Мысли вслух на1 Декабря 2025

В переводе с греческого слово «евангелие» означает «благовестие». И смысл этого благовестия как раз заключался в том, что тот Мессия, Которого так ждал народ Божий на протяжении столетий, наконец пришёл в мир. Об этом и возвещают ангелы пастухам. Родившегося Мессию они называют Господином и Спасителем.

Соответствующее греческое слово, впрочем, часто интерпретируют как «Господь», имея в виду Яхве, имя Которого в греческих текстах заменяли обычно словом, переводимым как «господин» или «господь» (в греческом разницы между «господин» и «господь» нет). Именно поэтому порой бывает непросто определить, о чём идёт речь в конкретном греческом тексте. С еврейскими текстами проще: там имя Яхве появляется на своём месте без изменений, а вот «благочестивые» переводы обычно его подменяют тем самым «господин» или «господь». Если же текст с самого начала написан по-гречески, то понять, идёт ли речь о священном имени или просто о титуле, довольно сложно.

Но в данном случае, вполне вероятно, перед нами как раз именно титул — ведь на Мессию всегда смотрели в первую очередь как на Царя. Конечно, народный мессианизм предполагал, что Царство будет вполне земным, и Мессия тоже станет Царём вполне земным. Но народные представления не отменяли того факта, что Мессия — действительно Царь, хоть и не такого Царства, которого ожидало в те времена большинство.

От Своего Царства Иисус никогда не отказывался, при том, что Он никогда не высказывал никаких претензий на царства земные. И титул Спасителя тоже был в евангельские времена традиционно мессианским. Правда, и тут народный мессианизм предполагал нечто вполне земное — Царь-Мессия создаст сильное еврейское государство, основанное на законах, соответствующих Торе, в котором найдёт себе убежище не только каждый еврей, но и вообще каждый, поклоняющийся Богу Израиля и ищущий благочестивой жизни.

О спасении как о полном освобождении от власти греха и смерти если и говорили, то во вторую очередь и в более отдалённой, эсхатологической перспективе. Но Иисус действительно стал Спасителем для каждого, ищущего Царства: ведь там человек находит не только полноту жизни, но и избавление от власти зла и греха, в которых лежит падший мир. Избавление навсегда: ведь Царство, входя в мир, раньше или позже преобразит его до конца, сделав своей частью и освободив его от последствий грехопадения. Окончательно, на всю вечность.

В своём послании Тимофею Павел напоминает ему о ситуации, сложившейся в Эфесской церкви. Там, как видно, явно просматривалась и даже нарастала тенденция к превращению христианства в род новой религии, основанной на внешне понятой Торе и потому явно тяготевшей к законничеству.

Всё перечисленное апостолом, что тогда интересовало новоявленных эфесских «учителей» и их учеников, совершенно очевидным образом относилось или к тонкостям текста священных книг, или к деталям религиозного законодательства, которыми в Синагоге занимались лишь ревнители самой изощрённой казуистики. Возможно, так проявилась в жизни Эфесской церкви свобода, которую получили в ней те, кто раньше вынужден был довольствоваться вторыми и третьими ролями. В самом деле: церковная община Эфеса, как и многих других городов, состояла главным образом или из евреев, или из тех язычников, которые уже имели опыт синагогальной жизни потому, что прежде интересовались иудаизмом (в Синагоге таких верующих в Бога Израиля «язычников» называли «боящимися Бога»). Возможно, некоторые из этих людей совсем неплохо знали иудейскую традицию и даже сами объясняли Тору своим собратьям, но в Синагоге их не считали ни раввинами, ни учителями: они ведь для евреев всё равно оставались «язычниками». А теперь, в новой, церковной общине, где у евреев уже не было прежнего исключительного права на учительство, эти люди нашли себя именно как учителя.

Проблема, однако, заключалась в том, что они продолжали учить теперь уже новообращённых христиан тому же, чему прежде учили своих собратьев-«язычников» по Синагоге: иудейской религии так, как сами её понимали. Церкви, собственно, это было не нужно: христианство ведь — не религия, и обучать христиан какой бы то ни было религиозной традиции особой нужды нет. Между тем, эфесские «учителя» не просто занимались таким обучением, но, по-видимому, считали его принципиально важным и абсолютно необходимым для всякого христианина. Вот на это недоразумение и просит Павел обратить внимание своего ученика.

В мессианских пророчествах Исайи Иерусалимского Мессия нередко называется «ростком» («отраслью»). И всё же образ Мессии у этого пророка ещё не так ясен, как у пророков последующих эпох. Зато образ мессианского Царства открывается ему удивительно ясно. Речь идёт, конечно, не о земных его подробностях, а о духовных реалиях. И центром этого Царства оказывается не Сам Мессия, который Исайе Иерусалимскому открывается в образе земного правителя, праведного царя, поставленного Богом, а присутствие Божие. То самое присутствие, которое сопровождает народ на всём протяжении его исторического пути.

Присутствие, которое и делает народ Божий народом Божьим — без него еврейский народ ничем не отличался бы от любого другого народа на земле. В тексте оно названо славой, как было принято называть её в священнической среде. А описано оно так, как описывают его тексты, относимые традицией к Моисеевым временам. Облако днём, сияние, напоминающее огонь, ночью, — всё так, как было во время исхода, когда Бог Сам вёл Свой народ. Тут символ, но в символе этом откровение о мессианском Царстве. О Царстве, где Божье присутствие откроется во всей полноте. О Царстве, которое всё будет пронизано Божьим дыханием. О Царстве, где каждый освящается в такой полноте, которая полностью меняет, преображает его человеческую природу. И об этом обновлении пророк говорит тоже. Не случайно он называет жителей открывшегося ему в видении обновлённого Иерусалима освящёнными («святыми»). Чтобы освятиться, надо подойти к алтарю, подняться и войти на храмовый двор, туда, где пребывает Божья слава, Божье присутствие. Оно-то и освящает человека, меняя его природу. А потом человек уходит. И, уходя, со временем снова становится прежним — падшая природа берёт своё.

А для Царства нужно другое, чтобы быть там, нужно сохранить полученное у алтаря, остаться освящённым навсегда. Это не даётся само собой: пророк не случайно говорит о Суде, который придётся пройти всем, ищущим новой жизни. «Дыханием суда и дыханием огня» омывает Бог жителей обновлённого Его присутствием города. Скверна — последствия совершённых человеком грехов, ей нет места в Царстве. Поэтому Суд и становится огненным. Божье дыхание — дыхание любви, принимающей человека, но не принимающей того, что убивает любимого. Оно страшно для греха, подменяющего собой подлинную жизнь человека, но не страшно для человека, ищущего полноты жизни.

Не странно ли, что Тот, Кто приходит с небес, заботится о том, чтобы накормить хлебом толпы Своих слушателей и последователей? Разве за этим Он пришел? Однако, чудо умножения хлебов для пяти тысяч человек — единственное чудо, описанное всеми евангелистами, а значит — особо важное. Именно оно служит отправной точкой для разговора о настоящем хлебе, которым по-настоящему жив человек, о хлебе жизни.

О том, что человек живет не одним хлебом, мы слышали с детства. Но если мы постараемся понять, что составляет нашу духовную диету, то найдем ли мы в ней то, что действительно может насытить сердце, а не является суррогатом, от которого остается только похмелье и тошнота?

Господь предлагает нам такой хлеб. Это не учение, не заповеди, не вера в Бога — все это уже было у иудеев и есть во многих духовных школах и религиях. Иисус говорит о хлебе, который действительно сходит с небес, дает настоящую, вечную жизнь. Это — Он Сам.

Труден путь в Землю обетованную. Еще труднее выход из рабства. Как тем, кто застал Советский Союз, знаком этот ропот: «А колбаса по два двадцать! А заказы для членов профсоюза!» (ср. ст. 4-5). Но ведь мы уже не в «Египте», мы — на переходе, здесь другие условия жизни и то, что было в рабстве, не годится. Бог с нами, Он идет впереди в столпе облачном, он посылает манну, которая обеспечивает нам возможность жить в этой пустыне.

Как тяжело Моисею, тому, кто понимает, что происходит, он не может нести эту ответственность в одиночку (ст. 14). И вот ответ Бога: Он посылает Духа семидесяти старейшинам, чтобы они, исполнившись Духа, смогли разделить тяжкое бремя с Моисеем.

Остальному же народу (о, если бы все в народе были пророками! — ст. 29) Бог как бы говорит: «Хотите мяса — пожалуйста, но на Меня потом не пеняйте», — и мясо оказывается не в прок.

И мы опять видим: не в мясе дело, а в Духе.

В видениях Престола Славы нередко присутствует определённого рода динамика, связанная с реализацией некоего плана Божия относительно отдельного человека или целого народа, как это было, к примеру, с Исайей Иерусалимским, для которого такое видение стало призванием на пророческое служение ( 6:6-8). Иоанну же у Престола Славы открывается Божий план спасения, касающийся всего человечества. Он видит исписанный со всех сторон и запечатанный семью печатями свиток («книгу»), которую никто не может ни распечатать, ни прочитать — факт, очень огорчающий апостола (ст. 1–4).

В контексте пророческой традиции свиток символизирует обычно данное Богом откровение, которое пророк должен вместить, проглотив свиток ( 2:8-3:3). Число семь, ассоциирующееся со священным семисвечником, символизирует в Книге Откровения полноту освящения мира и человека; как видно, семь печатей, которыми запечатан свиток, должны в таком случае символизировать соответствующую такой полноте освящения полноту откровения, т.е. полноту Царства. Неудивительно, что вместить эту полноту не способен никто, кроме Самого Спасителя, Который открывается Иоанну в виде жертвенного ягнёнка с семью глазами и семью рогами, символизирующими всеведение и всемогущество, полученные Им от Бога (ст. 6–8).

Образ Мессии, приближающегося к Престолу Славы, можно считать для апокалиптических книг традиционным ( 7:13-14). Но в Книге Откровения Иоанна, в контексте традиционной культовой символики, связанной со Скинией и с Храмом, этот образ приобретает облик приносимого в жертву ягнёнка («агнца»). Как видно, тем самым Бог обращает внимание Своего служителя на ту сторону служения Христа, которая связана с очищением мира и с его освящением, немыслимым без такого очищения, без освобождения мира от власти греха и его последствий. Эту сторону служения Спасителя можно было бы назвать священнической, именно в таком смысле Его называли Первосвященником и Искупителем, Тем, Кто освобождает от власти греха, от которой кроме Него никто другой освободить не может. И песнь обновления («новая песнь»), которую поют стоящие у Престола, подтверждает смысл происходящего (ст. 9–14).

Так Иоанну у Престола Славы открывается главный замысел Бога: очищение и освящение мира через приобщение его к тому Царству, которое принесёт в мир посланный Им Мессия.