Новость дня на 7 Июня 2019

Продолжая разговор о свидетельстве и о приносимых им плодах, Павел обращается к образу нового союза («завета»), впервые появившемуся у Иеремии ( 31:31-34). Именно с ним было связано представление о внутренней Торе, широко распространившееся впоследствии в раввинистической среде. Она в известном смысле противопоставлялась Торе внешней, по слову пророка, «выбитой на камне», как «вложенная внутрь» и «написанная в сердце» ( 31:33). И апостол, следуя традиции, говорит о прежней Торе, «выбитой на камнях», противопоставляя её «Торе духа» как Торе, ведущей в Царство (ст. 7–8).

При этом Павел не забывает той двойственности Торы, о которой он говорит в своём послании римской церкви. Буква Торы убивает, её дыхание («дух») даёт жизнь (ст. 6). И дело тут не в каких-то особых «духовных» истолкованиях всем известных заповедей. Дело в том, какой стороной Тора поворачивается к человеку. Если следовать «букве», пытаться просто исполнить все заповеди и все предписания, находящиеся в тексте Торы, притом исполнить добросовестно, без скидок на собственную слабость, Тора, как говорит апостол в послании к римским христианам, просто убьёт человека: ведь избавиться от греха падший человек не может, а жить в грехе Тора ему не позволит. Но Тора — не только норма, которой нужно следовать («буква»), она ещё и живое откровение, она даёт возможность почувствовать дыхание («дух») Бога, дыхание Царства, становясь для следующего ей источником жизни. Но в полноте ощутить это дыхание жизни стало возможно лишь после пришествия Спасителя, когда Царство, по собственному Его слову, «приблизилось» к человеку.

Во времена Моисея, когда Царство лишь открывалось издали, его дыхание было почти неощутимым, и Тора оказывалась поэтому гораздо больше средством противостояния греху, чем формой приобщения к полноте жизни. Потому-то Павел и говорит о следовании Торе в дохристианские времена как о служении «смертоносным буквам» и «служении осуждения», считая его лишь прообразом того следования Торе в полноте, которое стало возможным только после пришествия Христа в Его Царстве (ст. 7–11). История Торы становится для апостола историей Царства, и весь опыт следования ей со времён Моисея он рассматривает как прообраз той жизни в Царстве, которая открылась ищущим праведности после прихода в мир Спасителя. И коринфская церковь оказывается для Павла примером такой жизни, плодом того свидетельства, к которому апостол имел самое непосредственное отношение (ст. 1–3).

Сегодняшнее чтение содержит очень известные слова «буква убивает, а дух животворит». Апостол сопоставляет Ветхий и Новый завет, и буква в данном случае выступает символом писаного ветхого закона. Почему апостол утверждает, что писаный закон — убийственная вещь? А если закон — правильный и справедливый? Собственно, ветхозаветное законодательство как раз и содержит хорошие, нужные и правильные законы. Но, будучи написан, закон становится своеобразной объективной реальностью, отделенной как от исполнителя, так и, самое главное, от законодателя. Дело не в том, что никакой писаный закон не может исчерпать всю многогранность реальной жизни, хотя это и очевидно. Но это безликая вещь, управляющая жизнью тех, кого Бог наделил образом и подобием Своей личностности и, потому, есть унижение этого образа и подобия. Не случайно в предновозаветные времена в Израиле возникает представление о Премудрости Божией — это олицетворение закона, составляющее его живой смысл, его дух. Слова о Премудрости в Библии оказываются пророчествами о Христе, потому что отражают волю Бога стать напрямую Владыкой Своего Царства.

Напротив, Дух вечно Нового завета дает его участникам возможность быть не под властью каменных скрижалей, но под властью лично Законодателя. Это вовсе не означает, что, скажем, к ним предъявляются иные нравственные требования, чем к участникам Синайского Завета. «Не нарушить закон пришел Я, но исполнить», говорит Сам Господь. Но не эти требования составляют суть человеческой жизни. Исполнение их становится функцией, проявлением личных отношений с Законодателем. После слов об убийственности буквы и животворности Духа апостол подробно говорит о славе Ветхого и Нового заветов. Увы, наша печальная история значительно исказила понимание этого слова, поэтому оно нуждается в пояснении. Речь вовсе не идет о том, что подразумевают лозунги. Мы помним такие красные растяжки на улицах с надписью «Слава КПСС» (не к ночи будь помянута). Мы помним славу царей и владык земных. Наши братья-христиане в Древнем Риме очень точно назвали это pompa diaboli. Библейский смысл слова «слава» (греч. δόξα, лат. gloria) ярче всего явлен в видении Исайи: «и слава Господня наполняла храм». Это — форма такого присутствия Бога, когда человек познает и благословляет это присутствие. И именно потому полнота такой славы в Новом Завете оказывается качественно больше, чем в буквах Ветхого закона.

О новом союзе-завете, об обновлении отношений с Богом впервые в истории народа Божия заговорил пророк Иеремия, и само выражение «новый союз» (или «новый завет») принадлежит именно ему.

Иеремия говорил о новом завете, как о завете мессианском, будучи уверен, что приход Мессии качественно изменит отношения между Богом и Его народом, так же, как и отношения между Богом и отдельным человеком. А для Павла новый завет становится не просто мессианским заветом, но заветом Царства. В самом деле, союз с Христом возможен лишь в том случае, если человек становится жителем Царства. Верно и обратное: жителем Царства не станешь, не заключив прежде союза с Христом.

Но что же в этом контексте означают слова апостола о том, что служители этого нового союза-завета — не служители буквы, которая убивает, а служители духа, дающего жизнь? Конечно, всё Царство пронизано дыханием Божьим. Это дыхание ворвалось в мир в день Пятидесятницы, когда в него вошло Царство и когда в нём родилась Церковь. Но, говоря о союзе-завете, все пророки и все учителя всегда упоминали также и о Торе, без которой завета нет. И Павел, говоря о новом завете, не отказывается от Торы, которую он, как и Иеремия, считает не столько текстом, сколько внутренним, духовным состоянием человека.

Тора, по словам пророка, будет уже не выбита на камне, а написана в человеческом сердце. И апостол тоже называет христиан «посланием Христовым», которое написано не на каменных скрижалях, а на скрижалях сердца. Но такое возможно лишь в том случае, если Тора перестанет быть просто текстом, который, как всякий текст, можно изучать и комментировать, и станет тем, что во времена Павла в раввинистической среде, из которой вышел апостол, называлось внутренней Торой.

Речь шла о том внутреннем духовном стержне, который определял качество духовной жизни человека, его отношений с Богом, с Христом, с ближними. Такой подход к Торе резко контрастировал с весьма распространённым в те времена в некоторых раввинистических школах буквализмом, даже если речь шла о чисто иудейском подходе. Для Павла же, который, о чём бы ни шла речь, всегда говорил о Христе и о Царстве, контраст оказывался ещё более разительным: ведь, если внутреннюю Тору человек мог взять с собой в Царство, то буквализму там места не было.

Он лишь отдалял от Царства того, кто им увлекался. Буква, ставшая объектом поклонения, духовно убивала тех, кто ей поклонялся, закрывая поклоняющимся путь в Царство. А дыхание Царства превращало человека в «письмо Христово», делая его тем, что в раввинистической среде в те времена называли «живой Торой» — живым воплощением той полноты праведности, которая и возможна лишь в Царстве.