Мысли вслух на15 Декабря 2025

Рассуждая о клятвах, приносимых людьми, автор послания говорит: если человек и может чем-то поклясться, то, во всяком случае, чем-то высшим, чем-то таким, что представляет для него абсолютную важность и ценность. Не случайно высшей формой клятвы в Израиле считалась клятва именем Божьим.

Между тем, Спаситель призывает Своих учеников и последователей не клясться вообще: ведь то, что для человека абсолютно важно и ценно, ему не принадлежит, он не может этим распоряжаться, так же как не может он распоряжаться и самим собой — всякий человек во власти Бога, и потому он не может дать никому никаких гарантий собственного будущего. На таком фоне утверждение автора послания, что Бог клянётся Самим Собой потому, что Он не может поклясться ничем и никем высшим, звучит парадоксально. Но если вдуматься, станет понятно, что тут речь идёт об одном из важнейших принципов духовной жизни вообще и христианской жизни в частности. В самом деле: что такое клятва? Клянясь кем-то или чем-то, человек как бы ищет гаранта, который сможет обеспечить выполнение данного им обещания.

Тот или то, кого или что призывают в свидетели (а клятва обычно предполагает такой призыв), как предполагается, станет гарантом исполнения обещанного. Вполне понятно, что если обещание даёт Бог, никто и ничто не может гарантировать исполнения, кроме Самого же Бога. Это кажется вполне очевидным, и не очень понятно, почему вдруг автор послания решил затронуть тему клятвы. Между тем, многие проблемы христиан того времени были связаны как раз с забвением упомянутого важнейшего принципа духовной жизни.

Многие из них, вероятно, склонны были видеть в происходивших тогда событиях некую гарантию скорого возвращения Мессии. Он ведь обещал, что после разгрома Иерусалима и Храма Он вернётся — значит, должен вернуться, ведь в 70 г. как раз и произошло то, о чём Он говорил. На самом же деле Его возвращение не обусловлено никакими историческими событиями — наоборот, оно само их определяет и в известной степени обусловливает, как точка завершения исторического процесса. И никакие события вообще нельзя было рассматривать как «вынуждающие» возвращение Мессии. Вот об этом очевидном факте и напоминает автор послания своим читателям.

Оппоненты Иисуса иногда устраивали Ему своеобразные экзамены на знание современного им иудейского богословия. Вопрос о женщине, которая несколько раз в своей жизни была замужем, использовался противниками веры во всеобщее воскресение (к ним принадлежали, главным образом, представители священства), как аргумент в споре: в самом деле, чьей женой оказалась бы она, если бы встретила всех своих мужей живыми? Это был один из тех стандартных «трудных» вопросов саддукеев к фарисеям, на который существовали свои «изящные» ответы. Иисуса, как нетрудно догадаться, хотели проверить на знание Им таких ответов.

Он говорит совсем о другом: о жизни Царства, которая совершенно не похожа на жизнь непреображённого мира с его законами. Он хочет показать спрашивающим, что пытаться прикладывать к жизни Царства систему координат непреображённого мира — путь заведомо тупиковый. В Царстве нет земного брака не потому, что там исчезают различия между мужчинами и женщинами, а потому, что там меняется само качество жизни, изменяется даже человечность как таковая, притом в обоих своих ипостасях, как мужской, так и женской.

Проблема, о которой спрашивают Иисуса сомневающиеся в воскресении, могла бы возникнуть лишь в том совершенно невероятном случае, если бы воскресение стало не торжеством Царства с его новой жизнью, а всего лишь возвращением к прежней, непреображённой жизни всех умерших. В том мире, где время и причинно-следственные отношения — реальность абсолютная, где никакое следствие не может быть причиной самого себя и где время необратимо, выхода из описанной саддукейскими богословами ситуации действительно нет. В непреображённом мире она и не может сложиться: его законы этого не допускают.

Мир, где она возможна, устроен иначе, там действуют иные законы, там нет столь хорошо знакомого нам линейного времени, и ситуация может поэтому разрешиться самым неожиданным образом. Иисус приводит два примера в качестве иллюстрации: Бога, у Которого нет мёртвых, так, что для Него живы и Авраам, и Исаак, и другие великие духовные вожди, для нас давно умершие, и Давида, который называет своим «господином» Того, Кто в нашем непреображённом мире ещё не родился.

Неудивительно, что противники Иисуса умолкают: ведь сказанное Им не вмещается ни в какие рамки никаких богословских схем. Так же, как не вмещается в них и Царство, принесённое Им в мир.

Удивительное видение даёт Господь Валааму. «Вижу Его, но ныне ещё нет; зрю Его, но не близко». Валаам видит не просто Бога, находящегося в отдалении — он видит Его, находящегося в пути. Он ещё не рядом, Он ещё не пришёл. Валаам слышит Его, видит вдали, но понимает, что Его пришествие — ещё предвидение, пророчество, но не свершившийся факт.

В эти дни Адвента, подготовки к Рождеству, Церковь напоминает нам о том, что не всегда Бог был настолько близко к своему народу. Только Рождение Иисуса изменило ситуацию. И сейчас мы как бы вместе с ветхозаветным Израилем и пророками ожидаем Его, глядя издалека, как Он приближается к нам.

Господь загадочно говорит нам, Своим ученикам: «Еще на малое время свет есть с вами». Да, конечно, речь идет о Его скорой гибели на кресте, ведь Слову, как зерну Божьего посева, необходимо умереть, чтобы принести плод. И Он умер — в этом, в отличие от Его воскресения, никто не сомневается — и свет, который Он принес в мир, навсегда погас для мира.

Но не для тех, кто поверил Ему! Он обещал, что верующие в Него будут сынами света, носителями этого света, явленного апостолам в Воскресении. И это — одновременно и обещание, и задача — не остаться во тьме, несмотря на Его очевидную для всех смерть, «ходить во свете», то есть, жить в Его присутствии, веруя в то, что Он жив. Тогда Его смерть (через нас — и это удивительно) принесет миру много плода, откроет всем доступ к Царству Света...

Попытки человека договориться с Богом никогда не прекращались. Равно, впрочем, как и с теми языческими богами, которых нередко люди если не создавали сами, то, во всяком случае, представляли их себе по собственному образу и подобию. Так и Валак — он вначале хотел лишь одного: поражения народа Божия в той войне, которая ему с ним предстояла. Бог Валаама нужен был ему лишь как сила, которую можно было противопоставить народу и его непонятному Богу. Для Валака существует только сила, естественная и сверхъестественная, и обе разновидности равно годятся для достижения поставленной цели. Валаам для Валака — лишь специалист по управлению сверхъестественной силой, не более того.

Может быть, он и догадывался, что пророк и пророчество — нечто большее, чем такое управление, но, судя по рассказу, это большее его не интересовало. Валаам же оказался настоящим пророком, хоть и языческим. Настоящим потому, что отказывался следовать кому бы то ни было и чему бы то ни было, кроме голоса, который слышал и который его вёл. Такими были настоящие пророки — они, судя по тому, что знаем мы о них сегодня, далеко не всегда понимали, кому именно они служат, но одно они знали твёрдо: их жизнь предполагает путь и служение.

Нельзя изменять тому опыту, который открывается тебе в глубине собственного сердца, нельзя не слушать голоса, который там звучит, и нельзя изменять своему пути — иначе неизбежна катастрофа, крах всей жизни. Валаам следует этим правилам — не всегда последовательно, но всегда искренне, а Богу ведь и нужна от человека в первую очередь искренность, верность себе и верность собственному пути. Валак же хочет, чтобы Валаам просто решил поставленную перед ним задачу — иначе зачем было вообще его приглашать? Вот тут-то и нашла коса на камень: Валаам отказывается действовать так, как требует от него Валак, несмотря ни на посулы, ни на угрозы.

Он отказывается даже от предложенного Валаком компромисса: не благословлять народ и не проклинать его. Валак был в крайнем случае согласен даже на такой вариант — раз уж не получилось по максимуму, но Валаам не может изменить себе. Скорее всего, он ничего не знал о Яхве, по крайней мере, вначале, когда Валак пригласил его к себе. Зато он знал, что нельзя изменить себе и Тому, Кто говорит в сердце, кем бы Он ни был. Вот эта верность себе и своему пути и позволила Валааму услышать Бога, Которого он прежде не знал.

Духовная война, которая была смыслом и нервом мировой истории на её нынешнем этапе, как видно, заканчивается временным торжеством сил тьмы накануне дня Суда. Иоанну это торжество открывается в облике двух «зверей»: «зверя из моря» (ст. 1) и «зверя из земли» (ст. 11). Речь идёт, разумеется, не о животных: существа, которых видит Иоанн, более всего напоминают подземных чудовищ египетской или вавилонской мифологии, олицетворяющих силы хаоса, поднявшиеся против установленного высшими силами мирового порядка. В Библии такие чудовища символизируют силы мирового зла, противостоящие Богу. Не случайно у «зверя из моря» те же семь голов и десять рогов, что и у дракона, который в библейских книгах становится символом самого дьявола: «зверь» действует его силой и по его воле (ст. 2). И всё же «зверь из моря» и «красный дракон» — не одно и то же. Дух тьмы предпочитает по возможности действовать в мире чужими руками, скрываясь за природными стихиями или социальными процессами, которые он стремится направить в нужную ему сторону.

Море и вода в Библии нередко становились символами хаоса, стихии, направляемой тёмными силами на разрушение созданного Богом миропорядка. Конечно, хаос никогда не мог бы появиться в сотворённом Богом мире сам по себе, его породила воля, противостоящая Богу и стремящаяся разрушить Божий замысел о мире. И хаос этот, очевидно, затрагивал не только природную, но и социальную сферу: не случайно апостол упоминает о войнах, которые, как видно, охватывают если не весь мир, то большую его часть, становясь соблазном даже для «святых», т.е. для христиан. Иоанну остаётся лишь напомнить, слегка видоизменив, слова Иисуса о пути меча, на котором гибель неизбежно ожидает каждого, на этот путь вступающего (ст. 10).

Упомянутая здесь война не обязательно должна быть мировой войной в привычном нам понимании; повсеместно распространяющиеся так называемые «малые войны» духовно могут оказаться не менее, а быть может, и более разрушительными: ведь обе мировых войны начались и закончились на протяжении жизни одного поколения, которое не забыло о мире, как о норме отношений между государствами и народами, хотя, конечно, война не могла не оставить своего отпечатка в душах и сердцах тех, кто прошёл через неё.

Между тем, «малые» войны длятся десятилетиями, и там, где они идут, нередко вырастают целые поколения, не знающие ничего, кроме войны, которую они воспринимают уже не как чрезвычайную ситуацию, а как норму жизни. Человеку, выросшему в таких условиях, естественно думать, что полагаться можно только на силу, что всеобщий хаос — естественное состояние общества, что альтернативы нет и быть не может. И «кто подобен зверю сему? И кто может сразиться с ним?» (ст. 4). Неудивительно, что проповедь Царства в таких условиях нередко оказывается бессильной: ведь увидеть альтернативу всеобщему насилию в кошмаре непрекращающейся войны можно лишь по особому откровению, для этого нужно быть «записанным в книгу жизни» (ст. 7–8). А без откровения от человека, живущего в таком мире, в ответ на слова о Боге и о Царстве скорее можно ожидать насмешек и богохульства: ведь ему ничто из окружающего не напоминает ни о Боге, ни о Царстве, а о дьяволе и об аде — всё (ст. 5–6).

Как видно, провозвестие зверя означает наступление эпохи «рыжего всадника» ( 6:3-4): он провозглашает ту войну всех против всех, то торжество силы, которое символизирует этот всадник с мечом. Тут и впрямь может показаться, что никакого поражения дьявола не было: смертельная рана на голове зверя не случайно кажется зажившей (ст. 3). В эпоху «рыжего всадника», торжествующего «зверя из моря» большинство будет думать, что Царство от мира и от каждого из нас так же далеко, как далеко оно было до пришествия Христа, а быть может, и до призвания Авраама.