Новость дня на 28 Июля 2019

Павел прямо говорит, что требующие от галатийских христиан обязательного обрезания учителя хотят, с одной стороны, избежать лишних проблем и даже гонений, а с другой — похвалиться обрезанными по их призыву членами церковной общины как неким собственным достижением. Первое было связано с тем, что обрезание было знаком принадлежности к еврейской общине.

Обрезанный — значит, еврей. Синагога существовала вполне легально на территории всей Римской империи, и, хотя определённый антисемитизм был присущ и римскому обществу, и римской власти, речь о систематических преследованиях всё же не шла. Необрезанные же автоматически оказывались вне Синагоги, а значит, вне римского правового поля: никаких других оснований для легальной деятельности у отделившихся от Синагоги общин не было. Тут вполне можно было ожидать проблем, вплоть до прямого конфликта с властями.

В этом смысле обрезаться было безопаснее, чем оставаться необрезанными: тогда любое христианское церковное собрание могло сойти за синагогальное, тем более что власти обычно не склонны были вдаваться в тонкости синагогальной жизни. Но было и другое: желание продемонстрировать собственные «достижения» как учителей и наставников. В самом деле: духовная работа — дело небыстрое и часто не особо заметное, духовные перемены в человеке происходят обычно медленно, и снаружи их не видно. Более того: настоящая духовная работа почти всегда, так сказать, «штучная», тут обычно нет места массовости, так бросающейся в глаза и потому многими так любимой.

Совсем иное дело религиозная пропаганда и призыв к соблюдению тех или иных религиозных норм и предписаний, хотя бы того же обрезания: тут призыв вполне конкретный, ответ тоже вполне конкретный, результат виден всем и сразу, и он вполне может быть даже массовым, если проповедник окажется достаточно активным. Наверное, как раз поэтому религиозная проповедь во всех общинах и во все времена проповедников, особенно начинающих, привлекала куда больше собственно духовной работы. Но религия не заменяет духовной жизни, хотя иногда может её собою подменить. И Павел выступает резко против такой подмены — ведь она отрезает человека от Царства и от его жизни.

Что мы видим, когда мы смотрим друг на друга? Что мы видим, когда смотрим на самих себя? Безусловно, в первую очередь внешние вещи. Даже в мотивации собственных поступков разобраться ой как нелегко, что уж говорить о поступках ближних... И на что опираться, на что ориентироваться, как не на внешние, видимые знаки? «Мы с тобой одной крови, ты и я» — мы ищем людей, таких же, как мы. Ну как минимум очень похожих на нас. Находя в человеке ярко выраженное отличие, мы теряемся... и часто стремимся перестроить этого человека под себя. А иначе как же с ним общаться? Как принять его, если он «не той крови», не такой? Ответ прост. Наши человеческие сходства и различия перед Богом ничто. Во Христе имеет значение только одна Кровь — Кровь Сына Божия, омывающая нас. И единственное, что мы можем сделать, — это выйти из узких рамок своего понимания, принять каждого другого, как он есть — во имя Христа, обновляющего нас.

Обрезание Тора называет «знаком союза» («знамением завета»). Павел говорит о том, что во Христе ни обрезание, ни его отсутствие ничего не значат. Что он хочет сказать этим? Первое, что приходит в голову: теперь, когда в мир через Христа вошло Царство, прежние знаки перестают играть свою роль: ведь о Христе и о Царстве свидетельствуют не какими-то особыми, пусть и традиционными, и исполненными глубокого смысла, знаками, а самой жизнью, словом и делом.

Однако Павел, как правило, говоря об обрезании, имеет в виду иудаизм, а иудаизм становится для него образцом религии, как таковой. Он противопоставляет обрезанных необрезанным в том же смысле, в каком мы сегодня противопоставляем религиозных людей людям светским. Под необрезанными апостол имеет в виду язычников, но важно иметь в виду, что язычники Павловых времён вовсе не были как-то особо религиозны. Они, конечно, вспоминали иногда о своих богах, но особенно в них не верили. По праздникам им ещё по традиции приносили жертвы, и даже публично, но в повседневной жизни о своих богах тогдашние язычники вспоминали редко.

Апостола же это отнюдь не волнует: он считает, что в христианской жизни религиозность — не главное, что смысл христианства в другом, что оно — не религия. Главное в христианской жизни — духовное обновление, тут важно стать тем, что Павел называет «новым творением» («новой тварью»). Жизнь Царства, пронизанного дыханием Божиим, обновляет человека, если он к этой жизни приобщается, меняя саму его природу, физическую и психическую. Человек совершенно реально становится другим, и если этого не видно, значит, человек или не стал ещё христианином в строгом смысле слова, или перемены в нём ещё не стали заметны.

Религия же тут может как помочь, так и помешать, как и всё, что присутствует в жизни человека. Сама по себе она не хороша и не плоха, она может стать инструментом, помогающим человеку на его пути в Царство, но может оказаться на этом пути и помехой. Перед глазами апостола были примеры того и другого, поэтому он не идеализирует религию, но и не демонизирует её, оставляя ей то место, которого она заслуживает: место инструмента, которым каждый распоряжается или на пользу себе, или во вред.