Мысли вслух на10 Сентября 2025

В евангельские времена на Тору (Закон) смотрели по-разному. Для большинства верующих евреев Тора была своего рода моральным и юридическим кодексом, который подлежал безусловному принятию и исполнению. При этом как нечто само собой разумеющееся предполагалось, что кодекс этот исполним. И на том уровне, которым ограничивалось религиозное большинство, с исполнением Торы действительно не было неразрешимых проблем. Конечно, это требовало усилий, но люди искренне религиозные обычно таких усилий не жалеют. А приложив усилие, исполнив Тору, как им казалось, до конца, такие люди естественно считали себя праведниками. В самом деле: с их собственной точки зрения, с точки зрения религиозного человека, им не в чем было себя упрекнуть. Чего бы ещё мог Бог от них потребовать? Свои требования Он изложил в Торе, а её они исполнили.

Однако был в те времена и иной взгляд на Тору и на духовную жизнь. Взгляд, уже, в сущности, выходивший за рамки традиционной иудейской религиозности, да и за рамки всякой религиозности вообще. Речь в этом случае шла о внутренней Торе. О Торе, которая воспринималась не как юридический или моральный кодекс, а как откровение Божьей воли. Божьей воли в самом буквальном смысле. В смысле Божьих интенций, обращённых к человеку. Интенций, которые должны определять собой всю духовную жизнь человека, да и всю его жизнь вообще. Стать тем духовным стержнем, который только и может сделать человека праведником, если определит его жизнь всецело.

Говоря о Торе, Павел нередко противопоставляет внутреннюю Тору внешней. И дело не в том, что он принципиальный противник всякой религиозности. Он просто слишком хорошо знает на собственном опыте, что праведником религия ещё никого никогда не сделала, да и не может сделать.

Религиозный человек может многое сделать для Бога. Но в духовной жизни главное не делать, а быть. Нужен не набор добрых и благочестивых дел, а качественное изменение жизни. И тут религия оказывается бессильной: ведь она меняет человека извне, через предлагаемые ею нормы и правила. А настоящие изменения всегда происходят изнутри. Тут нужна именно внутренняя Тора — но её-то падший человек и не в состоянии довести до полноты. Мешает первородный грех.

И это апостол тоже понимает прекрасно: он сам пробовал так жить и потерпел полный провал, вполне откровенно описанный им самим в Послании к Римлянам. Остаётся лишь надежда на то дыхание Божье, дыхание Царства, которое только одно и может сделать человека праведником. Конечно, это признание собственной духовной несостоятельности. Но лучше уж признать очевидное и обрести полноту жизни Царства, чем пытаться делать хорошую мину при плохой игре и потерять всё.

Усмирение Иисусом бури, несомненно, произвело на учеников неизгладимое впечатление. Такого не мог сделать ни один из великих пророков Израиля: они, конечно, тоже порой творили чудеса — вернее, Бог совершал порой чудеса по их молитве, — но никому ещё не удавалось усмирить бушующее озеро одним словом. Конечно, Божья сила, действующая через Иисуса во всей полноте, могла сделать всё, что угодно: Бог ведь полный и суверенный хозяин Своего мира. Тут, однако, не просто действовала Божья сила, тут веяло дыхание Царства, что было особенно важно и актуально.

В самом деле: с проявлениями Божьей силы человечество сталкивалось с самого начала своего существования, и грехопадение тут ничего принципиально не изменило — Бог есть Бог, Он и после падения остаётся Богом, Его действие по-прежнему такое же, каким было всегда. Другое дело, что человек после падения воспринимает действие Божьей силы иначе, зачастую даже не понимая, что это за сила и откуда она взялась. Божья сила сама по себе не всегда меняет человека, и уж тем более далеко не всегда она меняет его кардинально. Для кардинального изменения нужно осознанное участие в процессе самого человека, в первую очередь его воли, а такое участие для падшего человека зачастую оказывается задачей если и разрешимой, то весьма и весьма сложной. Потому-то и чудеса во все времена в падшем мире были сравнительно не часты.

Вернее было бы сказать, что немногие их видели: ведь увидеть чудо можно лишь тогда, когда сердце открыто Богу, когда большой Божий мир является для человека реальностью, и он живёт именно в этом мире, а не в отделённом от Божьего мира мирке падшего человека. До прихода Христа этот маленький падший мирок, представляющийся нам порой большим, был совершенно изолирован от большого Божьего мира, который и называется Царством. В те времена чудеса существовали лишь для тех, для кого несомненной и абсолютной реальностью был Бог и Его присутствие в мире.

Теперь, с приходом Христа, ситуация изменилась. Его приход сломал преграду, уничтожил ту отделённость нашего падшего мира от Царства, которая существовала прежде. Теперь чудо стало объективной реальностью — и усмирение бури видят все, независимо от своего состояния и отношения к Богу и ко Христу. Царство, его сила и его дыхание стали частью нашего мира. Внешне ничего особенного не произошло, но на самом деле изменилось всё.

Слова Нагорной проповеди всегда потрясают своей радикальностью. Блаженны нищие; горе богатым; радуйтесь, плачущие; рыдайте, смеющиеся... Христос призывает нас к радикальному пониманию жизни, в котором привычное для нас белое может оказаться черным. С точки зрения обычного человека эти нормы придуманы для сумасшедших, потому что они противоречат жизненной логике и общепринятому представлению об успешной жизни.

Но Иисус предлагает своим ученикам посмотреть на свою жизнь из вечности, из того Царства, безусловную ценность и красоту которого Он пытался донести до них во многих притчах. И с этой божественной точки зрения наши привычные проблемы могут показаться совсем другими, несущественными или, напротив, источниками великой радости.

Эти слова Иисус произносит сразу после того, как к Нему пришло множество народа, чтобы прикоснуться и исцелиться. Нередко мы приходим к Богу, принося свои тяготы, желая избавиться от них, а Господь призывает нас посмотреть на них в свете Своей вечности, в которой поношение, жажда и нищета духовная – величайшие блаженства.

Сегодняшнее чтение предлагает нам одно из мессианских пророчеств Иезекииля. Упоминаемый здесь «Давид», которому предстоит стать пастырем стада Божия (ст. 23–24), у современников пророка однозначно ассоциировался с грядущим Мессией. Пророчество, очевидно, прозвучало в Вавилоне, куда пророк попал с первой партией депортированных из Иудеи жителей Иерусалима, который, однако, ещё не был разрушен окончательно. Самое страшное — полный разгром города и Храма — ожидало народ впереди. И Иезекииль, как видно, объясняет своим соплеменникам духовный смысл событий, свидетелями и участниками которых они стали.

Многим тогда казалось, что всё происходящее было лишь недоразумением, происками врагов народа Божия, которым Бог скоро положит конец, и тогда всё снова станет, как прежде. Пророк же указывает на те духовные проблемы, которые привели к катастрофе: на отсутствие подлинных пастырей (ст. 2–6) и на ненормальные отношения внутри народа, который, по замыслу Божию, должен был стать народом-общиной, но на деле был весьма далёк от этого идеала (ст. 17–19).

Для Иезекииля вавилонский разгром оказывается лишь этапом на пути к торжеству того мессианского Царства, о котором свидетельствовал уже Исайя Иерусалимский. И именно в этом торжестве видит Иезекииль единственную возможность выхода из сложившейся ситуации. Бессмысленно заменять одних пастырей другими, лишь Сам Бог может быть подлинным Пастырем для Своего народа (ст. 7–16). И обновить отношения внутри народа-общины тоже может лишь Сам Бог через посланного Им Мессию (ст. 17–24).

На первый взгляд, такая оценка ситуации кажется чрезмерно жёсткой. Конечно, если дело дошло до национальной катастрофы, духовная ситуация и впрямь должна была быть крайне серьёзной; но неужели в народе Божием не осталось ни одного истинного пастыря, сохранившего верность Богу и своему призванию? Ведь в таком случае, очевидно, никакого будущего у этого народа не было бы. Дело, вероятно, в другом: для того, чтобы Царство стало реальностью, должны были качественно измениться отношения между Богом и Его народом. Теперь каждый должен был научиться сам строить свои отношения с Богом и ближними и сам нести за них ответственность, не перекладывая её ни на соседа, ни на наставника, ни на храмового священника. Ведь Царство — прежде всего отношения, отношения с Богом и с ближним. И созидать их каждый должен сам. Не препоручая такого созидания никому другому, кем бы этот другой ни был и что бы он о себе ни говорил.

Всем хорошо известно, что если будем иметь веру, то сможем переставлять горы. Вопрос, впрочем, заключается в том, зачем переставлять гору с того места, которое определил ей Творец. Поступок Петра, когда он идет к Учителю по воде, несомненно, следует определить как подвиг веры. Каждый из нас, ничем не отличаясь от Петра по естеству, может примерить это на себя. Вот я выхожу из лодки и иду по воде…

Гораздо важнее, что, говоря несовременным языком, это и подвиг мудрости. Дело в том, что верующих людей в мире не так мало, но мы все же продолжаем строить мосты и переправляться по ним через водные преграды. Вовсе не видно, чтобы христиане толпами переходили через реки по водам, хотя наша история и знает такие примеры. Исключительно важная для нас мудрость Петра заключается в том, что он говорит: «повели мне прийти к Тебе по воде». Он идет не только и не столько потому, что верит. Этого невозможно было бы сделать, если бы Иисус не повелел ему. Строго говоря, во всем, что происходит в нашей жизни, при всем изобилии незамечаемых нами чудес, есть только Один Чудотворец — Господь. Без Его повеления, по воле только самого Петра, это было бы невозможно.

И еще один важный момент: куда Петр идет, куда он смотрит. Пока взгляд его обращен на Иисуса — он идет, как только же он оглядывается вокруг — начинает утопать. Это отнюдь не метафора. Жить и не утопать в сиюминутном, в материи, в конечном счете — в смерти, можно только и исключительно глядя на Иисуса.

Послание Павла, обращённое к Титу, целиком посвящено теме обустройства церковной жизни на Крите, где апостолу пришлось в своё время проповедовать. Касаясь этой темы, Павел упоминает, в первую очередь, епископов и пресвитеров, которые, как видно, во многом определяли лицо церковной общины. Требования, выдвигаемые к пресвитерам, оказываются довольно обычными, и главным из них является праведность: пресвитер, по слову апостола, должен быть безупречен («непорочен», ст. 5–6). Ничего удивительного здесь нет, если вспомнить, что большие группы церквей в том или ином регионе, судя по тем данным, которые дошли до нас благодаря новозаветным книгам, возглавлялись, по-видимому, советом старейшин («пресвитеров»), которые и были её представителями в тех случаях, когда собирался общецерковный собор. Именно от них во многом зависела духовная жизнь местной церкви так же, как духовная жизнь конкретной церковной общины во многом зависела от служителя («дьякона»), её возглавлявшего.

Но безупречности Павел требует, как видно, не только от пресвитеров, но и от епископов, чья должность была, по сути, сугубо административной (ст. 7–9). Более того: судя по тому, что поставление пресвитеров оказывается прямо связано с избранием епископов, можно предположить, что епископскому служению, несмотря на его административно-хозяйственный характер, в первохристианской церкви уделялось большое внимание, и кандидатов на епископские должности отбирали тщательно, при участии местного церковного совета старейшин («пресвитеров»). Такое внимание к вопросу для духовной жизни, казалось бы, второстепенному, разумеется, не было случайным.

И дело не только в том, что и в духовной, и в церковной жизни мелочей не бывает: административно-хозяйственные или юридические упущения или нарушения, не говоря уже о финансовой нечистоплотности или о чём-то подобном, для церковной общины в целом так же недопустимы, как и для отдельного христианина. Дело, прежде всего, в том, что всякая административно-хозяйственная деятельность, особенно связанная с денежными потоками, представляет собой своего рода духовно опасное производство. Бывают работы и производства, вредные физически или психологически, создающие повышенную нагрузку на тело или на душу; в таком же смысле можно говорить о работах и производствах, опасных духовно, которые, отнюдь не будучи греховными сами по себе, требуют от занимающихся ими особой внимательности и осмотрительности в том, что касается соблюдения Торы. Таким было и служение епископа, которому нужна была особая духовная бдительность для того, чтобы не сбиться с пути праведности и не потерять своего спасения. Ведь, если бы это случилось, такой исход был бы для церковной общины самым страшным, что в ней могло бы произойти. И не только потому, что любое такого рода событие неизбежно становится антисвидетельством, но и потому, что Царства в нашем преображающемся, но ещё не преображённом мире с каждым таким происшествием становится меньше.