Мысли вслух на18 Ноября 2025

В соответствии с Законом, жертвенное мясо, прежде, чем быть возложенным на алтарь, обязательно должно было быть посолено. Соль стала символом чистоты и готовности к освящению не случайно: она предотвращает порчу и разложение многих продуктов, в частности и мясных тоже, подобно тому, как соблюдение заповедей предотвращает духовную порчу человека. Но соли самой по себе недостаточно для того, чтобы мясо стало жертвенным: для этого оно должно быть освящено тем присутствием Божиим, которое пребывало у алтаря.

Иисус же сравнивает с жертвенным мясом, приготовленным для освящения, Своих последователей. Речь идёт о жизни в том Царстве, которое Он принёс в мир. Войти в это Царство без освящения и преображения невозможно, и приобщение к его жизни происходит в зависимости от меры полноты такого преображения. Дыхание Царства, сопровождающее христианина на его духовном пути, иногда называют благодатью.

В новозаветных книгах христиан не случайно называют обычно «святыми», имея в виду не праведность, как понимаем сегодня это слово мы, а факт их освящённости вследствие принадлежности к Царству. Освящённость всегда в первохристианской церкви рассматривалась, как отличительная черта христиан. И Спаситель говорит о том же: христианин не может не быть готов к освящению, если он утрачивает эту готовность, он больше не христианин.

Потерявшая силу соль — нечто совершенно невероятное, соль не теряет своих свойств ни при каких обстоятельствах, она лишь может стать незаметной, если её концентрация (например, в растворе) слишком мала. Потерявшая силу соль — уже не соль, и, скорее всего, она не была ею с самого начала. То же и с христианином: христианин, не желающий освящения, не ищущий жизни Царства — вовсе не христианин; скорее всего, такой человек никогда и не был христианином, придя в Церковь по ошибке или по недоразумению. Ведь христианство — не новая религия и не новая мораль, а новая жизнь.

Мы постоянно откладываем покаяние на последний момент. Сейчас еще можно грешить, а вот в такой-то день я пойду на исповедь и там покаюсь; или, вот помирать буду — тогда покаюсь; или вообще, когда Господь меня на Суде спросит — тогда покаюсь!

Мы обманываем Бога. Мы ведь знаем, что Он все время с нами, все время видит нас. Мы знаем, что всегда нужно стремится подражать Ему, не из страха наказания, а потому, что мы вбиваем гвозди в Его ладони своими грехами. И просить прощения можно тут же, чтобы нам не казалось, что можно «копить» грехи, а потом сваливать их на Бога. Бог все время несет на себе наше бремя, чтобы оно не было неудобоносимым.

Но мы можем помочь Ему понести хотя бы маленький уголочек Креста, ведь Его Крест складывается из наших крестов.

«И еще вспоминается Закхей, мытарь, человек маленького роста, которому хотелось хоть одним глазком взглянуть на Спасителя. И сквозь толпу он пробиться не мог, и люди его презирали, что он был мал ростом, но он залез на дерево и сидел там, и смотрел... И Господь его позвал, и пришел к нему в дом. И вот мы также малы ростом, духовно. И мы вовсе не заслужили того, чтобы Он к нам пришел. Но Он, однако, приходит...

Господь сказал Закхею: “Сегодня Я буду с тобой”. И каждому из нас Он говорит: “Сегодня Я буду с тобой”. “Я буду с тобой”, — говорит Господь; что нам еще нужно!? Только хорошенько понять, что Он приходит в дом плохо подготовленный, не в такой дом, где все ждут Гостя, где все блестит и все украшено, а в дом захудалый, темный, полный пыли, как бы брошенный.

Такова наша душа с её маловерием и нерадивостью, леностью духовной, с молитвой, которая еле-еле теплится, как затухающий огонек. С пренебрежением к заповедям и уставам церковным, с вечным раздражением на все, с постоянным озлоблением и осуждением друг друга.

Ты приходишь к нам,
а наши мысли в это время витают далеко...
И получается, что не Ты наш Царь,
а наша гордость, своеволие, самолюбие,
честолюбие, тщеславие,
вся та суета, за которой мы бежим,
за которую мы цепляемся»

(отец Александр Мень, по книге Андрея Еремина «Пастырь на рубеже веков»)

Сегодняшнее чтение подводит итог миссионерскому служению Павла. И вновь перед нами конфликт апостола со своими соплеменниками (ст. 23–24). Конечно, слухи о проповеди Павла и его миссионерской деятельности не могли не дойти до еврейской общины Рима, весьма многочисленной и влиятельной. Но ничего определённого римские евреи, как видно, ни о самом апостоле, ни о его деятельности не знали (ст. 21–22). Сам же Павел в Риме, как и прежде в Иерусалиме, утверждал то же самое, о чём говорил прежде своим судьям: он ни в чём не виноват ни перед Синагогой, ни перед своим народом (ст. 17–19). Единственная его «вина» заключается в том, что на Мессию и на Царство он смотрит не так, как большинство его соплеменников и единоверцев.

Но это вовсе не означает, что вера Павла противоречит традиции. Напротив, апостол и в Риме, как уже, бывало, в других местах, сумел убедить многих в том, что его вера традиции в её подлинном понимании отнюдь не противоречит (ст. 23). И, конечно же, Павел никоим образом не считал, что его обращение к римским властям и к римскому суду как-то связано с желанием повредить Синагоге или своему народу (ст. 19). Речь шла лишь о том, чтобы избежать совершенно безосновательных обвинений и возможной судебной (а быть может, и бессудной) расправы (ст. 17–18). И всё же слова апостола, как видно, убедили не всех (ст. 24).

И вновь случилось то, что уже происходило не раз и с Павлом, и с другими христианами: не желая раскола в общине, свидетельство Павла отвергают все, так что после его речи уходят и согласные, и несогласные (ст. 25). По-видимому, среди слушавших апостола возобладало желание, как говорят в таких случаях, «не раскачивать лодку». А результатом такого нежелания, помимо видимости мира в общине, стало отвержение Христа и Царства, о чём Павел и сказал прямо своим слушателям (ст. 25–27). Так консерватизм и нежелание перемен стали для еврейской общины Рима преградой на пути в Царство. Но это, разумеется, никоим образом не могло остановить проповедь апостола, только теперь она, как видно, оказывалась обращена прежде всего к язычникам, у которых не было столь древней и мощной религиозной традиции, которая сковывала бы их разум и волю (ст. 28). И Царство, судя по свидетельству евангелиста, действительно продолжало расширяться, а вместе с ним росла и римская церковь, включая в себя всё новых христиан — недавних язычников (ст. 30–31).

Богу можно посвятить всё, вплоть до собственной жизни. Правда, при одном непременном условии: то, что Ему посвящено, посвящено навсегда. Можно, конечно, выкупить себя и своё имущество, но такой выкуп допускается скорее по слабости человека, который не в силах до конца выдержать собственные обеты. Логика понятна: то, что посвящается Богу, Им освящается, становясь частью того священного пространства, которое на земле до прихода Христа существовало в местах, избранных Богом и Им указанных. Посвятить что-то Богу означало освятить его, сделав частью Божьего мира. Можно ли в таком случае вернуть посвящённое назад, к обычному существованию?

Иногда можно, но то, что вернётся, уже никогда не станет прежним. Встреча с Богом всегда необратима, она меняет и человека, и всё, к чему Бог прикасается, навсегда. Ни человек, посвятивший себя Богу, ни что бы то ни было другое, Им освящённое, уже никогда не сможет вернуться к тому состоянию, в котором они находились до освящающего Божьего действия. Выкуп же посвящённого Богу — скорее уступка человеку. Если человек хочет забрать посвящённое назад, будь то его собственная жизнь или его имущество — что ж, он свободен.

Придётся, правда, выкупить посвящённое, заплатить за него. На первый взгляд тут лишь компенсация священству того, чего оно лишается, когда посвятивший себя или что-нибудь ему принадлежащее Богу затем забирает посвящённое назад. На самом деле, однако, не всё так просто. Тут не только материальная компенсация, тут напоминание человеку об обязательствах, которые он взял на себя, посвящая Богу себя самого или что-то из того, что ему принадлежит.

Такое напоминание, конечно, апеллирует больше к финансам человека, чем к его сердцу, но ведь если человек уже признаёт, что не в состоянии исполнить обещанное Богу, значит, апелляция к сердцу вряд ли имеет смысл. Забирающий у Бога то, что Ему посвятил, и сам всё прекрасно понимает — если, конечно, он окончательно не очерствел духовно. Обычной платы за то, что получаешь от Бога назад, тут вполне достаточно. Если же человек очерствел настолько, что не понимает ничего, тогда плата действительно становится для него лишь материальной компенсацией священникам того, что он у них отбирает назад. Тут уж каждому своё.

Неудивительно, что полученное откровение вызвало у автора Книги Даниила, так же, как и у самого визионера, вопрос о временах и сроках: ведь после окончания гонений многие ожидали прихода Мессии и торжества мессианского Царства. Срок в три с половиной года («время, времена и полувремя», ст. 5–7) вызывал немало других вопросов, особенно если предположить, что видение было открыто уже после смерти Антиоха Эпифана. В самом деле, обещанные в другом видении три с половиной года, в продолжении которых Храм стоял осквернённым, уже прошли, осквернивший его гонитель умер, а ожидаемая развязка, связанная с приходом Мессии, всё не наступала. Вставал закономерный вопрос: чего же ещё ждёт Бог? И чего ожидать верным?

Между тем, в полученном безымянным визионером видении ответ есть, хотя он и не сразу бросается в глаза. Не случайно вестник Божий, вновь повторив уже исполнившееся пророчество о 1290 днях «запустения», т.е. осквернения Храма, назвал блаженными тех, кто «ожидает и достигнет» срока в 1335 дней с момента осквернения Храма. Нетрудно убедиться, что разница между первым и вторым сроком составляет 45 дней. Те же 45 дней, как известно, отделяют в иудейском календаре празднование Песаха (иудейской Пасхи) от другого праздника, называемого Шавуот (в христианской традиции его принято называть Пятидесятницей). И если во время Песаха вспоминается и переживается заново Исход, то праздник Шавуот ассоциируется, между прочим, с первыми плодами, плодами той земли, которую Бог обещал ещё Аврааму и завоевание которой стало завершением Исхода.

Смысл откровения в таком контексте становится вполне понятным: блажен тот, кто дождётся дня первых плодов, дойдёт до конца пути и не остановится на полдороге в обещанное Богом Царство. Конечно, срок в данном случае приходится считать символическим, конкретной даты прихода Мессии Бог Своему служителю не открывает. Он лишь напоминает ему о том, что освобождение Иерусалима и очищение Храма — ещё не конец пути, как думали многие, а лишь начало его завершающего этапа; по-настоящему же блажен лишь тот, кто пройдёт весь путь до конца, встретив Мессию и обретя то Царство, о котором говорили пророки.