Мысли вслух на14 Мая 2021

В яхвизме, как и в иудаизме, понятия чистоты и нечистоты были ключевыми в религиозной жизни. На первый взгляд может показаться, что это сугубо ритуальные ограничения, частично заимствованные из языческого мира. Но это всё же не совсем так. Понятия чистоты и нечистоты были связаны с теми представлениями о жизни и человеке, которые были свойственны ещё допленному яхвизму и которые затем стали обычными и для иудаизма тоже. Библия описывает человека как двуединое, духовно-природное существо.

Бог «вдувает» человеку «в ноздри» (так в еврейском тексте) то дыхание жизни, которое и делает его человеком. А сама человеческая жизнь — это поток, который включает в себя и духовную, и природную составляющую. Божье дыхание жизни соприкасается в нём с природой, проникая в неё и меняя её качество. Этот поток жизни и называется тем еврейским словом, которое на русский язык переводят обычно как «душа».

Естественно, что интенсивность и качество этого жизненного потока могут быть разными. В мире и в человеческой жизни есть нечто такое, что засоряет его русло и замедляет течение — это и называется на библейском языке нечистотой или скверной. В первую очередь, конечно, оскверняют человека последствия совершённого греха. Но в дохристианские времена были в мире и другие вещи, которые могли осквернить человека, привести к обмелению и истощению потока его жизни.

Всё, что имеет отношение к смерти, распаду, энтропии — всё такое уменьшало меру полноты жизни человека и снижало её качество. А в таком состоянии и встреча с Богом оказывалась для человека проблематичной, а то и вовсе невозможной: ведь чтобы встретиться с Ним, пережить реальность Его присутствия на том месте, которое Он Сам выбрал, нужно уже обладать неким минимумом полноты и интенсивности собственного существования.

В шеоле, в царстве мёртвых, Бога не славят потому, что Его присутствие там не обнаруживает себя: ведь то существование, которое ведут там умершие — это существование по минимуму, когда поток жизни почти уже совершенно иссяк. До прихода Христа всё это приходилось учитывать. Но со Христом в мир вошло и Царство со всей своей полнотой жизни, прежде невиданной и неизвестной.

Теперь каждому, кто живёт этой жизнью, можно уже не опасаться того, что какие-то процессы в непреображённом мире помешают ему жить всей полнотой жизни Царства. Теперь помешать человеку может лишь его собственный грех. И, конечно, страх нечистоты: ведь страх часто сам создаёт свой собственный предмет. Кто по-прежнему боится нечистоты падшего мира, тот непременно столкнётся с её на себя воздействием. Остальным же, выбравшим Христа и Царство, можно на этот счёт не беспокоиться: ведь дыхание Царства сильнее любых разрушительных сил мира сего.

Говоря о сути Своего конфликта с фарисеями, Иисус ставит на первое место их недоверие к Богу. Казалось бы, странное обвинение: ведь речь идёт о людях глубоко религиозных, ради своей религии готовых на многое, в том числе, если бы потребовалось, и на жертву. Конечно, в этой религиозности порой было немало жёсткости, готовность умереть за свою веру нередко соседствовала с готовностью за эту же веру убить. Но ведь и то, и другое делалось во имя Бога и веры! А Иисус всё же говорит об отсутствии у Его слушателей любви и доверия к Богу. Что это: особенности фарисейской религиозности? Будь оно так, всё было бы проще, особенно для нас, к религии фарисеев отношения не имеющих. Но дело, как видно, обстоит не так просто. Ведь Иисус прямо говорит, что судит отвергающих Его фарисеев не Он, а Тора, в нарушении которой Его пытаются обвинить. А Он говорит в ответ, что Тора свидетельствует о Нём. Такое утверждение может показаться странным: ведь в Торе (если, конечно, не пытаться интерпретировать её с известными натяжками) ничего не сказано о Мессии. Но именно Тора, на которой основан иудаизм, никогда до конца в него не вмещалась, как не вмещается она целиком ни в какие религиозные рамки. С другой стороны, именно Тора, и прежде всего, конечно, Тора внутренняя, о которой те же фарисеи не могли не знать, должна была вывести слушателей Иисуса за рамки их собственной религии, открыв им нечто большее, если бы только они были до конца последовательны в следовании Торе. Но в том-то и беда всякой религии, что она, вначале стимулируя человека к духовной жизни, затем в какой-то момент неизбежно начинает ему в этой жизни мешать, задавая известный духовный потолок и требуя от своих адептов компромисса между своими требованиями и тем, к чему призывает Бог идущего путём праведности. И тогда человеку приходится выбирать между Богом и столь привычной и удобной религией. А Иисус видит, что Его слушатели сделали выбор в пользу своей религии. И говорит, что Тора, указывающая путь в Царство, отныне станет для них не опорой, а судом. Как и для всякого, кто отвергает Бога и Тору ради чего бы то ни было, хотя бы даже ради собственной религии. Какой бы эта религия ни была.

Как пронзительны слова о любви, которая жертвует «душу свою за друзей своих»… Собственное ощущение от этих слов - растерянность и понимание, что это невозможно человеческими силами и, соответственно, осознание, что сам не любишь… Да и как же нужно любить, чтобы умереть за других? Перед нами только один пример, самый главный и самый важный для каждого из нас: Иисус Христос. Как же любит Он каждого из нас, что пошел ради нас на смерть? И не просто на смерть, а на муку, превышающую всяческие границы. Без греха и без вины. Но здесь-то и кроется самое главное: смотреть на Него, понимая, что только Он может так любить и делить эту любовь с верующими в Него. Радоваться своему спасению, пришедшему через Господа и Его жертву, а не сокрушаться, что сами так не можем. И тогда Он в нас, как и во многих других, сможет сделать что-то, достойное Его имени. Так, например, Он действовал через Максимилиана Кольбе и мать Марию, находящихся в концентрационных лагерях и заменивших своим присутствием в газовых камерах тех, кого приговорили к смерти.

Почти в каждую строку этого рассказа евангелист закладывает параллель с библейскими пророчествами и некоторые из них прямо процитированы в тексте. Но почти каждая цитата истолковывается и осмысляется здесь по-новому, Иисус становится центром всех пророчеств и псалмов. И эта новизна естественно основана на ходе последующих событий: все совершится так, и одновременно, не так, как ожидают ученики и народ, сопровождающий Иисуса. Он въезжает в святой город, но там Его ждет не триумф, а казнь. Его приветствуют как Царя, но осудят, как самозванца и преступника. Он очищает иерусалимский храм, но Сам скоро станет новым Храмом для тех, кто пойдут за Ним после Его Воскресения. Христос показывает новый путь — не тот, которого ожидают люди (пусть даже Его ученики!). Он по-новому осуществит пророчества, так, как не догадаются их прочитать самые мудрые из мудрецов. Он не делает того, чего мы от Него ждем — Он зовет нас за Собой в Свою новую жизнь — в новое Небо и новую Землю.

В этом отрывке Павел продолжает тему предыдущего — напоминает Коринфянам, что и ему приходится поступаться своей свободой ради любви.

Вначале слышны отголоски обвинений в адрес Павла, сомнений некоторых братьев в подлинности его апостольства. Видим, что Павлу требуется некоторое усилие, чтобы смириться с тем, что плоды его служения не у всех получают признание. Как не понять его нам, которым всегда хочется, чтобы плоды нашего служения были у всех на виду? Мы читаем послание, написанное живым человеком, а не некоей трафаретной фигурой.

Защитив свое апостольство, Павел объясняет Коринфянам, что по всей логике, как человеческой, так и божественной, проповедующий Евангелие имеет право «жить от благовествования». И от этого права, которое Апостол так замечательно обосновывает и так четко за собой сознает, он, тем не менее, отказывается. Абсурд? Нет, логика, но логика Царствия Божия, где любовь к ближнему важнее, чем наблюдение за тем, чтобы кто-нибудь не ущемил мои неотъемлемые права. Что значило для Павла не жить за счет создаваемых им христианских общин? Об этом читаем в другом послании: «Ночью и днем работая, чтобы не отяготить кого из вас…» (1 Фес. 2:9).

Видимо, Павел надеется, что, когда Коринфяне вспомнят о его самоотвержении, им будет легче отказаться от своей свободы есть идоложертвенное, если это искушает их брата (отказ от идоложертвенного тоже мог быть потерей материальной выгоды — часто при языческих храмах такое мясо раздавали бесплатно).

Видим, что Павел действительно подражал Христу (1 Кор. 11:1). Ведь Христос от всего отказался ради нас, все Свои права отверг и тоже часто встречал непонимание и неблагодарность. Будем помнить об этом, когда мы не получаем признания или вынуждены отказаться от чего-то, по праву нам принадлежащего, ради любви.

Одним из традиционных еврейских ритуальных запретов, известном как в яхвистской, так и в иудейской религиозной практике, является запрет на употребление в пищу мяса с кровью. Казалось бы, чего же запрещать кровь, когда животное уже убито и предназначено в пищу? Всё равно эта кровь окажется на земле — жизнь убитому животному не вернуть. Самым простым ответом могло бы стать указание на то, что употреблять в пищу мясо животных человеку было позволено после грехопадения, тогда, когда был заключён завет с Ноем.

Выливаемая на землю кровь как бы напоминает: речь идёт о чём-то экстраординарном, о чём-то таком, чего в нормальном случае, если бы не грехопадение, вообще не должно было бы быть. Есть и объяснение более глубокое. Речь идёт о крови как о символе и вместилище жизни.

«Душа», или жизнь, согласно библейскому представлению и о животном, и о падшем человеке находится в крови и связана именно с кровью. Кровь используется во время жертвоприношения для освящения человека — вместе с жертвенным мясом, конечно, но жертвенная трапеза бывает не при каждом жертвоприношении, а окропление кровью — всегда.

Приносить жертву можно лишь при Скинии, всякое другое жертвоприношение считается языческим. Оно и понятно: ведь Бог обозначил место Своего присутствия там, где обозначил, и не человеку устанавливать места встречи с Ним. Есть, однако, надо везде, а не только там, где Скиния, и Бог не запрещает человеку есть мясо там, где ему приходится жить.

Иное дело кровь: она — Божья, идёт ли речь о крови животного или человека. Она не для питания, она — для освящения и только для освящения. Употреблять её в пищу так, как употребляют в пищу мясо — покушение на святыню, на то, что принадлежит и должно принадлежать только Богу. Оттого-то и предписано в Книге Левита выливать кровь на землю — земля ведь Божья, и то, что попадает туда, возвращается Богу. Так, как должна вернуться к Нему всякая жизнь, символом и вместилищем которой в Библии стала кровь.