Мысли вслух на17 Октября 2025

Во все времена люди задают этот вопрос: защищает ли Бог Своих избранных? Если да, то почему погибают хорошие люди, а если нет, то где же Его любовь? Особенно часто такие вопросы звучат после страшных катастроф. В самом деле, даже если мы уже поняли, что не Бог наводит эти ужасы, что все это последствия греха — либо непосредственно, либо косвенно (как в случае стихийных бедствий: «вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» Рим. 8:22), — все равно вопрос о защите остается.

Иисус не дает прямого ответа, но подсказывает верное направление размышлений: «Сын Человеческий, придя, найдет ли веру на земле?» Для того, чтобы Бог мог подать Свою защиту, нужно наше доверие Ему, нужно, чтобы мы полностью вверили в Его руки свою жизнь. Сделали мы это, прося о защите, или все-таки рассчитываем на Его помощь, но на наших условиях? Например, приняли ли мы при этом Его взгляд на то, что такое человеческая жизнь, или внутренне настаиваем на своем понимании ее как в первую очередь жизни физической? А ведь от этого прежде всего зависит, что собой представляет Божия защита.

Слова Иисуса, обращённые Им к слушающим Его фарисеям, кратко и точно описывают подлинные причины неприятия слушателями как Самого Иисуса, так и Его свидетельств. И смысл их прост: «премудрость» оправдана её детьми, т.е. теми, кто эту премудрость выдумал, а также теми, кто её поддерживает и защищает, опираясь на неё и строя на ней своё мировоззрение. Таких «мудрецов» Спаситель сравнивает с играющими на улице детьми, игра которых заключается в том, чтобы угадать, какая мелодия зазвучит в следующий момент: весёлая или грустная. Угадавший выигрывал, ошибавшийся проигрывал.

Вполне очевидно, что к музыке, как к высокому искусству, такие игры отношения не имели. И «мудрость» вечно возражавших Иисусу фарисеев, судя по приведённому Им примеру, к мудрости имела не больше отношения, чем упомянутые Им детские игры к музыкальному искусству. Серьёзный, вдумчивый поиск истины нередко приводит к ошибкам, и не каждый, встретивший Иисуса, легко может увидеть в Нём Мессию. Но в данном случае не было никакого поиска. Была лишь игра в слова, в цитаты из Торы и распространённых в те времена в раввинистических кругах богословских сочинений.

Игра отнюдь не безобидная: ведь спорившие с Иисусом фарисеи вели её не ради интеллектуальных упражнений, а для того, чтобы сохранить в целости родное и привычное мировоззрение, чтобы не рухнула столь близкая им религиозность. Им нужна была «мудрость», чтобы не принимать того, что было неприемлемо для их богословских концепций. А Иисуса они готовы были принять лишь на своих условиях, в том случае, если бы Он согласился соответствовать их представлениям о том, каким должен быть и что должен делать Мессия.

И в Царство они тоже готовы были войти, но на своих условиях. Иисус же, как видно, со всей решительностью им в этом отказывает. И не потому, что в Царстве нет места религии, а потому, что, входя в Царство, придётся измениться, стать другим, новым человеком. Сделать то, чего так опасались многие вожди фарисейского движения. Опасались настолько, что предпочли отказаться от Царства, только бы остаться прежними.

Наступающее Царство Божье потребует от человека особого пути веры. Иисус говорит ученикам «не заботьтесь», но тут же осуждает легкомысленного богача, которому уже не о чем заботиться. Вопрос не решается в плоскости «работать или не работать», прикладывать какие-то усилия для попечения о себе и своих близких, или нет. Ведь дело здесь не в пище и одежде, а — в надежде, в том, на что человек полагается, на каком основании он стоит. Ученикам Христа будет нужно и есть и пить, они не превращаются в «лилии полевые», они остаются людьми. Но эти люди — живут не собой, не своими стараниями, даже не своей верой — они живут Богом, Его милостью к ним. Вместо наших обычных «проблем» они устремляют сердца к Царству, которое и становится мерилом и целью всех их повседневных трудов и усилий.

Интересно, что Евангелие, которое благовествуют ученики, будучи отделено от дара Святого Духа, который подается уверовавшим через апостолов, может легко превратиться в очередное эзотерическое магическое учение. Именно так воспринимает его Симон Волхв. Не зная свободы и благодати Святого Духа, отношений с Богом, построенных исключительно на милости и свободном даре общения, он считает, что в христианской жизни можно что-то купить или продать. Это заблуждение весьма универсально. Как только мы теряем (забываем) этот опыт радости о Боге, перестаем жить Духом, мы тут же начинаем думать, что у Бога можно что-то заработать, вынудить Его на что-либо, как-то подкупить Его.

Яхвистское жертвоприношение, судя по описанию Книги Левита, включало три элемента. Прежде всего — с этого начиналось всякое жертвоприношение — следовала молитва. Человек, желавший принести жертву, возлагал руки на голову жертвенного животного и произносил молитву — в случае так называемой жертвы примирения, или жертвы благодарения (соответствующее еврейское слово может означать как «мир» или «примирение», так и «благодарность» в смысле ответного дара или платы) это была молитва хвалы или благодарения. Затем животное закалывали, после чего священник кропил кровью жертвенник и всех участвующих в ритуале. Третьим же элементом была собственно жертвенная трапеза, в которой также обычно участвовали все присутствующие — по крайней мере, когда речь шла о жертве примирения (в Синодальном переводе она обычно называется «жертвой мирной»). Во время трапезы отдельная, особая доля жертвенного мяса предназначалась священникам и левитам, участвующим в ритуале.

Такой порядок станет понятен, если вспомнить, что жертвоприношение изначально задумывалась как форма богообщения и освящения человека. Человек, по Божьему замыслу, является одновременно и духовным существом, и природным. Как существо духовное он — образ Божий, осознающая себя личность, обладающая свободой воли. Соответственно для богообщения и для освящения человек должен сам свободно обратиться к Богу — потому-то и начинается всё с молитвы.

Без обращения к Богу, на уровне одного лишь ритуала, освящение для человека невозможно. С другой стороны, человек не только дух, но и природа, природа животная, причём после грехопадения он стал животным куда больше, чем был им прежде, до падения. Вот эта человеческая природа и освящается через окропление кровью и вкушение освящённого мяса. Человек ведь по природе ближе всего именно к животным, к тем самым животным, которых Бог позволил ему есть после падения.

Божье присутствие освящает возложенное на жертвенник животное, а человек, съедая затем освящённое мясо, взаимодействует с освящённой Богом природой на телесном, а значит, на природном же уровне. Животная природа воздействует на телесную природу падшего человека, освящая её так же, как всякая освящённая природа воздействует на любую другую природу, освящая её в процессе взаимодействия. Наверное, не будь грехопадения, человеку не понадобилось бы такое опосредованное воздействие на его телесность для освящения оной, но в падшем состоянии оно, как видно, является наиболее адекватной формой освящения человеческой природы.

Продолжая разговор о христианской жизни, автор послания обращает особое внимание своих читателей на то, чтобы в их среде не укоренился какой-нибудь, по его словам, «горький корень». Под «горьким корнем», учитывая традиционное еврейское словоупотребление, подразумевался обычно «корень греха», то есть грех, укоренившийся в человеческом сердце или в каком-нибудь человеческом сообществе. И дело тут не только в желании, как говорится, соблюсти чистоту рядов. И даже не только в том, что худые сообщества, как было известно даже язычникам, развращают добрые нравы.

Дело в том, что всякий грех, ставший нормой и воспринимаемый как норма, нарушает нормальное существование Церкви как тела Христова, независимо от того, замечают это члены Церкви или нет. Собственно, уже в дохристианские времена было известно, что грех оскверняет, притом не только тех, кто грешит, но и тех, с кем грешник находится в общении. Конечно, в таком взгляде было немало архаичного, магического, особенно если вести речь о массивом религиозном сознании допленной эпохи.

Но было и нечто иное, уже не столь архаичное и связанное с восприятием народа Божия как единого духовного целого, как своего рода духовного тела. В таком случае было очевидно, что грех конкретного человека, принадлежащего к духовному телу, оказывается чем-то большим, чем только его личная проблема. Его грех оказывается проблемой народа-общины, к которой человек принадлежит. И уж тем более всё сказанное верно применительно к Церкви как телу Христову: тут ведь речь идёт о людях, призванных к жизни Царства, с которой несовместим никакой грех.

И если в таком сообществе грех укореняется и становится нормой, то все, разделяющие его, фактически перестают быть частью тела Христова. Церковь тогда фактически исчезает, сохраняя лишь видимость себя настоящей. Такая подмена тем опасней, что зачастую, особенно вначале, она мало заметна, так, что многим может показаться, будто у них в церкви всё в порядке. Вот об этой опасности незаметной духовной порчи церковного тела и напоминает своим читателям автор послания.