Мысли вслух на15 Июля 2025

Что имеет в виду апостол, говоря о Христе, что «Им всё стоит»? И в каком смысле Он «есть прежде всего»?

Прежде всего на ум приходят те традиционные представления о Мессии, которые предполагали, что Мессия был задуман Богом ещё до сотворения мира, так что Его приход должен был непременно состояться, а мироздание с самого начала существовало ради Него и ради того Царства, которое должно было войти в мир вместе с Ним. Конечно, имея в виду иудейские мессианские концепции, приходится учитывать, что характерные для них представления о Царстве были порой довольно далеки от евангельских, да и отражённый в них образ Мессии оказывался порой весьма архаичным, больше напоминая Мессию Исайи Иерусалимского или даже представления о праведном правителе, свойственные раннепророческой традиции. И тем не менее Мессия оставался центральной фигурой мировой истории, как в контексте собственно исторического процесса, так и в контексте отношений между Богом и народом Божиим.

Но Павел, как видно, имеет в виду не только это. Он говорит о Христе, Который участвует в сотворении мира, и здесь уже речь явно идёт не о тварном существе, хотя бы и задуманном Богом ещё до начала времён. Такое можно сказать лишь о Творце. Очевидно, апостол видит во Христе Творца, такого же, как Сам Бог. Павлу очевидно, что Христос не просто принёс в мир Царство. Его бытие не ограничено лишь временем Его земного пути. И если применительно к будущему (а для Павла это будущее, как и для всех христиан, отчасти уже стало настоящим) можно было говорить о воскресении Христа и о грядущем Его возвращении во славе, как торжествующего Царя Своего Царства, которое «не от мира сего», то применительно к прошлому можно было говорить об изначальности самой Личности Мессии, об изначальности её не только в смысле тех планов Божиих, о которых говорила иудейская традиция, но и в смысле той интенции Бога, которая в тварном мире наиболее адекватное выражение нашла в слове, которым Бог творит мир.

В сущности, пророческий опыт весь основан на вмещении этого самого слова в рамки человеческой природы, в той мере, в какой человек Божий мог его вместить. А что, если бы в мир пришёл Тот, Кто в состоянии вместить его целиком? Тогда и слово станет Словом, вместив в Себя всю полноту Божию, и Человек, вместивший Его, станет богочеловеком. И апостол уверен в том, что именно Мессия и вместил Слово до конца и в полноте. И стал Тем, через Кого Бог творит мир. С тем, чтобы потом родиться в мир Тем, через Кого мир будет спасён.

В своём послании коринфским христианам Павел пишет странные, на первый взгляд, слова: он говорит о свидетельстве, которое в них утвердилось (или укрепилось, если переводить дословно). Что же он имеет в виду? Апостол упоминает также слово и знание, которые восприняли слышавшие свидетельство. Может показаться, что речь идёт о том новом учении, которое принёс коринфянам Павел и которое было ими воспринято.

Но ведь христианство несводимо к одному лишь учению. Конечно, Иисус многое сказал Своим ученикам во времена Своего земного служения, но всё же Он пришёл не для того, чтобы создать новое учение. Он пришёл дать миру Царство. И христианство — не новое учение, а новая жизнь, жизнь в этом самом Царстве. Жизнь, которую нужно принять и которая должна утвердиться, укрепиться в человеке, которая должна быть им усвоена, став неотъемлемой частью его собственного существования.

Такую жизнь одними словами не предать, тут нужно именно свидетельство, свидетельство человека, который сам живёт жизнью Царства и может наглядно, на собственном примере показать, что она такое и как ею живут. Именно такое свидетельство и нёс Павел. Оно-то, собственно, и было его апостольством: ведь апостол — всегда посланец, идущий, чтобы засвидетельствовать то, что его послали засвидетельствовать.

Он ничего не говорит от себя, он не учитель и не наставник, он лишь свидетель того, о чём ему было поручено сообщить. Но если речь идёт о жизни Царства, то сообщить означает приобщить: ведь никакие рассказы о Царстве без приобщения к его жизни ничего не стоят. Без такого приобщения все они значили бы не больше, чем истории о радостной жизни в далёкой прекрасной стране, которую слушающий никогда не увидит. Но одного приобщения к жизни Царства ещё не достаточно.

В Царстве надо жить, а чтобы жить его жизнью, человеку необходимо измениться, духовно и даже физически, если иметь в виду приобщение к Царству во всей его полноте. Тут не одномоментный акт, тут процесс, притом процесс, который завершится лишь с возвращением Христа во славе. Тогда то, что лишь приоткрылось ищущим Царства в начале пути, раскроется им во всей полноте. И путь завершится — встречей лицом к лицу с Тем, Кто принёс Царство в мир.

Христос укоряет те самые города, жители которых уже видели Его дела и слышали Его слово. Укоры звучат сурово; вряд ли жителям этих городов, наверняка присутствовавшим при этом, было легко было смириться со сравнением, что они хуже язычников, ведь Тир и Сидон были не просто оплотом язычества, но и крупными портами со всем греховным, что в них привычно гнездилось. Тем не менее, их жители были поставлены выше благочестивых жителей тех городов, где проповедь Иисуса прозвучала, но «всего лишь» не была услышана.

Речь здесь вовсе не о том, кого к какой мере наказания следует приговорить, и не о том, какой из грехов более тяжек, но об ответственности за хранение принятой истины. Ведь «если бы», прозвучавшее по отношению к Тиру и Сидону, было не просто противопоставлением одних грешников другим, но, пожалуй, и пророчеством о грядущем покаянии и обращении язычников.

Прошли века, и теперь уже нам, наследникам многовекового опыта Церкви, не мешает временами задумываться: не к нам ли относятся суровые предостережения, первоначально адресованные одним лишь иудеям? Не пропускаем ли мы привычно мимо ушей то, что должно нас всколыхнуть и перевернуть? Что, если многие из тех, на кого мы привыкли смотреть как на нечестивцев, покаявшись, станут более восприимчивыми к Слову Божию?

Для понимания рассказа об искушении Иисуса Христа нам необходимо вспомнить историю Адама, на которого евангелист указывает в последних словах предыдущей главы. В библейском сказании об искушении Адама (Быт 3) ему предлагалось стать «как Бог», разорвав единство с Богом и вкусив запретного плода. Начиная Свое служение, Иисус как «новый Человек» должен пройти через такое же испытание: Иисусу предлагается стать Царем при помощи «традиционных средств» — хлеба, зрелищ, силы и богатства. Он выбирает другой путь, который приведет Его на Голгофу.

Ставя перед читателем два примера — Адама и Христа, Писание ждет и его выбора, ведь у каждого человека есть великая цель, и каждый имеет свободу использовать для ее достижения дьявольские средства.

В пророческом видении перед нами возникают образы терпящего поражение Иерусалима. Они наполнены яркими подробностями жизни обречённого города, мы видим реальную картину того, что ещё только должно было наступить и не сомневаемся, что вскоре именно так всё и произошло. Но вот в тексте возникает имя Кира, разгромившего Вавилон спустя несколько веков, и мы задаёмся вопросом: что это, сбывшееся до буквы пророчество или же наслоение совершенно другой эпохи?

При желании появление имени персидского царя иных времён можно объяснить позднейшей вставкой и на том успокоиться. Но подумаем лучше над тем, какой смысл имеет упоминание здесь этого имени. Создаётся впечатление, что в глазах рассказчика поражение Иерусалима и поражение Вавилона сливаются, и пророк уподобляет ближайшее падение Святого Города, осквернённого грехами своих жителей, поражению города-оплота язычества. И в самом деле, осаждаемые жители Иерусалима ведут себя вполне по-язычески. Господь предлагает им покаяться и изменить свой образ жизни, но вместо этого мы видим пир во время почти что чумы. Нечестие проявляется в следовании принципу: будем есть и пить, ибо завтра умрём.

Но Господь предлагает жизнь. Те же, кто готовится умереть, выжав из последних земных дней максимум удовольствия, жизнь уже отвергли.

Главной задачей христианина Павел считает качественное изменение его духовной жизни. В самом этом призыве, конечно, ничего нового нет: путь праведности во все времена предполагал такое изменение. Но теперь это изменение достигается при полном доверии ко Христу и с Его непосредственным участием. Христианская жизнь — жизнь Царства и жизнь в Царстве, которая немыслима без каждодневного непосредственного общения со Христом как с его Царём.

Именно в таком контексте и говорит апостол о «внутреннем человеке», как бы развивая тему внутренней Торы — понятия, в его времена прекрасно известного любому еврею, хоть сколько-нибудь серьёзно относившемуся к духовной жизни. Но внутренняя Тора означала в первую очередь наличие у человека внутреннего духовно-нравственного императива, определявшего всю его жизнь и в свою очередь определяемого внутренним Божьим присутствием и Божьей волей, которую человек осознавал как часть своего духовного пространства и неотъемлемый элемент своей духовной жизни.

Внутренняя Тора предполагала вполне определённую динамику, связанную с двойственностью падшего человека, так, что внутренний императив требовал от него иного и часто противоположного по сравнению с его собственной природой. Появление же «внутреннего человека» означало, что и сама человеческая природа начинает меняться. Она уже не просто сырой материал, который приходится обрабатывать целенаправленными духовными воздействиями, из неё удалось уже построить что-то до некоторой степени пригодное для жизни в Царстве.

Конечно, процесс ещё далеко не закончен, до полного преображения покамест далеко. Но фундамент новой, преображённой человечности уже заложен, и основан он на присутствии Христа, «вселившегося» в сердца тех, кто Ему доверился. Вся дальнейшая духовная работа будет отныне проходить с Его непосредственным участием — вплоть до момента полного торжества Царства и полного преображения человеческой природы.