Мысли вслух на29 Декабря 2025

Слова Спасителя о тех, кто не может одновременно творить чудеса Его именем и тут же Его поносить, кажутся по-человечески вполне разумными и понятными. Иногда вновь появившемуся религиозному движению бывает достаточно даже не поддержки, а всего лишь более-менее благожелательного нейтралитета. Но ведь говорил Иисус и другое: кто не со Мной, тот против Меня, кто не собирает со Мной, тот расточает. Казалось бы, два взаимоисключающих утверждения. И, будь христианство просто ещё одним религиозным движением, пускай и мессианским, так бы оно и было. Но в том-то и дело, что христианство — не религиозное движение, а путь в Царство и жизнь в Царстве.

Тут всё не так, как бывает в случае с обычными религиозными движениями. Царство — реальность объективная, оно пришло в мир через Иисуса, и, как бы мы ни относились к этому факту, самого факта наше отношение ничуть не меняет. А для того, чтобы в Царство войти, важно доверие к Спасителю. То самое доверие, которое на традиционном языке большинства христианских религий называют верой в Иисуса Христа.

Но даже для тех, кто остаётся вне Царства, оно не закрыто полностью. Ведь теперь, когда оно в мире, его дыхание ощущается повсюду. И дыхание это может ощутить каждый. Конечно, такое дыхание, ощущаемое внешними, — не то, что полнота жизни в Царстве, открываемая Христом. Но оно всё же лучше, чем ничего. Чтобы его ощутить, можно даже не быть учеником Христовым в настоящем смысле слова.

Единственное, что от дыхания Царства защищает вполне надёжно, — однозначно негативное отношение к нему и к Тому, Кто принёс его в мир. А значит всякий, кто не сказал Христу или кому-то из Его учеников, делающих Его дело, однозначного «нет», для Царства не потерян. Конечно, христианину этого мало. Для ученика Христова действителен иной принцип: если не делаешь дела Христова, если не собираешь с Ним, — значит, время потеряно зря, значит, что-то упущено. Но тут уже иной путь и иная мера. Мера ищущего Царства и стремящегося жить его жизнью.

От темы Мессии-Первосвященника автор послания переходит к теме старого и нового союза-завета. Он цитирует (хотя и достаточно вольно) известные слова Иеремии о новом, мессианском союзе-завете, который, по словам пророка, должен будет прийти на смену союзу, заключённому на Синае во времена Моисея (ст. 8–12; ср.  31:31-33). При этом автор послания говорит о неполноте («недостаточности») прежнего союза, которая и привела к необходимости его обновления с приходом Мессии (ст. 7). Разумеется, неполнота сама по себе не обесценивает однажды заключённого союза, но она требует дальнейшего развития, углубления отношений с Богом, без которого прежний союз разваливается, теряя свой смысл.

Иеремия не случайно обращает особое внимание на тот факт, что прежний союз, заключённый на Синае, оказался нарушен потомками тех, кто в своё время клялся его соблюдать, а новый, идущий ему на смену, должен не просто восстановить разрушенные отношения народа с Богом, но и углубить их, придав им новое качество. Если же этого не произойдёт, то и прежний союз не устоит: сам по себе он обречён (ст. 13). Здесь автор послания выражает сущность природы Царства: оно никогда не бывает статичным, само его существование — динамика, развитие, расширение. И союз-завет он рассматривает, прежде всего, в контексте истории Царства (или его предыстории, если иметь в виду дохристианский период). Вся история отношений Бога со Своим народом, так же, как и с отдельными его представителями, предполагала путь в Царство. С приходом Мессии завершился очень важный и очень долгий его этап, который можно было бы считать подготовительным, этап, начавшийся на Синае в день заключения завета и дарования Торы.

Но приход Мессии означал вместе с тем и начало нового этапа, который предполагал приобщение ищущих к жизни Царства и раскрытие Царства в нашем преображающемся, но ещё не преображённом мире. Сам союз-завет имеет смысл лишь в контексте этого духовного процесса, который не предполагает остановки: и приближение Царства, и его раскрытие в нашем ещё не до конца преображённом мире — процесс непрерывный. Остановиться означает выпасть из этого процесса, перестать быть его частью, а тогда никакие прежде заключённые союзы не спасут. Царство — это жизнь, жизнь во всей её полноте, которая не может остановиться на полпути. Так же, как не может остановиться на полпути и ищущий Царства.

Праведный Симеон ожидал Мессию. Разумеется, не он один. Мессию в те времена в Иудее ожидали если не все, то очень многие. Но ожидали по-разному. Симеон ожидал всем сердцем. Дождаться Мессии стало единственным смыслом его жизни. Конечно, смерть, уход в шеол для праведника ничего кардинально не меняли. В конце концов, когда придёт Мессия и настанет день всеобщего воскресения и Суда, из шеола выйдут все. Вернутся к полноте жизни — по крайней мере, до Суда.

Потому, что перед Богом человек должен предстать именно в полноте — в той наибольшей полноте, которая была человеку открыта и которую он сумел вместить. Чтобы стало понятно, что человек может. Тут не соревнование, а именно оценка: можно ли доверить человеку Царство? И если можно, то какой мерой? Но одно дело пройти через смерть и шеол, и совсем другое — встретить Мессию ещё при жизни.

О такой встрече мечтали многие, мечтали во все времена. И Симеон жил этой надеждой. И Бог обещал ему, что Мессию он увидит. Своими глазами. При жизни. Не сходя в шеол. И вот обещанное Богом сбылось. Перед Симеоном был Мессия. Ожидание завершилось встречей. Для Симеона это была Встреча с большой буквы: он ведь понял, Кого видит. И теперь он мог спокойно уйти. Покинуть этот мир. И не только потому, что Божье обещание исполнилось, но и потому, что с Мессией в мир вошло и Царство.

Оно ещё не раскрылось, но оно уже было здесь, в нашем падшем мире. А значит, и смерть перестала теперь быть просто уходом в шеол, как это было прежде. Не случайно соответствующее греческое слово означает не только «отпустить», но и «освободить». Дело не только в том, что Симеон был связан ожиданием прихода Мессии. Дело в том, что до прихода Мессии альтернативой земной жизни для него был лишь шеол. Теперь появлялась другая альтернатива: Царство. Симеон был свободен. Так же, как и сотни праведников, завершивших земной путь до него и тоже ожидавших Мессию или, по крайней мере, предчувствовавших Царство. «Своими глазами видел я спасение Твоё». И теперь я свободен. Впереди — Мессия и Царство.

При чтении рассказов о Воскресении становится очевидным тот факт, что апостолы, несмотря на всё, сказанное им Иисусом ещё во время Его земного служения, были совершенно не готовы к встрече с Воскресшим. Иоанн не случайно упоминает погребальные облачениях («пелены»), которые впервые заставили апостолов задуматься о том, что происходит нечто необычное (ст. 1–9). В самом деле, по еврейскому обычаю, тело заворачивали в саван так плотно, что развернуть его, не повредив ткани, было практически невозможно. А между тем апостолы увидели саван, в который было завёрнуто тело Иисуса, не только целым, но, как видно, даже не потревоженным, так, что головная повязка, которой повязывали обычно голову покойного («плат», ст. 7), осталась лежать отдельно, по-видимому, на том месте, где до воскресения находилась голова Спасителя. Иначе, как чудом, объяснить случившееся было невозможно. Но что именно произошло, апостолы, по-видимому, представляли себе ещё не очень хорошо.

Конечно, Мария Магдалина увидела воскресшего Иисуса тогда же в саду и тут же сообщила об этом апостолам (ст. 11–18), но, вероятно, её свидетельства им оказалось недостаточно. Настоящая встреча произошла в тот же день вечером (ст. 19–23), и тогда апостолы, наконец, сумели убедиться в том, что их Учитель действительно жив. Иисус не случайно даёт им возможность посмотреть на Свои руки, ноги и рёбра (ст. 20): следы от ран должны были убедить апостолов, что перед ними не призрак, не вышедшая из гробницы тень, как они могли бы подумать, услышав от Марии Магдалины, что Воскресший не позволил ей прикоснуться к Себе (ст. 17).

Это было чрезвычайно важно, ведь речь шла не только о Личности Воскресшего, но и о природе Царства. Если бы оно ничем не отличалось от мира теней и духов, то и его влияние на мир было бы не сильнее того, которое оказывают на него тени и духи, которые могут иногда обнаруживать своё присутствие, но всерьёз повлиять на существующий порядок вещей не в состоянии и, тем более, не могут изменить его кардинально, так, как меняется мир, став частью Царства.

Но, как видно, при всей своей объективности и осязаемости, Царство всё же кое в чём существенно отличается от нашего, ещё не преображённого, мира. Не случайно желание Фомы ощупать раны Иисуса собственными руками Господь всё же ставит ниже доверия к свидетельству (ст. 24–29). Ведь главное в Царстве определяется доверием — доверием к Богу, доверием к Иисусу, доверием друг к другу. Оно основа всего. Без него нет Царства. И оно не может зависеть от возможности пощупать руками то, во что веришь или того, кому доверяешь. И не потому, что это запрещено, а потому, что главное в Царстве руками не потрогать. К главному в Царстве можно прикоснуться только сердцем. И каждый, кто хочет жить жизнью Царства, должен быть к этому готов.

Устанавливая для Своего народа границы определённой Им для него земли, Бог особо указывает на необходимость выделить на ней специальные так называемые города убежища. Речь идёт о таких местах, где человек, совершивший непреднамеренное или просто случайное убийство, мог бы избежать мести кровников. Дело в том, что, соответственно нормам обычного права, корнями уходящего ещё в общесемитскую эпоху, всякая пролитая кровь требовала отмщения, независимо от того, было ли кровопролитие случайным, непреднамеренным или умышленным.

Тут налицо был подход магический, связанный с представлением о том, что пролитие крови оскверняет само по себе, и от осквернения надо очиститься. При этом считалась, что осквернение затрагивало всех родственников убитого, если они не мстили убийце: ведь отказ от мести означал своего рода косвенное соучастие в убийстве. Кровник, который мог отомстить, но не воспользовался этой возможностью, становился как бы соучастником убийства, пусть и не прямо, а опосредованно. Стало быть, если была возможность найти убийцу и убить его, всякий кровник (а таковым в патриархально-родовом обществе был каждый сородич убитого) должен был это сделать.

Между тем в глазах Божьих, разумеется, была разница между убийством умышленным, когда человек с самого начала хотел убить и убил, и убийством по неосторожности или просто без умысла — например, сгоряча, или в драке, во время которой человек никого убивать не собирался, но, как иногда случается, не рассчитал силы удара. Вот для таких невольных убийц, не заслуживавших, соответственно законам Торы, смертной казни, и создавались города убежища. Тут важно было не только спасти от кровной мести тех, кто не был преднамеренным убийцей, но и показать каждому, что в отношениях между людьми не должно быть места ничему магическому, даже если речь идёт о магии пролитой крови — ведь такого рода магизм не только разделяет людей между собой, но и отделяет их от Бога.

Небесный Иерусалим показан апостолу в видении достаточно подробно. И в основании его архитектурных размеров лежит число двенадцать — число, разумеется, символическое, связанное как с полнотой народа Божьего, состоящего из двенадцати племён, так и с полнотой мессианской общины, состоящей из двенадцати апостолов.

Полнота Церкви показана Иоанну как единство полноты народа Божьего и полноты выросшей из него мессианской апостольской общины. В том, что небесный Иерусалим является образом небесной Церкви, сомневаться не приходится: он назван «невестой Агнца», а так в новозаветных книгах называют именно Церковь Христову. Упомянутые в книге драгоценные камни, которыми украшено основание города, — те же священные камни, которые использовались для украшения Скинии: весь город, таким образом, открывается апостолу как одно большое святилище.

Упомянутая в книге река живой воды напоминает видение Иезекииля, который видит эту реку текущей из-под фундамента Храма; в видении Иоанна она течёт по городу, освящая его и оживотворяя. Деревья по берегам реки — те же, что и в видении Иезекииля. Никакой нечистоты, «ничего проклятого», в городе нет: Царство и пребывание в нём несовместимо ни с каким злом и ни с каким грехом.

Но очищение и преображение возможно для каждого, кто этого хочет, и вне Царства остаются лишь те, кто «предан мерзости и лжи», кто выбрал их и не хочет с ними расстаться. Что же до Храма, до святилища, то в Царстве нет святилища в земном смысле, оно там не нужно. Святилище Царства — тот самый Престол славы, который некоторые видели в Храме во время богослужения как бы издали и сквозь преграду. Теперь преграды нет, и Престол славы как духовный центр Царства открыт каждому. Так — в виде Престола — открывается жителям Царства та точка в творении, где Божья воля встречается с сотворённым Богом миром, определяя его бытие.

Она, эта точка, является духовным центром не только Царства, но и всего мироздания. А Царём Божьего Царства становится воскресший из мёртвых Мессия — теперь, наконец, уже не скрываясь, а явно для каждого. И свет небесного Иерусалима — не физический свет непреображённого мира, а свет Божьего присутствия, тот самый, которым мир был пронизан в первый день творения. Мир вновь обретает полноту бытия и преображается дыханием Царства, ставшего центром и смыслом его существования.