Мысли вслух на10 Декабря 2025

Эти слова, написанные апостолом Павлом по конкретному поводу (в связи со спором об идоложертвенной пище), оказываются, тем не менее, пригодными для руководства и в других случаях. Апостол решительно выводит наши размышления из сферы законничества («можно — нельзя») в сферу смысла («зачем», «нужно или не нужно», «целесообразно или нецелесообразно»).

Такой подход соответствует христианской свободе человека, открывает ему пути творчества, при этом не отрицая его ответственности перед Богом. Кроме того, этот подход плодотворен: в самом деле, невозможно же расписать на уровне «можно — нельзя» все потенциальные ситуации человеческой жизни. А подход апостола Павла может «сработать» в любой ситуации, потому что мы всегда можем задуматься, приблизит ли меня то, что я собираюсь сделать, к данной мне Богом цели или нет, не станет ли это тем, чему я «сделался подвластен» (таков буквальный смысл греческого слова, переведенного как «обладать»), — ведь власть над собой человек может отдать только Богу.

Вопрос о власти, заданный фарисеями Иисусу, как видно, возвращается к ним бумерангом: Он, в свою очередь, задаёт им встречный вопрос, на который они не то, чтобы затрудняются, но просто боятся отвечать откровенно. Откуда же этот страх? Конечно, бывают «неудобные» вопросы, на которые отвечать не хочется, в ответ на которые звучит обычно (в той или иной форме) традиционное «без комментариев». Но ведь, задавая свой вопрос, фарисеи должны были ожидать встречного вопроса?

Могли предполагать, что на «неудобный» вопрос получат «неудобный» ответ? Наверное, да. Но, быть может, они всё же не ожидали, что этот Проповедник станет играть не по правилам, ими установленным. Ведь за вопросом о власти стояло нечто вполне понятное и определённое, нечто в том же примерно смысле, в каком ещё раньше задавали вопрос Иоанну Крестителю представители Синедриона: кто ты? Пророк? Мессия? Как нам о тебе доложить? А если не то и не другое, то на каком основании ты делаешь то, что делаешь? Иисусу задают вопрос о власти, очевидно, в таком же смысле, ожидая, что Он объявит Себя пророком, Мессией… ну, хоть кем-нибудь, кто имеет право сделать то, что Он сделал в Храме, разгоняя торговцев.

Он не собирается «вписываться». Он задаёт вопрос по существу: а Иоанн какой властью делал то, что делал? Он, разумеется, прекрасно понимает, что Иоанн, как всякий подлинный пророк, получил власть от Его небесного Отца, и, признай фарисеи Иоанна человеком Божиим, им пришлось бы посмотреть другими глазами и на Его служение. Конечно, дело тут не в том, чтобы что-то кому-то доказать или оправдать Себя в чьих-то глазах.

Дело в том, что для самих фарисеев такой взгляд, взгляд «не по правилам», был единственной, по сути, возможностью увидеть Самого Христа и Его Царство в истинном свете. Но начать надо было с того, чтобы отринуть все человеческие страхи, опасения и предубеждения. По сути, Иисус, задавая фарисеям вопрос об Иоанне, предлагает им сделать именно это. Но они отказываются: им страшно. И этим отказом тоже делают свой выбор. Далеко не лучший, но вполне осознанный.

Странно слышать о том, что недоступное для мудрых и разумных открыто младенцам. Правда, мы уже привыкли к тому, что слова Иисуса содержат в себе не только прямой смысл, но и притчу, однако и с учётом этого, как могут младенцы вместить то, что оказалось недоступно мудрейшим?

Здесь в очередной раз сказанное Христом не укладывается в логику нашей повседневности. Но человеческая мудрость ещё в древности провозгласила: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Только осознав свои границы, можно надеяться их преодолеть, а чтобы что-то начать понимать, надо признать себя незнающим. Между тем книжникам и фарисеям всех времён трудно признаться в собственном незнании, но такая гордость перекрывает им возможность увидеть что-то новое незамутнённым взором. И хотя самого главного, как известно, нельзя увидеть глазами, но многое можно почувствовать незасорённой псевдознанием душой, сохранившей детскую открытость.

Когда мы слышим обещание Христа успокоить труждающихся и обременённых, обещанный покой в первую очередь представляется отдыхом от тяжких трудов. Лишь затем мы вспоминаем о покое Седьмого дня, о единении с Господом, дающим возможность войти в Свой покой.

То, что именно трудящихся и обременённых Христос призывает взять на себя Его иго, поначалу выглядит парадоксально, однако кажущееся противоречие снимается Им Самим. Ведь Христос — Единственный, Чей груз, будучи принят добровольно, не сгибает, а выпрямляет. Его бремя легко именно потому, что оно придаёт силы и снимает с нас тяжесть греховного груза.

Иисус обычно не говорил прямо о Своём мессианстве. Но намекал Он на него нередко. И Его слова о Себе как о добром пастыре — тоже намёк. В те времена ведь претендентов на роль Мессии появлялось немало. Ещё во времена Маккавеев, за полтора примерно столетия до прихода Спасителя, начинается новый всплеск мессианизма. Мессианизма политического. Мессию ждут как освободителя сначала от власти светской династии, а потом — от власти римлян. Ждут как великого земного Царя.

А ведь традиционные иудейские представления о Мессии вовсе не предполагали, что Мессией непременно нужно родиться. Им можно было стать так же, как становятся пророками те, кого Бог призвал на пророческое служение. Потому и появлялись лжемесии так же, как лжепророки. А заканчивалось всё в лучшем случае ничем, в худшем же — трагедией. Римские власти политического мессианизма отнюдь не поощряли, а любое массовое движение подавляли быстро и беспощадно. Нередко бывало, что новоявленный «мессия» при этом исчезал, а репрессии падали на рядовых участников движения. Впрочем, безумцев и авантюристов от мессианизма это не останавливало. Не случайно Иисус называет их «ворами и разбойниками»: настоящими пастухами своего стада они уж точно не были.

Оно и неудивительно: ведь и стада эти люди своим не считали. И дело тут не только в том, что они были самозванцами. Дело ещё и в самом характере политического мессианизма. В представлении о Царстве, которое сторонникам такого мессианизма представлялась реальностью тоже чисто политической, а значит, вполне земной. Такое земное царство нельзя было построить без жертв. Неизбежная война и последующие пертурбации, политические и социальные, без жертв были невозможны. Конечно, всё оправдывалось величием цели. Но погибшим от этого было не легче.

И только Иисус принёс в мир Царство, которое не нужно было утверждать силой. За которое не нужно было воевать с властями мира сего. Оно тоже потребовало жертвы — но этой жертвой стал Сам Спаситель. И Он поэтому имел право говорить о Себе, как о настоящем пастухе Своего стада: ведь Он стал дверью в Царство для каждого ищущего и не погубил ни одного из них.

Есть в Книге Чисел, так же, как и в Книге Левита взгляд на скверну, который напоминает взгляд на заразную болезнь: скверна распространяется от одного человека к другому сама собой. Как инфекция. Более того: скверна, опять же подобно инфекции, может передаваться от одного человека к другому даже через осквернённые предметы. Что это: наивность древнего человека, вошедшая в Библию? На первый взгляд может показаться именно так, особенно на фоне тех дояхвистских и добиблейских представлений, которые мы находим в древнем мире и которые корнями уходят в эпоху предыстории. В те времена на скверну смотрели именно как на своего рода болезнь, только не физическую, а, скорее, метафизическую, как назвали бы мы это сегодня: скверна поражала душу человека так же, как инфекция — тело, и человек впускал в себя нечто такое, что не было физической болезнью, но убивало порой не менее эффективно, чем в те же времена чума или холера.

Наивность? Может показаться и так. Однако на деле всё не так просто, если вспомнить, что речь идёт о падшем человечестве и о дохристианских временах. Падшее человечество заражено смертью. Изначально, до падения, человеку вовсе не обязательно было умирать, смерть была ему известна, но не имела отношения к его собственной жизни. После падения человек узнал смерть как часть собственной жизни, как наследственную болезнь, с которой мы все рождаемся в этот падший мир. Падший человек склонен к смерти, а падший мир в неё погружён. После прихода Христа всё изменилось — теперь смерть уже не всевластна, как это было прежде. Прежде же смерть была последним словом падшего мира, ею всё заканчивалось, и она всех уравнивала.

Жизнь до прихода Христа была в нашем мире не правилом, а исключением, тем счастливым для человека исключением, которое не было сообразно его собственной природе и потому не могло длиться долго. Скверна и была этим повседневным и универсальным проявление смерти — она порождала грех и сама порождалась грехом, но она порождала также болезни, распад всякого рода, вообще то, что мы сегодня назвали бы энтропией во всех возможных её проявлениях. Человеческая природа после падения была сообразна смерти больше, чем жизни — и она подхватывала смерть, как только с ней соприкасалась. Для падшего человека соприкосновение со смертью в любой её форме было тем же, чем для человека с ослабленным иммунитетом вхождение в туберкулёзный барак: никаких шансов выжить у него не оставалось. Отсюда такая, могущая нам показаться преувеличенной, боязнь всякой скверны: ведь соприкосновение с ней было для яхвиста равнозначно соприкосновению со смертью и с невозможностью богообщения.

Этот отрывок – и сложный, и запутанный, и страшный, и мучительный. А всё-таки давайте попробуем понять, ну если не всё значение, то хотя бы – что этот отрывок значит для нас сегодня? Мы видим двух пророков и множество живущих на земле. Пророки, как и положено пророкам, свидетельствуют о Боге. Им дана огромная власть. Но когда их свидетельство завершено, они оказываются во власти Зверя. Бог убрал руки, убрал защиту, и зло действует свободно…

Какова реакция людей? Иоанн говорит, что пророки мучили живущих на земле. Ни много ни мало – мучили! В чём же заключалось мучение? В слове истины. Никому не хочется слушать неприятную истину. Неудобно, некомфортно. И потому люди так радуются, когда пророки наконец-то замолчали…

Но дальше всё происходит по законам Царствия Божия: сама Жизнь умереть не может, никакой Зверь не в силах уничтожить человека, в сердце Которого живёт Бог. И потому пророки воскресают, оживотворённые Духом Божиим.

Остаётся ещё один важный вопрос. А где в этой картинке мы с вами? Не среди ли «живущих на земле», для которых пророки – просто ходячая проблема?…