Неудивительно, что, встретив Бога лицом к лицу, Авраам увидел лишь «великую тьму» (так в еврейском тексте), точнее, не увидел ничего. Неудивительно и то, что перед этой тьмой Авраам испытывает ужас: это ужас конечного человека перед бесконечным Богом, Который пока ещё не сделал ничего, чтобы умалить Своё величие ради человека. Как видно, при первой встрече лицом к лицу Бог предстал перед Авраамом таким, какой Он есть. И Авраам отреагировал соответственно. Но это было только начало. Начало истории движения Бога навстречу человеку, которая в своё время завершится тем заключительным шагом, которым станет Боговоплощение. До полной нераздельности.

Странная это фраза: «Много имею говорить и судить о вас; но Пославший Меня есть истинен, и что Я слышал от Него, то и говорю миру». Мы можем говорить о других. А можем – от Бога. В чем же противоречие, разве нельзя говорить о другом человеке, и при этом говорить от Бога? Иисус же обличал фарисеев, Он же о них при этом говорил? Скорее всего, дело и правда в источнике слова…

Допустим, ребенок не хочет делать уроки или выполнять свои обязанности по дому, например накрывать на стол. Можно просто начать ругать его за лень, видеть в нем источник своих переживаний, гнева. А можно – посмотреть на Него глазами любящего Бога, найти в Боге источник безусловной любви к ребенку. Как это изменит наши слова? Фраза «ты лентяй и ничего не хочешь делать», и фраза «я тебя люблю и беспокоюсь, что тебе будет трудно потом, если ты сейчас не научишься трудиться, а труд – это тоже способ узнавать Бог и мир, который Он сотворил…» – очень разные.

Конечно, есть еще сотни вариантов того, как выразить то же самое, конечно есть дети, которым не подойдут эти слова, а подойдут другие. Здесь не место рассуждать о педагогике, пример мог быть и из совсем другой области.

Но в одном случае мы опираемся на наше видение другого и воспринимаем его как повод отреагировать, этот взгляд всегда оценочный, пусть даже не всегда осуждающий, а суд – у Бога. А в другом случае, даже если мы говорим о другом человеке, источник наших слов – в Боге, а не в наших реакциях на окружающих.

Кроме того, что пустыня — это место свободы, это еще и место надежды. Не только той надежды, которая «умирает последней», но и той активной надежды на Бога, которая умирает первой, стоит поддаться жизненным испытаниям. Спокойная жизнь рядом с «котлами с мясом» кажется гораздо привлекательнее, чем необходимость постоянно ждать чуда, даже если эта жизнь с мясом и хлебом — не жизнь, а рабство. Но жизнь (по крайней мере, у евреев, пошедших с Моисеем в землю отцов) устроена так, что, оставив прежнюю жизнь в тепле, сытости и беспросветном рабстве, человек вынужденно вступает в область надежды на чудо, вернее даже не на чудо, а на Бога. И только от этой надежды зависит исход его пути...

На вопрос, когда же наконец наступит Царство, которое Он проповедует, Христос отвечает очень странным образом. С одной стороны, оно «не придет приметным образом», оно «посреди вас», оно уже растет в тех, кто к нему причастен. С другой стороны, Иисус рисует апокалиптические картины конца света, день, когда Сын Человеческий, как молния «сверкнет от края до края неба». Что же Он хочет сказать этим контрастом? Как можно совместить неприметное наступление Царства с громом, молниями и огненным дождем Второго пришествия? Видимо, перед нами не просто две различные картины проникновения вечности в наш мир, но и два образа жизни: можно жить вхолостую, «продавать, покупать, садить, строить», заглушая своей кипучей деятельностью признаки грядущего Царства, а можно — уже жить в нем, вернее, осуществлять его в жизни, в отношениях с людьми и Богом, взращивать Царство «посреди нас».

Радость о доме Господнем - это всегда радость встречи с Ним, и потому не может не быть дорог Его храм - видимое место, где мы можем прикоснуться к Его незримому присутствию.

Но для псалмопевца не только храм предстаёт таким местом, но и весь Иерусалим - святой город, избранный для того, чтобы среди его стен молитвы и священнодействия соединяли небо и землю.

Начинаясь у жертвенника и Святого Святых, молитва распространяется по всему свету, и вот уже во всех уголках земли молящиеся становятся причастны предстоянию в древнем храме. Пусть он давно разрушен, но Жив Господь, и повсюду стоят другие дома молитвы, где продолжается неиссякающее служение Ему.

А далее, сквозь туман веков, через пророческое видение мы различаем контуры Небесного Иерусалима, которому предстоит восторжествовать в конце времён. Но уже теперь через образы земного града проступают его образы.