Мысли вслух на23 Декабря 2025

Что имеет в виду апостол, призывая своих единоверцев «следить за собой» для того, чтобы не потерять обещанной награды? О какой потере идёт речь? И за чем именно надо следить, чтобы всё было в порядке?

Судя по контексту высказывания, можно думать, что речь идёт о вероучении, о правоверии, которое необходимо хранить, иначе есть риск потерять Царство, а с ним и спасение. На первый взгляд, такой призыв вполне естественен: представители всякого религиозного учения (как, впрочем, и любого другого) всегда в той или иной степени озабочены чистотой собственных рядов, в том числе и чистотой, так сказать, мировоззренческой: ведь любой религиозной общине нужны адепты, способные распространять учение и привлекать новых членов. Но ведь христианство не религия, а жизнь в том Царстве, которое принёс в мир Спаситель. Для того, чтобы быть его жителем, нужна верность не идее, не доктрине и не вероучению, а Богу и Христу, Торе и Евангелию. Это вопрос не столько взглядов, сколько практической жизни, не столько ортодоксии, сколько ортопраксии.

Но тогда при чём тут вопросы правоверия? Могут ли они влиять на ту самую жизнь в Царстве, которая и составляет суть христианства? Очевидно, что, если такое влияние и возможно, то лишь в одном аспекте: в аспекте отношений, связывающих жителя Царства с Богом, со Христом и с ближними. Отношения человека с Богом и с ближними исчерпывающе описываются и регулируются Торой, для них достаточно Декалога. А вот отношения с Иисусом во многом зависят от того, кого видит в Нём приближающийся к Нему человек. Вопрос Иисуса: кем считают Меня люди? И кем считаете Меня вы? обращён, по сути, к каждому из нас. И отвечать на него надо всякий раз, когда мы хотим разделить с Ним трапезу во время хлебопреломления в церковном собрании.

По-видимому, уже во времена Иоанна в Церкви и вокруг неё было немало гностиков, для которых Иисус никогда не был Человеком, которые готовы были видеть в Нём скорее ангела или некоего высшего духа. И духовная опасность тут была не в неправоверии, как таковом, а в том, что такой взгляд на Иисуса делал невозможным для человека преображение, а значит, и приобщение к Царству, по крайней мере, в этой жизни. А тогда теряли свой смысл и хлебопреломление, и само существование Церкви: ведь «телом Христовым», по определению другого апостола, она в таком случае быть никак не могла, а во всяком другом качестве она не могла дать человеку ничего, чего бы не могла ему дать Синагога.

Правоверие никогда не нужно было Церкви само по себе, само по себе оно могло понадобиться лишь паразитирующим на ней церковным структурам. А Церкви, собственно, оно всегда было необходимо лишь с точки зрения того главного вопроса, который задал в Своё время Иисус апостолам: а вы кем Меня считаете? Потому, что от ответа на него зависит сама возможность жизни в Царстве. А значит, и возможность спасения.

Это уже второй эпизод, описанный Марком, когда Господь исцеляет при помощи слюны. Возможно, это очередное пророческое действие, когда Иисус символически изображает то, что реально происходит в невидимом плане бытия.

И дело даже не в том, что эти символы лучше всего отражают происходящее, а в том, что сами они — отражение небесной реальности, которую приносит Сын Божий, ставший Сыном Человеческим. Так, сами слова «Отец» и «Сын» взяты из человеческой лексики семейных отношений, но, кто знает, не созданы ли эти семейные отношения для отражения небесного единства Отца и Сына? Слюна человека всегда считалась переносчиком его свойств. Слюна нечистого нечиста ( 15:8), слюна больного — заразна. Точно так же — слюна Видящего дает прозрение, слюна Внемлющего и Говорящего — слух и речь ( 7:33).

Занятно, что все чудесные дела Божии оказываются для нас сюрпризами. Ведь Бог на самом деле никогда и ничего серьезного не предпринимает, не предупредив об этом людей ( 3:7). Вот и перед пришествием Мессии, которое Бог готовил несколько столетий, в мир посылается самый великий из пророков — Иоанн. Его задача — быть глашатаем, возвещающим явление Христа, узнать Его — и указать на Него людям. Да, Господь призвал его на служение еще во чреве матери, но ведь и каждый из нас сотворен Тем же Богом и драгоценен в Его глазах — об этом же говорится в Псалме 138(139).

Ученики не могут понять загадочных слов Иисуса: «Вскоре не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня...». Мы тоже вполне можем разделить их недоумение. Ведь даже если мы знаем, что Он сказал им эти слова, имея в виду скорое распятие, смерть, а затем встречу после Своего воскресения, то зачем эти слова теперь обращены к нам? Мы ведь не видели Его ни до креста, ни после Воскресения.

Может быть, Он говорит о Втором пришествии? Может быть... Но здесь же мы слышим о том, что слова, образ, да и само присутствие Христа могут встретить нас и до конца мира — когда их принесет с Собой Утешитель, Который будет говорить голосом Иисуса, учить как учил Господь, потому что и Сам придет оттуда же, откуда родом Христос — от Отца.

Правило Книги Чисел, касающееся приносимых Богу обетов, кажется простой данью установившимся в патриархальном обществе отношениям, где власть в большом патриархальном роде или даже в малой семье принадлежит главе рода, отцу, мужу. На самом же деле всё оказывается не так просто. Дело не в том, что женщина перед Богом менее ответственна, чем мужчина, и потому, если она не одинока, все её обеты должны утверждаться кем-то из мужчин — отцом или мужем. Дело в тех отношениях, которые связывают человека с Богом и людей друг с другом.

В Библии отношение к обетам и клятвам, особенно к клятвам именем Божьим, вообще, как минимум, неоднозначное. С одной стороны, без клятв, которыми в древности скреплялись все договоры и сделки, не были бы возможны вообще никакие формальные гражданско-правовые отношения, и потому клятва и обет принимались как необходимая и неизбежная часть общественной и религиозной жизни. С другой стороны, на обеты, дающие их, порой смотрели как на своего рода заклятие, имеющее вполне магический характер и смысл, так, что гарантом соблюдения данных обещаний становился уже не Бог, а некая сила, заключённая в самих словах обета.

Тут речь шла уже не о яхвизме, а о язычестве, притом в худшем его варианте, где, кроме магии, ничему другому просто не было места. Не случайно Иисус в Нагорной проповеди запрещает такие клятвы и обеты: для христианина должно быть достаточно простого «да» или «нет», всё остальное — от лукавого, это попытка полагаться на нечто такое, что человеку неподвластно, сделав неподвластное человеку гарантом незыблемости данного человеком обещания.

Между тем, падший человек во все времена хотел именно гарантий, притом надёжных, желательно абсолютных. Вот только не каждый и не всегда понимал, что за гарантии надо платить — и прежде всего отказом от свободы в отношениях с тем, от кого хочешь этих самых гарантий. Связывая себя обетом, человек хочет гарантий от себя, связывая клятвой другого — от ближнего, а поручителем, как предполагается, должен во всяком случае выступить Бог — независимо от того, одобряет ли Он данные клятвы и обеты или нет.

Ситуация, как минимум, странная — вот поэтому и ограничивается с течением времени право человека на клятвы и обеты, с приходом Мессии исчезая вовсе. Ограничение в обетах дочерей при живом отце и жён при живом муже было лишь началом процесса, началом вполне естественным: ведь связывать себя обетом, не спросясь того, кто отвечает перед Богом за тебя или за семью, означало бы примат обязательств перед отношениями — то, чего следует избегать всеми силами, если нужна нормальная, полноценная духовная жизнь.

Победа сил света над силами тьмы описана в Книге Откровения, как торжество над Вавилоном и освобождение народа Божия от его власти (ст. 1–2). Освобождение это описано в духе и стиле пророков послепленной эпохи, как исход народа из Вавилона (ст. 4–5). Однако в Книге Откровения появляются новые смысловые акценты, которых не было у пророков. И дело не только в идее суда над Вавилоном, ставшим символом всего худшего, что породила падшая цивилизация (ст. 6–10): ведь и пророки воспринимали разгром Вавилонии персами, как суд Божий над Вавилоном за всё, что его правители сделали с народом Божиим. Не случайно в Вавилоне Книги Откровения оказывается немало крови праведников и свидетелей Божиих (ст. 24), что в конечном итоге становится причиной его гибели (ст. 20–23). Но здесь исход народа из Вавилона оказывается не просто освобождением, но и средством избежать того наказания, которое обрушивается на противостоящий Богу город (ст. 4).

С одной стороны, в призыве к исходу можно увидеть напоминание верным о том, что в известных ситуациях даже просто оставаться внутри общества, погрязшего во зле и в грехе, означает в этом грехе участвовать, а значит, делить с обществом и все последствия совершаемого. Но есть и другая сторона проблемы: сама судьба падшей цивилизации определяется её терпимостью по отношению к Царству и к свидетелям Божиим.

Конечно, ни одно земное общество и ни одно государство никогда в своей истории не принимало их с распростёртыми объятиями, но интенсивность противостояния могла быть различной, от благожелательного нейтралитета до открытых гонений. А в конце времён, как видно, верным уже вообще не находится места в обществе, которое полностью их отторгает. Однако в таком случае само существование этого общества теряет всякий смысл, как и существование мира в его прежнем состоянии: ведь его существование, так же, как и существование цивилизации на всём протяжении её истории, обусловлено тем союзом-заветом, который Бог заключил после потопа с Ноем, пообещав ему, что катастрофа более не повторится ( 9:8-17). Ной стал собирательным образом всех праведников всех времён и народов, и именно союз, заключённый Богом с ними, стал основой того относительного благополучия падшего человечества, которым оно так дорожит.

Ситуация, при которой праведникам больше не находится места в обществе, означает фактический разрыв этого союза, а учитывая, что речь идёт о конце земной истории, его приходится считать окончательным: времени на исправление ситуации у человечества уже не остаётся. И тогда Бог выводит и спасает Своих свидетелей, оставляя отвергшее их человечество его собственной судьбе. Конечно, подавляющее большинство тех, кому пришлось стать свидетелями описываемых событий, не понимают, что происходит. Они видят лишь гибель того порядка вещей, который позволял им жить привычной им жизнью, и горько сожалеют по поводу происходящего (ст. 11–19). Но никакие сожаления, разумеется, не могут ничего изменить: ведь человечество лишь пожинает плоды собственного выбора, от последствий которого ему некуда деться.