Мысли вслух на20 Мая 2025

Слова Спасителя о любви как о новой заповеди могут на первый взгляд показаться несколько странными. Что же, в самом деле, тут нового? В евангельские времена было известно каждому, что суть Торы сводится к двум заповедям: возлюби Бога всем сердцем, всей душой и всеми силами и возлюби ближнего, как самого себя. Это было общим местом раввинистической традиции той эпохи. Так что же нового в заповеди Иисуса о любви? Прежде всего: это любовь Царства. Любите друг друга так, как Я люблю вас — вот главный смысл данной Иисусом заповеди. Но что означает любовь Царства? В Библии о любви говорится немало. И если осмыслить всё сказанное, можно сделать вывод, что любовь в Библии — прежде всего отношение.

Обращённая к человеку или к Богу интенция. Воля прежде всего, а не эмоции и не размышления. Но также и отношения в том смысле, в каком о них говорят, что они соединяют людей между собой. Любовь — стремление к общению, ненависть — нежелание общаться. А если нет отношений, нет интенции, то нет ни любви, ни ненависти. Но среда, внутри которой происходит общение, в нашем мире остаётся природной. Психической. А психика — часть природы, хотя и совершенно особенная часть.

И общение наше в этом мире остаётся во многом природным процессом благодаря той среде, в которой происходит. Интенция как основа общения духовна, а среда — природна. В Царстве же всё иначе. Природные структуры существуют сами по себе в соответствии с законами природы. Но Царство — не природа, его структуру формируют отношения. Отношения его жителей с Богом и со Христом, отношения их между собой, наконец, отношения Самого Христа с Его небесным Отцом как основа Царства и образуют его, Царства, структуру.

А вот природой Царства (или, вернее, тем, что в нём заменяет природу) является любовь. Божье дыхание, наполняющее Царство, становится в нём любовью. И все отношения в нём возможны лишь как отношения любви. Любовь — среда Царства, в которой происходят все взаимодействия между собой его обитателей. И смысл данной Иисусом новой заповеди заключается как раз в том, чтобы Его последователи жили в этой среде. Пребывали в Царстве. Вместе с Ним. Вот эта новая жизнь и есть христианство.

Слушающие Иисуса упорно не могут Его понять. Он им говорит и притчами-образами, и напрямую. Но притчи все равно потом приходится объяснять, а истина, сказанная «в лоб», вызывает такую реакцию, что если бы не чудесное исчезновение, то Христа бы убили сильно раньше, чем настал бы Его час.

Сегодня мы читаем, что абсолютная правда о том, что Иисус видел Авраама и, вообще, был прежде Авраама, неимоверно раздражает иудеев. В их голову не вмещается (см. Ин.8:37) то, что кто-то из людей может быть выше отца их Авраама. То, что Иисус может быть не просто человеком, но Богом, очень трудно понять и принять.

Потому что в этом случае Иисуса надо слушать и соблюдать Его слова. Готовым сделать этот сложный шаг доверия оказывается не каждое сердце. Как скажет потом апостол Павел, «мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1:23).

Иисус во время Тайной Вечери всё время пытается донести до Своих учеников простую мысль: Он уходит, но жизнь продолжается. И не просто жизнь, а жизнь в Царстве. Более того: Его уход связан с процессом становления этого самого Царства. Вхождения Царства в мир и его раскрытия в мире. Он уходит ради осуществления того, для чего пришёл.

Потому Он и говорит ученикам: если бы вы действительно Меня любили, вы бы радовались Моему уходу. Я ведь иду, чтобы осуществить то самое, чего вы, по вашим словам, ждёте. Но апостолам это непонятно. Они не понимают, что это за Царство, Царь которого должен уйти для того, чтобы оно явилось. По-человечески этого и нельзя было понять. В мире сем так не бывает. Тут всё наоборот: если царь исчез, значит, и царства больше нет. Царство ведь (во всяком случае, в том смысле, в каком его понимали в древности) — это прежде всего царь и подданные, а не территория.

Территория — дело наживное. А вот если нет царя, то царства не будет точно, даже если с территорией всё в порядке. Хотя бы потому, что без царя очень скоро исчезнет и порядок. Ученики, разумеется, всё это прекрасно понимали, потому-то они и недоумевали по поводу странного, как им казалось, поведения Учителя. Вместо того, чтобы начать создание мессианского Царства, сделать к тому хоть какие-нибудь понятные и естественные шаги, Он, кажется, собирается куда-то уйти, скрыться.

Почему? Единственным разумным объяснением, которое могло прийти в голову ученикам, было предположение, что Он хочет собрать больше людей прежде, чем начинать восстание. Может быть, у Него есть тайные последователи? Может быть, Он собирается именно к ним, чтобы вернуться с силами более внушительными, чем те одиннадцать человек, которые были налицо? В конце концов, сочувствующих Ему ведь было немало, и встреча при входе в Иерусалим была торжественной.

Как бы то ни было, когда Иисус встал из-за стола и позвал учеников за Собой, они поняли, что сейчас что-то должно произойти. Может быть, наконец, произойдёт нечто, что если не объяснит дело, то, по крайней мере, хотя бы даст намёк на разгадку. Тем более, что пока, кажется, Он зовёт их следовать за Собой, а значит, что бы ни было, они в любом случае окажутся участниками происходящего. Доверие к Иисусу у апостолов сохранялось, несмотря на непонимание. А оно-то и есть главное: его достаточно, чтобы идти за Христом, несмотря на все недоумения.

Фарисеям нравилось быть религиозными людьми. Они были авторитетом для соотечественников, уважаемыми наставниками в законе, хранителями культурного предания и прочая, и прочая.

Мы тоже не против приветствий в собраниях (если есть такая возможность), готовы сказать свое веское слово в любой ситуации, в общем — быть на высоте. Но суть нашей религии (если можно так назвать жизнь со Христом) совсем не в этом.

Мы готовы быть фарисеями своего времени (или уже ими являемся). А готовы ли мы не иметь иного учителя кроме Христа, не иметь иного отца, кроме Бога, не иметь иной родины, кроме Его Царства, быть слугами, а не господами? Соответствует ли это нашим представлениям о религиозной жизни, о предании предков, наследниками которых мы являемся?

Вопрос о первенстве периодически всплывал в разговорах учеников между собой, всплывал вновь и вновь. Они, несомненно, пока ещё представляли себе Царство вполне земным, а во всяком земном государстве, даже Богом установленном, есть царь и есть приближённые. Царём они, само собой разумеется, видели своего Учителя — они ведь не сомневались в Его мессианстве, — но кто окажется в числе приближённых? Все двенадцать, это понятно, но ведь кто-то окажется в числе самых близких, кто-то сядет по правую сторону от Царя, а кто-то по левую?

Так было во все времена и во всех государствах, и апостолы просто не могли пока ещё представить себе Царство как-то иначе. Особенно замечательны эти разговоры на фоне рассказа Иисуса о предстоящих Ему страданиях и смерти. Ученики, кажется, не замечают слов Учителя — хотя на самом деле они просто не слышат Его, как нередко не слышит человек того, что не вмещается в его сознание. Иисус же снова и снова пытается им объяснить, что в Царстве, которое вошло в мир вместе с Ним, всё не так, как в земных царствах падшего мира.

Он прямо говорит ученикам: в падшем мире правители стремятся к власти прежде всего, притом к власти не столько над телами, сколько над душами тех, кем хотят править. Власть в падшем мире — способ заполучить себе других людей, их жизни, их души с тем, чтобы потом они принадлежали властителю, а тот мог бы распоряжаться ими по своему усмотрению — так же, как волен всякий распоряжаться собой, своей душой и своей жизнью. Царство устроено иначе, там вопрос власти (вернее, того, что соответствует там понятию власти в земном смысле) — это вопрос служения.

Насколько человек готов быть всем рабом, столько у него и власти (в особенном смысле слова, в том смысле, в каком оно применимо к отношениям Царства). Речь тут идёт о рабстве в том патриархальном виде, в каком оно существовало у евреев, когда раб был фактически членом семьи, но бесправным. Раб ни на что в доме не претендовал, но он жил в нём и пользовался в доме всем, чем пользовались другие члены семьи. В некоторых случаях он мог даже наследовать хозяину дома.

Работал же домашний раб так, как всегда работали рабы, не считаясь и не требуя платы. Зато он и получал столько, сколько ему было нужно: у него ведь не было фиксированного заработка. Вот такая позиция по отношению к другим и адекватна с точки зрения тех отношений, которые связывают между собой жителей Царства. В падшем мире ничего подобного, разумеется, быть не может, но Иисус ориентирует учеников именно на отношения Царства, по крайней мере, когда дело касается отношений их с Ним и друг с другом.

Как видно, Павел не против пророческих призваний и не против глоссолалии. Оно и понятно: если Бог даёт человеку откровение, может ли он, Божий служитель, этому противостоять? Но апостол уверен: Бог не станет разрушать церковную общину Своим откровением. Павел не против каких бы то ни было харизматических проявлений, как назвали бы мы их сегодня, но при одном условии: они не разрушают ни самого человека, ни церковную общину, к которой человек принадлежит. Именно в этом смысле апостол говорит, что «духи пророческие послушны пророкам». И дело тут не в том, чтобы ввести духовную жизнь и харизматические феномены в рамки какой-то формальной церковной дисциплины.

Дело в том, что всякое пророчество, да и всякое откровение вообще — дело богочеловеческое. Бог не пренебрегает человеком, Он учитывает его способности и возможности. Конечно, будь оно иначе, вполне возможной стала бы ситуация, когда человек просто исчезает как личность, теряет себя в потоке намного его превосходящей во всех отношениях Божьей силы. Такое случалось во все времена, историки религии называют такую экстатику оргиастической.

Оргиастические экстазы были известны людям ещё со времён палеолита. Мир пронизан Божьим присутствием, которое в нём открывается как сверхъестественная Божья сила, и люди во все времена желали к ней приобщиться и ею овладеть. Но не человеку обладать Богом, и все попытки обычно заканчивались тем, что человек оказывался игрушкой в руках силы, намного его превосходящей.

Если же человек искал Бога, ему открывалась не только сила, но и воля Бога, и тогда Бог Сам открывал человеку Свою силу настолько, насколько это было необходимо человеку для его духовного становления. Вот потому-то подлинное откровение и было во все времена процессом богочеловеческим: Бог не подавляет и не уничтожает человеческую природу, Он, наоборот, раскрывает её во всей возможной полноте. И тут абсолютно необходимо осознанное участие человека.

Но многим во все времена было куда проще отдать себя во власть Божьей силы, за которой они не ощущали присутствия Личности: ведь такой опыт не предполагает ответственности, без которой нет подлинного богообщения. И Павел, прекрасно это понимая, не хочет поощрять ничего подобного. Он ведь знает, что подлинная духовная жизнь предполагает осознанное богообщение, а не бурные, но ни к чему не обязывающие и почти ничего человеку не дающие экстазы.