Мысли вслух на Евр 4:1-13

Ожесточение сердца – страшный недуг, который часто поражает человека, сталкивающегося с Богом. Этот важный момент очень часто используется для того, что бы предъявить страшный счет, который каждый человек — верующий, неверующий, атеист — несет в себе, чтоб в нужный момент огласить весь список. Этот черный список всегда перед нами и, встречаясь с Богом лицом к лицу, каждому приходится делать очень тяжелый выбор – оправдать Бога или оправдать себя: если Бог благ, то виноват я - но я-то не могу быть виновен! Ради того, чтобы остаться чистеньким в своих собственных глазах, легче признать, что во всем происходящем в мире виновен Бог. Ради этого человек готов отказаться от всего - даже от жизни, которую предлагает ему Бог.

Вопрос о том, как жить после катастрофы 70 г., стоял одинаково остро перед всяким евреем той эпохи, будь он ортодоксом или мессианистом-христианином. Рассуждение о шаббате как о времени пребывания в Божьем покое было своего рода ответом автора послания на этот вопрос, притом ответом христианским. В самом деле: седьмой день библейской Поэмы творения — день покоя, день, когда Бог уже не творит, а мир пребывает в тишине Божьего присутствия. Конечно, понятый так шаббат имеет и личностное измерение, он становится временем пребывания в той внутренней тишине, которая знакома каждому, у кого есть опыт реального, живого богообщения. Но автор послания, говоря о покое шаббата, имеет в виду не только внутреннюю тишину.

Он воспринимает седьмой день как реальность космического масштаба. Седьмой день, день покоя — это то самое время, когда история уже закончилась, а Мессия ещё не вернулся. Вот в такое время и пришлось жить ему самому и его современникам. Но покой шаббата не предполагает внешней активности. Тут нужны внутренняя тишина и сосредоточенность, а не лихорадочные поиски чего-то такого, что может, подобно волшебной палочке, разом дать ответы на все вопросы и решение всех проблем.

Для христиан покой шаббата был неотделим от общения со Христом, шаббат без Христа был для них немыслим потому, что в нём не было бы той полноты Царства, которая для всякого христианина является целью и смыслом жизни. Войти в покой шаббата означало для христианина войти в то пространство отношений Отца и Сына, которое было духовным стержнем Царства и внутри которого пребывала Церковь как то тело Христово, о котором говорит в своих посланиях Павел. И вот теперь, по словам автора послания, как раз наступило время такого покоя — во вселенском, космическом масштабе.

И каждый христианин оказывался теперь перед выбором: или войти в этот покой, войти в то пространство, где Христос и Царство, ожидая момента окончательного завершения истории и возвращения Мессии во славе, или лихорадочно искать чего-то на стороне, недоумевая, почему не происходит того, чего они так ждут и никак не могут дождаться. В самом деле: покой шаббата ведь всегда воспринимался ещё и как ожидание — ожидание Бога, Который приходит тогда, когда наступает время Ему прийти. И тут важно уметь ждать и иметь терпение дождаться — иначе весь пройденный прежде путь может оказаться бессмысленным. Вот об этом — но в контексте конкретной ситуации — и напоминает автор послания своим читателям.

Как видно, мистический мессианизм, распространявшийся в околоцерковной среде после 70 г., мало или вообще никак не соотносился со священной историей. В самом деле, если Царство никак не связано с нашим миром, если оно торжествует в каком-то ином измерении, какое отношение могут иметь к этому торжеству события исторические, хотя бы речь шла и об истории народа Божия? В таком контексте восприятие ветхозаветных событий неизбежно должно было измениться: они, как видно, начинали восприниматься как нечто, не имеющее отношения к мессианской истории и завершившееся давно, задолго до прихода в мир Спасителя. Нечто подобное, очевидно, произошло и с образом земли обетованной, который и в яхвистской, и в ранней иудейской традиции был связан с образом мессианского Царства: теперь он воспринимался, лишь как сугубо историческая реалия, а выражение «войти в покой Божий», также имевшее мессианский смысл, стало обозначать лишь переселение евреев в Палестину, где они и осели, перестав быть кочевым народом.

Автор же послания справедливо указывает, что тот покой, о котором говорит св. Писание, не означает одного лишь оседания на землю и прекращения странствований, что речь идёт о качественно новом духовном состоянии, которое не достигается одним завоеванием земли; потому-то он и уверен, что мессианский смысл выражения «войти в покой» отнюдь не утрачен, что войти туда можно и теперь, когда со времён завоевания евреями обещанной Богом земли прошло более тысячелетия. И он призывает своих читателей не терять этого главного для духовной жизни смысла (ст. 1–3).

Для автора послания история спасения отнюдь не завершена, как, быть может, казалось сторонникам мистического мессианизма. В ветхозаветных текстах он находит указания на эту незавершённость, указания, тем более драгоценные, что они предполагали торжество Царства здесь, в нашем, преображающемся, но ещё не преображённом мире (ст. 4–7). История спасения началась, но отнюдь ещё не закончилась, и те, кто не успел прежде, могут ещё успеть стать её частью. Но время коротко, и с этим лучше не тянуть: ведь может случиться и так, что очередной призыв Божий действительно окажется последним (ст. 8–11). Так автор послания напоминает своим читателям о главном: о Царстве, которое приблизилось и наступает, наступает не где-то в иных мирах, а здесь и теперь.

И действительно есть шансы опоздать. Не случайно сегоднящнее чтение предостерегает нас... Ведь ветхозаветным людям было возвещено Слово Божие — однако Господь говорит в псалме, который Павел цитировал в предыдущей главе, что «народ, заблуждающийся сердцем», не может войти в покой Его. В плане информации у нас всё в порядке, даже лучше, чем было у народа Израилева. А вот как насчёт сердца? Ведь принять слово теоретически и принять его сердцем — вещи разные... Тем более разные вещи — принять истину в теории и Живую Истину, Самого Бога, в сердце... Вот об этом и говорит нам сегодня Церковь через это чтение. Пока ещё остаётся обетование, или, как мы читали вчера, пока есть время — попросим у Бога благодати обращения и откроем сердце Ему.

Исцеляя слепого, Господь делает все возможное для того, чтобы это не стало известно. Он часто заповедует исцеленным ничего не говорить, но сегодня Он даже выводит этого слепого из деревни и, исцелив его, отправляет его домой, вовсе запретив ему входить в деревню. Это исключительно важная для нас «установка» Христа. Поступая так, он дает нам возможность верить Ему не своекорыстно. Чудеса увлекают нас и, порой, укрепляют маловерных. Но, становясь свидетелями чудес, мы ищем участия Бога в наших проблемах, вместо того, чтобы самим войти в Его Царство. Мы воспринимаем многие вещи, в том числе и чудеса, очень антропоцентрично. Они становятся для наших слабых душ своеобразным наркотиком, от непременной дозы которого все больше и больше зависит наша вера. Вот от этого Господь и избавляет нас, совершая большую часть чудес втайне.

С повелением Христа исцеленному идти прямо домой, не заходя к тем, кто привел его к Иисусу, можно сопоставить упоминание евангелиста Иоанна о том, что самаряне поверили Иисусу «уже не по речам» женщины, встретившей Его у колодца, но потому, что «сами услышали и узнали, что Он — Христос». Узнавать о великих и славных делах Божьих понаслышке хорошо и полезно, но, как теперь говорят, «это не главное». Главное — встретить Его самим.

Почему Иисус запрещает исцелённому Им человеку свидетельствовать о своём исцелении, по крайней мере, в тех местах, где исцеление произошло? Ведь в других случаях Он не только этого не запрещает, но даже прямо говорит исцелённым, чтобы они свидетельствовали о произошедшем. Конечно, о причинах тех или иных решений Спасителя порой остаётся только догадываться. Но всё же можно предположить, что в данном случае решение могло быть связано с духовным состоянием конкретного человека, с его готовностью или неготовностью свидетельствовать о Царстве.

Свидетельство в данном случае предполагало не один рассказ о чудесном событии. Свидетель должен был свидетельствовать о том Царстве, которое, по слову Спасителя, «приблизилось» и благодаря близости которого стало возможным исцеление свидетеля. Для того, чтобы о нём свидетельствовать, нужно было приобщиться его жизни и ею проникнуться, проникнуться настолько, чтобы жизнь эта стала для свидетеля настолько же естественной и органичной, насколько естественной и органичной прежде была ему жизнь непреображённого мира. И, конечно, многое тут зависело от того, насколько решительно человек делал шаг к этой новой жизни.

Здесь кое-что можно понять и предположить из того, как именно в данном случае совершалось исцеление. В самом деле: далеко не каждого Иисус исцеляет со второго раза, как произошло со слепцом, описанным в рассказе. И дело тут, разумеется, не в том, что случай оказался сложным: речь ведь идёт не об излечении, как излечивает больного врач, прибегая к медицинским средствам, а об исцелении, о действии той силы Царства, для которой, конечно же, сложных случаев не бывает: ведь в Царстве материя абсолютно послушна всякому духовному воздействию.

Единственной преградой для действия этой силы может быть лишь недостаточная решимость исцеляемого, который, быть может, и хочет исцеления, но, с другой стороны, не до конца верит в его возможность. Но тогда и свидетельствовать такому человеку нельзя начинать сразу: ведь без полной уверенности в реальности Царства и без полного доверия к Тому, Кто принёс его в мир, подлинное свидетельство невозможно. И Иисус, разумеется, прекрасно всё это понимая, запрещает исцелённому свидетельствовать, запрещает для его же духовного блага.

Иногда кажется, что чудо, которое совершает с нами Господь – мгновенный переход, секунда, вслед за которой все меняется. Наверное, порой это действительно так. Но история слепого из Вифсаиды очень интересна тем, что евангелист дает нам понять, как постепенно меняется человеческая природа, встречаясь с благодатью, сколь многое приходится нам преодолеть, чтобы обрести исцеление.

Во-первых, слепой не сразу обретает зрение – Господь прикасается к нему первый раз, но он видит еще нечетко, приблизительно, и лишь после второго прикосновения видит все ясно. И самое важное тут то, что Господь словно позволяет слепому немножко привыкнуть к своему новому состоянию. Он нежно и мягко меняет человеческую природу, давая нам возможность осознать перемену, происходящую внутри человека. И во-вторых, Иисус дает понять, что чудо, преображение – тихий, сокровенный процесс, это личный разговор Бога с человеком. Он уводит слепого из города от лишних любопытных глаз, а потом посылает его напрямую домой и просит никому не говорить о том, что произошло.

Очень важно давать себе время понять, что же, собственно, произошло, осознать изменения, которые произошли в нашей жизни в результате встречи с Богом, дать Его работе совершиться в нас до конца – и тогда свидетельством о Боге станут не слова, а сама преображенная наша жизнь.

Важной деталью исцеления слепого, о котором повествует нам сегодня евангелист Марк, является повеление Христа исцеленному идти прямо домой, не заходя к тем, кто привел его к Иисусу. С этим можно сопоставить упоминание евангелиста Иоанна о том, что самаряне поверили Иисусу «уже не по речам» женщины, встретившей Его у колодца, но потому, что «сами услышали и узнали, что Он — Христос». Узнавать о великих и славных делах Божьих понаслышке хорошо и полезно, но, как теперь говорят, «это не главное». Главное — встретить Его самим. Поэтому так важен для нас праздник Рождества Христова, который наступил сегодня для большинства наших братьев. Его рождение в этот мир — это возможность для каждого из нас не понаслышке, но самим встретить Сына Божьего.

Есть нечто очень важное для нас в библейском Откровении: Бог, запредельный и непостижимый, — говорит. Он говорит — и образуется Вселенная, Он говорит — и появляется жизнь, Он говорит — и сотворяется человек, тот, с кем Бог ведет в дальнейшем диалог. Мы видим, что слово Божие не просто слово, но действие.

А кроме того, у Его слова есть одно свойство, присущее, как правило, только живому собеседнику: каждый раз, когда мы к нему обращаемся, мы слышим что-то новое! Слово исходит от Бога живого и несет с собой жизнь.

Бог преодолевает разделяющую нас с Ним дистанцию и обращается к нам. И апостол напоминает, что слово Божие «работает» для нас тогда, когда проникает внутрь нас, к самому сердцу — тогда оно очищает, наставляет и наполняет нас. Можем ли мы загородиться от него? Вероятно, да. Но тогда, если оно не будет действенно в нас, то не войдет в нас и та жизнь, которую хочет нам дать Бог.

Возвращаясь к образу Мессии-Первосвященника, автор послания не отделяет его от тех представлений о живой Торе, которые были в те времена широко распространены как в иудейской, так и в христианской среде. Именно Иисус и становится для него этой живой Торой, Его первосвященство обусловлено тем, что Ему удалось то, чего никому ещё не удавалось прежде: осуществить идеал, ранее остававшийся недостижимым. Для того, чтобы стать живой Торой, человеку необходимо было полностью избавиться от греха, оставаясь притом человеком и не превращаясь в некое бестелесное существо. И Иисус оказался в истории человечества первым и единственным, кому это удалось (ст. 15).

Такого Учителя не обманешь: ведь живая Тора — воплощённое слово Божие, Его воздействие на человека затрагивает те глубины человеческого существа, где соприкасаются её духовная («дух») и природная («душа») составляющие (ст. 12). Скрыться от Него так же невозможно, как укрыться или скрыть что-нибудь от Бога (ст. 13). Но зато этот Мессия-Первосвященник несёт в Себе всю полноту благодати того Царства, которое Он принёс в мир, давая возможность приобщиться к ней каждому верному (ст. 16). Живая Тора, воплощённое слово Божие, Человек, несущий в Себе всю полноту Царства, а значит, и полноту Божию — таким видит автор послания Мессию, которого он называет новым Первосвященником, Первосвященником Царства.

Говоря о Божьем слове, которое «проникает до разделения души и духа», автор послания имеет в виду, с одной стороны, то живое откровение, которое неотделимо от Божьего присутствия, а с другой — внутреннюю Тору, тот внутренний духовно-нравственный императив и духовный стержень, без которого первые поколения христиан не мыслили себе духовной жизни. Вот оно-то, это живое Божье слово, и судит человека. Говоря о «душе и духе», автор послания имеет в виду, с одной стороны, природу человека, которую он и называет «душой», хотя соответствующее греческое слово в библейском контексте может означать просто «жизнь», а с другой — то «дыхание», «дух», которые Бог даёт каждому человеку при сотворении. Тут последняя глубина человеческой личности, та, с которой связано само существование человека как образа Божия.

На этой глубине и решается, что такое конкретный человек перед Богом, перед другими людьми и перед самим собой. А для христианина такой суд приобретает дополнительный смысл: ведь для него тут решается ещё и вопрос о том, верен ли он Христу, или нет, является ли для него жизнь Царства ценностью абсолютной, или там, в самой глубине своей души, он готов искать чего-то другого, более важного. И там же, на этой последней глубине, решается и вопрос о верности Христу — как Первосвященнику с большой буквы. В самом деле: первосвященник в традиционном яхвистском понимании — глава народа-общины, стоящей перед Богом.

Всякая община всегда состоит из личностей, каждая из которых вполне осознаёт себя и свои отношения как с Богом, так и с другими членами своей общины — иначе община вырождается в религиозный коллектив, где отдельные люди растворяются в большом коллективном «мы», испытывающем порой довольно яркие религиозные переживания, но в духовном плане совершенно бесплодном. И к Богу каждый член общины идёт вместе со всеми отношениями, соединяющими его с другими. Предстоятель же общины и её глава оказывается в центре этой сложной системы отношений, которую представляет собой община, идущая к Богу.

И вопрос полноты включённости предстоятеля в систему внутриобщинных отношений оказывается чрезвычайно важным в контексте духовного пути общины. В этом смысле Спаситель является идеальным Главой и Предстоятелем: Его связь с каждым, кто принадлежит к Церкви как к Его телу, является абсолютной, такой связи со своей общиной не может быть ни у кого, даже у самого ревностного первосвященника, возглавляющего общину Храма и народ Божий. Измена такому Предстоятелю означает утрату Царства, а значит, и спасения.

Требование знака от Иисуса было делом вполне понятным: в Нём ведь многие были готовы увидеть Мессию, а пророком Его и так уже считали если не все, то большинство. Однако для того, чтобы узнать в Мессии Мессию, от Него требовались некие вполне определённые знаки как доказательство Его мессианства. Эти знаки были связаны с традиционными мессианскими представлениями — отчасти народными, а отчасти богословскими, причём мессианское богословие было особенно развито в фарисейской среде, что и неудивительно: ведь они считали себя мессианистами, тем самым остатком, о котором говорили древние пророки. Им никак нельзя было ошибиться в Мессии — отсюда и внимание к мессианской теологии, и попытки выработать однозначные критерии определения мессианства.

Только вот Иисус, будучи Мессией, не собирался соответствовать ничьим критериям. Он просто являл миру Царство в его полноте, в любви и силе — а Божья сила действует обычно вполне убедительно, правда, лишь для тех, кто хочет видеть. Казалось бы, открой глаза и смотри — какие ещё нужны знаки, каким ещё критериям должен соответствовать Тот, Кто способен не только исцелить любую болезнь, но и умершего вернуть к жизни?

Проблема, однако, заключается в том, что падший человек на удивление талантлив во всём, что касается создания иллюзий и иллюзорной реальности, внутри которой он может пребывать в такой полноте, что ничто снаружи порой просто не оказывает на него никакого воздействия. За созданными на основе собственных иллюзий и миражей концепциями падший человек может очень долго укрываться от всякой реальности, и даже от реальности Царства, входящего в мир, которого замороченный собственной «реальностью» «теолог» вполне может не заметить. Тут действительно всякие знаки и доказательства бесполезны — они останутся незамеченными так же, как и всё, что не вписывается в концепцию и в «реальность», на основании которой она была создана.

Впрочем, ученики по-своему ненамного лучше требующих знака: они тоже не понимают Учителя, для них закваска связана с физическим хлебом, они уверены, что Иисус запрещает им делить хлеб с фарисеями и саддукеями — а Он на самом деле ведёт речь совсем не о том, не о пищевых запретах, не о ритуалах. Царство, принесённое Им в мир, оказывается слишком полным и слишком свободным даже для тех, кто пошёл за Ним. Оно и понятно: ведь в нашем мире падение затронуло всех и каждого, кроме Него. Придёт время — и начнётся медленное, трудное преодоление последствий той катастрофы, из-за которой Царство оказалось для человека закрыто, но сейчас это время было ещё впереди.

Исцеления совершаются Иисусом каждый раз немного по-разному. Как в данном случае, когда Он прикасается к глазам исцеляемого Им человека дважды. На первый взгляд это может показаться странным: речь ведь идёт о Божьей силе, которая может исцелить человека в одно мгновение, а тут явно налицо некий процесс, некие этапы, и исцеление происходит почему-то не одномоментно. Может показаться, что Иисус как бы примеривается, пробует Свою силу перед полным и окончательным исцелением.

Отчасти так оно и есть — только речь идёт не о Его силе, а о готовности человека. Исцеление ведь только на бумаге выглядит простым и мгновенным, а на самом деле за ним стоит сложный и напряжённый процесс, в котором участвует исцеляемый. Мы в таких случаях говорим обычно о вере — кто верует, тот и получает исцеление, но ведь вера, даже понятая как доверие, а не как некие убеждения, представляет собой процесс, а не только одномоментное решение. Исцеляя человека, Иисус вовлекает его в отношения с Собой и в жизнь Царства, принесённого Им в мир, вовлекает в той мере, в какой человек готов за Ним пойти.

Такое вовлечение всегда начинается с готовности человека пойти за Иисусом — без неё ничего не получится. Готовность, однако, надо постоянно подтверждать — и потому, что мера её бывает разной, и потому, что на каждом следующем этапе пути эта мера меняется. В известном смысле можно было бы сказать, что на каждом очередном этапе пути Бог переспрашивает человека, готов ли он двигаться дальше, и человек каждый раз волен ответить Богу «да» или «нет». То же и в отношениях со Спасителем: каждый следующий шаг на христианском пути означает большую меру вовлечённости человека в отношения со Христом, и эта большая мера предполагает согласие человека на следующий шаг.

Казалось бы, тут речь идёт всего лишь об исцелении, о том, чтобы довести его до конца — но ведь для самого человека «всего лишь» означает очень многое, огромный шаг вперёд на пути отношений с Богом и со Христом. Неудивительно, что человек преодолевает его не за один шаг, а за два. Иисус относится к каждому, с кем вступает в контакт, предельно бережно, не торопя его и не подталкивая в спину, но если человек готов, следующий шаг последует непременно.

Сегодняшний отрывок вновь возвращает нас к рассказу о чуде умножения хлебов. Евангелист, конечно, не случайно так подробно останавливается на этом событии, вновь и вновь подчёркивая, что апостолы не понимают смысла происходящего (ст.15–21). Между тем, предостережению о «фарисейской и иродовой закваске» (ст.15) предшествует здесь упоминание о споре Иисуса с фарисеями, требовавшими от Него какого-то «знамения», то есть знака (ст.11). Смысл спора становится понятнее, если иметь в виду, что у фарисеев была своя, довольно хорошо разработанная богословская концепция, связанная с пониманием того, каким должен быть настоящий, как они это понимали, Мессия-Христос, как именно и когда Он должен был появиться и какими естественными и сверхъестественными явлениями должно было сопровождаться Его появление. По-видимому, собравшиеся фарисеи требовали, чтобы Иисус продемонстрировал им что-нибудь такое, что убедило бы их в том, что Он действительно тот самый Мессия-Христос, которого они ждали. Но Иисус отказывается, а Своим ученикам затем говорит об опасности «фарисейской и иродовой закваски», напоминая им в ответ на их недоумения о чуде умножения хлебов. И неудивительно: ведь именно в этом чуде совершенно наглядно и явно для многих проявились черты того самого Царства Божия, которое приносит в мир Иисус. Но фарисеев, погружённых в собственные богословские теории, такие свидетельства не устраивают, им нужны знаки, которые подтвердили бы правильность этих теорий, а Царство, которое им не соответствует, для них, очевидно, неприемлемо. При такой позиции заведомого неприятия, конечно, любые доказательства бесполезны, а сама позиция часто не позволяет человеку увидеть очевидное, потому-то и предупреждает Иисус Своих учеников об опасности «фарисейской закваски».

Уже восемь глав подряд читаем мы о славном шествии по земле Сына Божия. Узнали ли мы Его? Научились ли доверять Ему? Верить Слову Его? Или еще нам нужны знамения? Все ли мы «уразумели» или остались слепы? Чего больше в нас — закваски фарисейской или веры голодных и больных? Тому, кто был голоден и насытился, кто был болен и исцелился, кто был слеп и прозрел, нужны ли еще знамения?

Ученики были свидетелями насыщения народа, они были на этом празднике, даже разносили хлеб. Но в повседневной жизни они остаются в сомнении и не уверены, что будут насыщены. Хотя Иисус с ними и они видят Его глазами. А сердцем? Чувствуем ли мы присутствие Бога в повседневной жизни, в понедельник, в той лодке, в которой мы переплываем неделю? Или мы «все еще не разумеем»? Второй раз Марк приводит отрывок о насыщении большой толпы несколькими хлебами. Важно понять, что, если хлеб дается из рук Божиих, то это не просто хлеб. Людей насыщает Божие благословение, Божия любовь. И это действительно реальное насыщение.

Трудно понять, что происходит с другими, когда с тобой все в порядке, когда тебе не о чем слезно просить. Когда нет настоящей нужды, не нужна и надежда, не нужен и Целитель. Когда мы не жаждем встречи с истиной, любовью, когда мы не намыкались в этом мире со своей слабостью, немощью в поисках правды, трудно насытиться тем, что дает нам Бог. Таковы фарисеи — Иисус даже не разговаривает с ними: «Он оставил их».

Ученики пребывают рядом с Иисусом, видят Его земными глазами, вкушают вместе трапезу, видят многие исцеления, но все еще остаются вне тайны Божией. Они прозрели в первый раз, как тот слепой из Вифсаиды. После первого возложения рук слепой стал видеть как все люди. Он увидел людей внешне. «Видеть ясно все» человек смог лишь в присутствии Иисуса, когда «посмотрел пристально».

Духовное зрение Бог дарует жаждущим. Для этого нужно «размягчить» «огрубелое сердце». Тогда станет понятно, что такое дух фарисейства, видна будет духовная жизнь людей, Бога. Тогда не нужны будут знамения.

Что же мы смогли «уразуметь» за эти семь с половиной глав? Что действительно поняли, «увидели ясно», как изменились?