Мысли вслух на24 Ноября 2025

Что такое величие человека перед величием Божиим? Ноль? Бесконечно малая величина? А может быть, не то и не другое? Нам, наверное, привычно думать, что человеческое величие для Бога ничтожно, а ничтожество велико. Кто себя унижает, тот возвыситься, читаем мы, и понимаем прочитанное буквально, хотя речь идёт отнюдь не о самоуничижении, а именно о том, чтобы не возвеличивать себя.

Но ведь самоуничижение, в конечном счёте, то же самовозвеличивание, только с обратным знаком. Наверное, утверждения «я самый великий праведник» и «я самый ничтожный грешник» в ушах Божиих звучат одинаково смешно. И не потому, что достичь последних пределов падения для человека, к счастью, так же трудно, как, к сожалению, и совершенной праведности, а потому, что наши оценки и системы измерения для Царства вообще не пригодны. Наши достижения и провалы, наша праведность и греховность, наше величие и ничтожество не проецируются в Царство с противоположным духовным знаком. Туда вообще ничто земное не проецируется в неизменном, хотя бы и инвертированном, виде. Если уж прибегать к реалиям нашего мира, там другие единицы измерения, мало или вообще не сопоставимые с нашими. И никаким «харизмометром» в нашем мире духовный уровень Царства не измерить, даже если речь идёт о нашем собственном духовном уровне. И, уж конечно, менее всего показателем этого уровня может быть социальный статус. И чем быстрее мы примем это, как данность, тем проще будет наш путь в Царство.

Эти слова Павла легко понять в том смысле, в каком и понимают их обычно религиозные люди, а именно в рамках традиционной для многих религий парадигмы посмертного воздаяния, включающего награды «правильным» людям и наказания «неправильным» — «правильным» и «неправильным», разумеется, с религиозной точки зрения. Но возможна и иная интерпретация слов апостола, связанная с понятием духовного пути вообще и христианского пути в частности. А понятие духовного пути с традиционными религиозными представлениями о воздаянии — неважно, прижизненном или посмертном — несовместимо в принципе.

Ведь эти традиционные религиозные представления предполагают пребывание человека в своего рода духовной и жизненной песочнице, как оно обычно бывает с детьми, за которыми присматривает более-менее строгий воспитатель, всегда имеющий запас наград для послушных детей и наказаний для непослушных. Однако со взрослыми людьми, в отличие от детей, так общаться нельзя, тут каждый делает свой выбор свободно, без присмотра извне, и сам за него отвечает. Человек, вставший на духовный путь (любой, какой бы он себе ни выбрал), должен будет пройти его как взрослый человек, а не как ребёнок.

И в конце пути его будет ждать не награда в виде спрятанного в условленном месте мешка с заработанными по дороге подарками (пусть и «духовными»), а результаты пройденного им духовного пути. Конечно, Бог всегда позволял человеку сделать на его пути больше, чем был в состоянии сам человек, а Спаситель к тому же всегда готов помочь человеку избавиться от последствий совершённых прежде грехов, если только человек действительно в них раскаивается. Но даже при такой поддержке каждый всё же проходит свой путь сам, получая в конце то, к чему шёл. Вот там, в конце пути, и может оказаться, что разные люди (в духовном смысле) шли в разные стороны и пришли, говоря символически, в разные места. Но ни Царство, ни вечная гибель не являются наградой или наказанием в традиционном религиозном понимании того и другого — они оба лишь результат пути. И того выбора, который определил пути тех, кто ими шёл.

Важно не то, сколько мы отдаем Богу и ближним нашим, сколько мы делаем, а как мы делаем, с какими чувствами. Наверное, это не всегда так, и лучше с брезгливостью помочь какой-нибудь больной бабушке, чем совсем не помогать ей. Но как часто наша помощь, наши благие дела ничего не дают, а только причиняют боль, потому что мы действуем без любви.

Если с любовью сделать мало, отдать мало — то это будет, как будто мы отдали все. Да, лепта вдовы — это было все ее пропитание. Мы не всегда можем позволить себе отдать все, так как зачастую оно не только наше, но и нашей семьи, например. Но если отдавать искренне, помогать искренне, с любовью, а не из чувства долга, наша лепта будет не меньшей, чем лепта вдовы.

Ведь можно, отдавая немного, каждый раз отдавать все свое сердце. Так можно отдавать себя даже в простом телефонном разговоре с одиноким другом.

Слова Иисуса о Суде, казалось бы, отнюдь не должны были показаться Никодиму чем-то новым или неожиданным. Ведь Никодим, как учёный раввин, должен был хорошо знать св. Писание своего времени, включавшее не только Тору, но и пророческие книги. А то, что говорит о Суде Иисус, уже было сказано ими не один раз. Впервые о Суде, как о встрече с Богом лицом к лицу, заговорил уже Амос. Он же первым и предупредил своих соплеменников и единоверцев, что Суд может оказаться для них отнюдь не триумфом победителей, как многие ожидали, а моментом истины, притом истины для многих весьма неприятной. И никакого другого Суда не будет: ведь Бог хочет спасти человека и открыть ему ту полноту жизни, которую для него предназначил, а не засудить его.

То же самое говорит и Иисус, говоря о Себе как о Судье не в том смысле, как понимало это тогда верующее большинство, а в смысле пророческом: Он принёс в мир Царство, свет которого светит каждому, а люди осуждают себя сами, выбирая тьму.

Потому-то исход Суда для каждого и зависит от его отношения к Иисусу, или, точнее, от его отношений с Иисусом: если человек доверяет Тому, Кто принёс Царство в мир, значит, свой выбор он сделал и принципиально исход Суда над ним определён: Царство будет ему дано, даже если это произойдёт и не сразу. Если же доверия нет, то человек тем самым сам осуждает себя, лишаясь возможности войти в Царство. Так, вполне в духе пророческой традиции, решает Иисус вопрос о Суде, вместе с тем указывая на Себя как на Того, Кому дано принести в мир и Царство, и Суд.

Предписанное Книгой Чисел испытание на верность жены, в верности которой муж усомнился, напоминает о временах очень древних, куда более древних по сравнению с эпохой Моисея и Исхода. Тут глубокая архаика, дояхвистская, добиблейская. Зачем, казалось бы, сохранять такие старые обычаи, да к тому же ещё фиксировать их как закон? Самый простой ответ заключается в том, что Тора вообще нередко сохраняет древние нормы обычного права — как уступку тем, кто иначе не мыслит себе отношений между людьми. Разумеется, с ограничениями — как, например, ограничивает Тора право человека мстить за нанесённую обиду или ущерб, требуя от мстителя соразмерности в том, что касается ущерба, наносимого им обидчику.

То же и с ревностью: в древних обществах к супружеской измене относились предельно жёстко, обычным за неё наказанием была смерть, и она, как правило, следовала от руки мужа, которому изменили. Здесь же, в Книге Чисел, предлагается своеобразная процедура испытания супружеской верности — по взаимному согласию двоих. Именно по взаимному — отказаться было можно, но тогда все подозрения мужа остались бы в силе, и одному Богу ведомо, во что бы в конце концов они могли вылиться. Такая проверка была во всяком случае меньшим из двух зол, если жена проходила её благополучно.

Конечно же, ничего хорошего в таких проверках не было — тут именно уступка человеческой греховности, одним из проявлений которой является ревность, особенно ревность беспричинная. Было тут и другое: стремление примирить супругов, брак которых уже близок к тому, чтобы распасться. Испытание было достаточно серьёзным, процедура подозреваемой в неверности жене предстояла далеко не из приятных, и в случае, если всё завершалось благополучно, у мужа, если у него оставалась хоть капля любви к своей жене, неизбежно должен был вырабатываться своеобразный иммунитет и против таких проверок, и против ревности.

Разумеется, иммунитет этот не мог быть особенно прочным: ведь речь в данном случае шла не об осознании собственной ревности как духовной проблемы, а скорее о своего рода психологической встряске, которая могла и должна была запомниться, но лучше всё же так, чем никак. Корень проблемы оставался, но, по крайней мере, можно было смягчить её последствия. Духовная же работа предполагала нечто совсем иное — однако это уже другая история.

Пергам — бывшая столица царства Пергамского, древний религиозный и культурный центр. С 29 года до Рождества Христова в городе был введен культ римского императора, из- за чего апостол и называет город престолом сатаны.

Язычество окружало со всех сторон христианскую общину, но особые предостережения апостола вызывают уже упоминавшиеся вначале этой главы николаиты. Давая ссылку на текст из Ветхого Завета, Иоанн разъясняет, что именно недопустимо в деятельности этой секты с точки зрения Церкви Христовой. Как Валаам склонял израильтян к общению с язычниками, так и николаиты считали допустимым участвовать в трапезах, на которых подавалась пища, взятая с языческих алтарей.

Апостол осуждает подобную практику, так как это не просто участие в языческом культе, но и любодеяние, блуд, поскольку подобные ритуалы есть неверность Богу Завета. Верность Завету с Богом — основное призвание пергамской общины и белый камень с начертанным на нем новым именем будет означать для каждого верующего завершение божественного усыновления в жизни вечной.